До встречи в Венеции! О. Горбуновой Часть вторая

НИКАКИХ ОРХИДЕЙ

*****

В кафе «Никаких Орхидей»,
в трёх домах от Льва Гумилёва,
столько разных смешных людей,
что невольно снова и снова

улыбаешься как дурак,
бесхитростно и бескорыстно,
вспоминая, что было вчера
точно также… и ныне, и присно.

В кафе «Никаких Орхидей»,
на Коломенской возле аптеки,
ощущаешь, что боле нигде
так уютно не будет вовеки.

Ты спросишь меня «почему?»
Я в ответ почешу в затылке:
знаешь, я и сам не пойму…
Может, стоит на дне бутылки

поискать долгожданный ответ?
Может, там зарыта собака?
Я скажу тебе твёрдое НЕТ!
Ничего там нет, кроме мрака.

А здесь в «Никаких Орхидей»
тёплый свет струится по стенам,
и какой бы ты ни был злодей,
оттаешь душой постепенно.

Выпьешь рюмочку (или две),
закуришь табак душистый,
и почувствуешь, что в голове –
белым-бело и пушисто.

Оглядишься – почти что Paris…
Вот поэты читают бойко,
и ласкает гитару Борис,
и Татьяна-Нико за стойкой.

А напротив тебя сидит
добродушный Начальник Камчатки…
Не захочется этот вид
портить чем-нибудь, вроде перчатки,

брошенной негодяю в мурло
в ожиданьи дебоша с кровью.
Лучше выпьем всем гадам назло,
и наполним сердца любовью!

И тогда загремит рок’н’ролл
для балалайки с баяном,
и сержант порвёт протокол,
и прикинется тоже пьяным…

Будем вместе хрипеть let It Be
на мотив аргентинского танго,
и воспримем как знак Судьбы
то, что ныне мы здесь обитаем…

Разбежимся, – и все при своих…
Но безудержно встретимся снова
в кафе «Орхидей Никаких»,
в трёх домах от Льва Гумилёва.

23 ноября 2010


*****

Татьяне «Нико» Путиловской

Элегантная хозяйка маленького кафе
устало закуривает длинную сигарету…
А посетитель всклокоченный, изрядно подшофе,
шумно требует продолженья банкета.

У стойки роняет жемчужные слёзы в опустевший бокал
звёздочка кабельного телеканала.
Её сегодня уволили, и сказали, что «на века»,
за то, что продюсеру лысо-пузатому отказала.

Её утешить пытается фотограф сессией-блиц,
интерьер озаряя сполохами магниевой вспышки.
А посетитель всклокоченный бессильно валится ниц
перед хозяйкой, поскольку всё-таки выпил лишку.

Его на морозец выводит небритый секьюрити-мэн
и с удовольствием выписывает смачный пендель.
В углу терзает гитару бывший великий спортсмен,
а ныне всеми забытый и безымянный крендель.

Хозяйка маленького кафе изящно поднимает фужер
и, пригубив чинзано, улыбается вечным клиентам.
Она для того и старалась, чтоб здесь оказавшись, уже
никуда уходить не хотелось. Время течёт кинолентой,

и некоторые забавные эпизоды оказывают влиянье
не только на местных барфлаев, но и на поэзию с прозой…
Хозяйку когда-то давным-давно написал Модильяни.
Но она сбежала с холста и пришла босиком по морозу

в маленькое тёплое кафе в огромном холодном порту
на берегу мелководного, грязного, скучного моря.
В тесном подвальчике душном она создала атмосферу ту,
что позволяет не только дышать, но и забыть слово «горе».

Наплевав на личную жизнь, она приходит сюда каждый вечер
и становится Музой, Мадонной, Феей, которых так мало у нас.
Следит, чтоб на каждом столике не гасли уютные свечи,
чтобы тапёр сумасшедший наяривал жгучий джаз,

чтобы не дуло из форточки завсегдатаям в спины,
и чтоб – никаких орхидей отныне вовеки, и точка.
…чтобы угрюмый старик в очках винтажным пером гусиным
успел дописать до конца вот эту самую строчку.

8 декабря 2010


ЖЕСТОКИЙ РОМАНС

Борису OL Баркашу

Ох, не надо, Борис! Ох, не надо…
Не терзай гитарной струны.
Время смотрит тяжёлым взглядом.
Время требует тишины.

Ох, не надо, Борис! Ох, не надо…
Не тревожь ты меня, не тревожь.
Время давит нас без пощады
и вонзает под сердце нож.

Вот такое оно сегодня.
Не такое, как было вчера.
Словно вырвались из преисподней
все гулаговские мусора.

И опять – улыбки натужны,
и опять в телевизорах – ложь.
Ох, не нужно, Борис! Ох, не нужно…
Не вернёшь ничего, не вернёшь.

Мы когда-то мечтали в начале
про катарсис, который – везде.
Но ружьё не стреляет в финале,
и гитара висит на гвозде,

и по кухням – испуганный шёпот,
а по улицам – флаги и звон…
И рыдает единственный кто-то,
но послушно молчит миллион.

А на струнах – несвежая плесень.
Скромно умер гитарный Бог.
И на глотки неправильных песен
наступает свинцовый сапог.

А стаканы наполнены ядом
и расстреляны все миражи.
Ох, не надо, Борис! Ох, не надо…
Всем на свете хочется жить.

Только разве это житуха?
Разве это подходит для нас?
Из стены прорастает ухо,
с потолка наблюдает глаз.

А вокруг – маршируют строем,
дружно благодаря Судьбу,
получая Звезду Героя
за свою удалую ходьбу…

Значит, Боря, всё-таки – НАДО!
Наплевать на тепло и уют.
Ты споёшь свою злую балладу.
Ты споёшь!.. Пусть потом убьют.

2 декабря 2010

*****

Дмитрию, бармену «НикО»

Вот и вернулись мы из похода,
и нам усталость не одолеть…
Да и по паспорту – такие годы,
что лучше в зеркало не смотреть,

что лучше пялиться в телевизор,
ругать погоду, науку, власть.
Твой лучший друг – аптечный провизор,
и гороскопы – последняя страсть.

И заунывно о чём-то шепчет
карга с косою из-за плеча…
А ну-ка, тёзка, налей покрепче –
убить печаль!

Давай, наполни бокал ностальгией
по тем, былинным уже, временам,
когда мы были совсем другие,
когда другие равнялись по нам.

Давай глотнём веселящей влаги
с примесью яростного огня.
Уж не такие мы бедолаги,
чтобы какая-нибудь фигня

вроде трамвайного хамства, или
указа правительства нас смогла
переломить, как не переломили
в прошлом лихие наши дела.

То есть, есть ещё порох в пороховницах,
и достаточен прочности нашей порог,
чтоб по-прежнему слышать,
как на рассвете птицы распевают Rock Around O’Clock.

И холодный душ бытовой тухловатой прозы
остудить не смог наш бунтарский пыл.
Как хороши, как свежи были розы,
от коих нам достались лишь шипы!..

В общем, тают печали в туманной дымке…
А нам покедова рано на слом.
Мы ещё поживём немножко, брательник Димка!
Мы ещё отчаянно поживём!

1 декабря 2010

*****

Толику «Начальнику Камчатки» Соколкову

Мы дурные смолим сигареты
и бодяжную водку пьём.
А вокруг происходит свето –
преставление. Даже днём.

Ежедневно брюхом на доты
нас швыряет счастливых вполне.
Мы с тобою – штрафная рота
на самой позорной войне.

Мы с тобою их баррикады,
помянув про чью-то там мать,
ежедневно громим без пощады…
Потому что – чего нам терять?

Мы и так уже всё потеряли:
зубы, волосы, зрение, слух…
И не вспомнить, что было в начале:
то ли курица, то ли петух?

То ли выпивка, то ли рвота…
То ли Тьма, то ли Божий Свет…
Мы с тобою – штрафная рота
на войне, где героев нет,

полководцы – сплошь идиоты,
каждый третий солдат – дундук…
Только наша штрафная рота
и жива в этом тяжком бреду.

Потому что в заветной фляжке
ещё плещется коньячок,
маркитантки срамные ляжки
будоражат ещё мозжечок.

Остальное – не наша забота,
пусть заботит Больших Отцов.
Мы всего лишь – штрафная рота
войска живых мертвецов.

20 декабря 2010

*****

Игорю «Фашисту», ангелу-хранителю NicO

Ветеран бесконечного боя,
проводник бесполезного света,
прерыватель бездарных запоев,
выключатель ножей и кастетов,

Диоген антикварных трамваев,
провокатор базарных пространств…
Когда мы с тобой выпиваем,
все святые впадают в транс.

Не потому, что мы – черти,
(хотя и это при нас!),
а оттого, что Смерти
смотрели в глаза не раз,

и она убегала в испуге
сквозь проходные дворы.
С нами наши подруги,
спрятанные до поры

от любопытных взоров
похотливых козлов,
не вели пустых разговоров.
Мы друг друга без лишних слов

понимали. И без истерик,
с леденящей улыбкой,
пару сотен Америк
мы открыли с тобой по ошибке,

по случайности, по приколу…
Те Америки так и живут
до сих пор. И там – кока-кола,
небоскрёбы и Голливуд.

А мы на Коломенской улочке
в подвальчике водочку пьём.
Такие паиньки-умнички,
патриоты, ядрён-батон!

Так мы до смерти и будем
прогревать «Пшеничной» нутро…
И всяким хорошим людям
беззастенчиво делать добро.

9 января 2011 г.



*****

Самому себе, наконец

Офицер, крайне редко носивший при посторонних погоны;
христьянин, наплевавший на все торжественные иконы;
итальянский повар, толк разумевший в кухне грузинской;
нимфоман-маньяк, никогда не пользовавшийся резинкой;
хромоногий турист, рассекавший обе Америки на инвалидной коляске;
барабанщик башкирской рок-группы, что не вынесла первой встряски
от всевидящего КГБ, где служил скромный мл. лейтенант В. Путин;
алкоголик и дебошир, ежедневно жрущий водяру до полной мути;
вот такой персонаж иногда появляется в этих стенах,
и пространство местное ему последовательно и постепенно
сдаётся без боя… Даже, вроде стесняясь как-то, но неизбежно сдаётся.
Для чего? Зачем? Почему? Ответ обнаружить можно на дне колодца,
из которого местная гопота вёдрами черпает пресловутую «живую воду».
Вот он сидит в углу и, напялив очки, опять, пьющему пиво народу
втюхивает на халяву злые и очень крамольные речи.
Булькает рядом клепсидра, горят уютные свечи,
Татьяна варганит чай, Борис разливает водку,
дремлет Фашист, Начальник Камчатки глотку
прочищает едким дымом мерзостной папиросы…
Если у кого-то и возникают мучительные вопросы
о смысле жизни и всякой такой фигне, тому – сюда прямая дорога.
Сесть за столик, увидеть мурадову «Бабочку» и понемногу
начать, наконец, врубаться в исконно-посконные первоначала
Вселенной… Главное – чтобы это никогда не кончало…

09 января 2011 г.

ВАСИЛЕОСТРОВСКОЕ

Маше Копыловской

Выходишь из метро, и липкий дождь
неясные рисует силуэты
прохожих: где ушанки, где береты,
а где-то непокрытой шевелюры дрожь.

Здесь суета с зари и до зари –
музеи, магазины, рестораны,
туристы (ротозеи и бараны)
и жёлтою изменой фонари.

Васильевский – Кунсткамера вообще,
куда не надо покупать билеты.
Он раскрывает все свои секреты…
Но в глубине «хранит таких вещей»,

которых не покажут чужакам,
и только зная коды подворотен,
ты можешь чувствовать себя свободен.
Не дать фанатам Кришны и шпикам

правительства себя облобызать.
Уходишь продувным проходняком
куда-нибудь к Чекушам, где тайком
сумеешь заглянуть Судьбе в глаза.

И что увидишь? На кольце трамвая
толпятся молодые морячки.
На кителях – отличников значки,
а в центре – Галатея, но живая,

изящная, несущая тепло и свет.
А перед ней макаровская шобла,
от робости усохшая, как вобла,
колени преклоняет… Впрочем, нет,

совсем не то хотел ты здесь найти.
Но оправдание старинного обмана.
Ведь не приехал умирать, хотя желанным
покойником мог стать, и окончание пути

сомкнулось бы в волшебное кольцо
для нас, для будущих служителей Евтерпы.
Мы, впрочем, от него и не такое стерпим…
Но нам обидно, блин, в конце концов!

Назвался груздем, так держи базар.
Сказал «Васильевский» - какой к чертям Манхэттен!
Но вот когда Она и к нам с того прибудет света,
то будут точно у Неё – его глаза…

21 января 2011

ПЕЧАЛЬНЫЕ ЭТЮДЫ

1.
Когда свистопляшет эпоха,
ей честная песнь не нужна,
крапивой и чертополохом
хвастливо кичится она.

И каждый сорняк огородный
цветёт орхидее равно…
Эх! Стать бы мне лодкой подводной,
залечь бы на самое дно.

Как всё повторяется в этой
Вселенной, где так же как встарь
аптека стоит, до рассвета
горит над каналом фонарь…


2.
В. Тыминскому

Всё банально в мире этом,
и лежат границы мира
от клозета до буфета,
и обратно – до сортира.

Что нам классический балет?..
Всё зло и все несчастья мира
мы знали с самых малых лет
в аранжировке В. Шекспира.

Повеситься, сойти с ума –
всё это было нам знакомо.
Короче говоря, – чума!
Чума на оба наших дома…


3.
Ольге Всеволожской

Во сне ты паришь под облаками
или грызёшь земную твердь,
или командуешь полками…
Сон – это маленькая смерть.

В грёзах сумеешь сделать столько,
сколь наяву и не успеть.
Склеишь разбитые осколки…
Сон – это маленькая смерть.

Сон – это сказочное царство,
где ты Бог-сын и Бог-отец,
где завершаются мытарства…
Сон – это маленькая смерть.

Если же схватит жизнь за яйца
так, что и выдохнуть не сметь,
пусть мне глаза твои приснятся…
Сон – это маленькая смерть.


4. Аллегория
К. Селиверстову

Сивой кобылы бред,
клевета и позорные враки –
Итаки на свете нет,
я – Одиссей без Итаки.

Мой покорёженный чёлн,
моя охрипшая лира
мчатся по воле волн
океанов безумного мира.

А Пенелопа не ждёт.
Нет никакой Пенелопы.
И разницы не разберёт
Азии от Европы

мой потускневший глаз,
замыленный странствий ядом.
Но коль он пока не погас,
значит это кому-нибудь надо.


5. Кредо
Ольге Всеволожской

Всё кругом бесновато
в ошалевшей Отчизне…
Я персона нон грата
из обыденной жизни.

Я персона нон грата
из ментовского рая,
где живём мы, ребята,
на ментов не взирая.

Я персона вне зоны,
где за злючкой-колючкой
все иные персоны
себя чувствуют лучше,

чем без электростула,
без петли, без гарроты.
Мне живётся, пусть снуло,
но уж точно не шпротой

из консервной жестянки.
В этом мире горбатом,
в этой паучьей банке
я – персона нон грата.

6. Стоическое
Ольге Всеволожской

Всему на свете есть предел.
И даже боли, что в затылке.
Я оказался не у дел
в бессрочной ссылке.

«Сиди, не вякай, сумасброд!» –
сказали мне убийцы в белом, –
«Твой день когда-нибудь придёт,
займёшься делом».

Я у безвременья в плену
пока лежу на жёсткой шконке.
Но разрываю тишину
в клочки-осколки

своим абсурдным языком,
своей бредовой речью.
Горю безумным мотыльком,
как Феникс вечным.

Я сочиняю новый стиш
назло кандальному бренчанью.
Надеюсь, ты меня простишь
за это НЕмолчанье.

7. Философское
Ольге Всеволожской

Сирые и маленькие
и стоим в исподнем –
мы игрушки ангельские,
прихоти Господни.

Мы – пехота Божия,
пушечное мясо.
Со свиными рожами
лезем мы в хай-классы.

Лезем настоятельно
на вершины мира,
забывая басенку
про бесплатность сыра.

А когда поймаемся
в мышеловку адову,
мучимся и маемся.
А всего то надо бы

жить по строгим правилам,
следовать заветам.
И тогда отправят нам
под большим секретом

веские инструкции
как стать счастливыми.
Быть в любой обструкции
просто терпеливыми.

Нам – игрушкам ангелов,
Божьей армии труда.
Всех на свете и делов –
быть самим собой всегда.

Январь-февраль 2011

ПЕРЕЧИТЫВАЯ ВЕНЕДИКТА ЕРОФЕЕВА

1. Пригородный сюжет

Ты едешь в душной и сырой
сиротской русской электричке.
В вагоне пир стоит горой:
все распивают по привычке.

Вон там пьёт пиво молодежь,
вот здесь – «Синопскую» крестьяне.
И не задушишь, не убьёшь –
всем хорошо по пьяни.

Вот пьёт коньяк интеллигент,
джин-тоник пьют студенты
и, важный будто Президент,
текилу пьёт чиновник.

А сам ты – нищенский портвейн
употребляешь спозаранку.
Уже набрался до бровей
и продолжать не в силах пьянку.

И гопник на тебя глядит
глазами полными бессилья,
как Ерофеев Венедикт –
непризнанный Христос России…

05.03.2011


2. Памяти поэта

По старинной ментальной привычке
от ударов Судьбы и тягучей тоски
ты трясёшься в сырой продувной электричке
вечным русским маршрутом Москва – Петушки.

В чемоданчике – верная горькая влага,
за спиною невидимых ангелов хор,
и бумага, которая стерпит, бумага,
на которой ты с Богом ведёшь разговор.

У Никольского выпьешь вторую бутылку,
у Купавны закуришь дрянных сигарет
и почувствуешь, как откатила к затылку
боль, которой возможно в природе и нет.

Но она бередит твою грешную душу
и бессвязно зовёт: «В Петушки! Ко Кремлю!»
Но она разрушает всё, что можно разрушить,
заставляя тебя прохрипеть «Я лЮблЮ!»

Эта смутная боль ледяного пространства
под названием Русь, этот хмурый венец
из колючего тёрна и горького пьянства
предвещают тебе близлежащий конец.

Выйдешь вон на конечной, но рыжая сука
и младенец не встретят тебя у ворот.
Ты поймёшь ещё раз – жизнь зловещая штука.
Только четверо с шилом, а не русский народ

и имеют права превратить тебя в грохот
электрички по рельсам всенародной тоски,
пусть другой, но такой же невнятной эпохи
вечным русским маршрутом Москва – Петушки.

13.02.2011

СТИХИ О НЕИЗВЕСТНОМ СОЛДАТЕ

Неизвестный Солдат неизвестной войны,
ты лежишь, продырявленный вражеской пулей,
в чистом поле, а не у Кремлёвской стены,
и тебе всё равно в феврале, иль в июле
ты погиб, защищая не Родину-мать,
но амбиции тех, кто привык за Отчизну
судьбы мира и войн так глумливо решать,
чтоб лишать тебя жизни.
Неизвестный Солдат, неизвестный позор
или доблесть, а, может быть, трусость…
Кто ты есть: неизвестный урод-мародёр,
или просто герой, не замеченный прессой?
Ты лежишь на чужой и ненужной земле
сувениром, не нужным для будущих строек.
За тебя поднимают бокалы в Кремле
в дни народных попоек.
За тебя раздают кругляшки-ордена
генералам, с рожденья не нюхавшим порох.
За тебя на салюты выходит страна
и на кухнях ведёт разговоры
про недюжинный твой боевой героизм,
на помойку Истории сваленный кучей,
про недюжинный твой трудовой мазохизм –
ратный подвиг кипучий.
Но никто не поймёт, Неизвестный Солдат,
как тебе одиноко лежать под землёю.
Потому что нет пропуска в рай или в ад –
вечный отпуск из строя.
Ты лежишь под землёй, над тобой трактора
сеют опийный мак или гречку-ядрицу,
и сменяют друг друга утра – вечера,
и хрипят безголосые птицы.
Неизвестный Солдат неизвестной войны,
пусть в заоблачных высях найдёшь ты ответы
на вопросы, которые не решены
и вообще разрешимы навряд ли. Секреты
ты откроешь за нас, наконец-то поняв,
кто виновен во всём и что далее делать.
А на площади Красной оседлает коня
новый маршал в парадном и в белом.
Над тобой прогремит канонадой салют,
за тебя опрокинуться скорбные стопки.
Но ты скажешь в ответ: «Не тревожьте! Я сплю…
Я остался навек у не взятой высотки».
А поэтому мы, Неизвестный Солдат,
постараемся жить сердобольно и плавно,
чтоб с тобой поравняться невольно, когда
нас Отечество пустит исправно
в боевой, обречённый на гибель, расход
где-нибудь на далёкой случайной войнушке.
И когда этот час неизбежно придёт,
отнесёмся к нему, как к пустой безделушке
высших сил, не прося ни чинов, ни наград,
даже в память потомков не влезем без мыла.
Будет каждый из нас – Неизвестный Солдат.
Будет каждому Родина – просто могила.
Ну, спасибо тебе, что ты выслушал речь
терпеливо-легко, безучастно-спокойно!
Вот теперь я готов сбросить голову с плеч,
чтобы стать, как и ты – безымянный покойник.

28.02.2011

ПЕЙЗАЖ ПОСЛЕ БИТВЫ


Горел неопалимой купиной
кустарник возле мёртвого оврага.
Горели танки, чей посмертный строй
просился на чертёжную бумагу.

Горели трупы вражьих и своих
вояк, оставшихся навеки в поле.
А выживший метался будто псих,
внезапно очутившийся на воле.

На никому не нужной высоте
спирт разливали всем, кто в нём нуждался.
А с неба тот, распятый на кресте,
за этих, как всегда, не волновался.

Звенела искорёженная жесть
архангельской трубищи виновато…
Такая же бессмысленная вещь,
как имя Неизвестного солдата.

02.03.2011

НАСТОЯЩИЙ КОНЕЦ ВОЙНЫ

Солнце вспарывает горизонт, разделяя весь мир на
Восток и Запад (что, впрочем, весьма условно)…
На плацу старшина привычно гаркает «Смир-р-рна!»,
и поредевшая рота вдруг замирает, словно
обшарпанные творенья Вутетича (но без постаментов).
По пропылённому краю рычит аккорд ротного трубадура…
И командир чеканит приказ о завершении экспериментов
над пропотевшей рваниной с участием пули-дуры.
Однако дурам не свойственно знать пределы
своих полномочий. Они продолжают свистеть шепеляво,
кружа над горами в поисках подходящего тела,
в которое можно спрятаться на халяву.
И прячутся… сокращая число пассажиров
прощального рейса на Вест с негостеприимного Оста,
что оседлали, прикрывшись простреленным флагом мира,
усталого бронеслона и мечтают просто
не стать пресловутым грузом с порядковым номером 200
и увидать не во сне родную Рязань или Мстеру.
А муэдзин с минарета изрыгает дурные вести,
услышанные от Аллаха… Если примешь на веру
эти суры Корана, - страх отрывает яйца
надёжней ручной гранаты. Вжик! и ты исключён из списка,
который ангел-хранитель, тоже уставший бояться,
пока ещё держит в длани… Но конец уже близко
и ангельскому терпенью, и этому серому Аду.
Вон он – за тем пригорком, на блок-посту бетонном.
Чтоб до него добраться, немногое, в общем, надо –
стать обладателем шанса, единственного из миллиона.
Ну вот, наконец, и финиш: ура! шампанское! розы!
и по седой щетине агрессора-людоеда
неудержимо, по-детски, текут бесстыжие слёзы…
Это и есть настоящий конец войны без победы.

1989/2009

ВОСПОМИНАНИЕ О ШЕСТИДЕСЯТЫХ


У нас так бедно жил народ,
порою даже без ботинок.
У них – 7-й Американский флот
и Общий рынок.

У нас и колбаса подчас
давалась только на талоны.
У них – гремел свободный джаз
и Биттлз пел шансоны.

У нас примерный пионер
решал задачки про бассейны.
У них – любой миллионер
рассеянный

мог выстроить приют сирот,
чтоб тем в Истории остаться.
А мы ему смотрели в рот –
не оторваться.

У нас ракеты-корабли
упорно космос бороздили.
У них – опять куда-то шли
и проходили

протестов марши и т.д.
за мир и дружбу между нами.
Но мы в коммунистическом труде
своё имели знамя.

И мы завидовали им,
проклятым империалистам,
поскольку развевались в дым
мечты о светлом и о чистом.

Но то, без споров, господа,
ох! золотое было время.
Эпоха кончилась, когда
счастливых комсомольцев племя

услышало Сорбонны клич
по радио и на бумаге
газет. А на пути – «кирпич»
и танки в Праге.

Эпоха кончилась, когда
настало горькое похмелье.
Уж извиняйте, господа,
досрочно и не до веселья.

Эпоха кончилась. Адью!
Да здравствуют её герои!
Я за «шестидесятых» пью
по стойке смирно стоя.

07.03.2011

ЦИТИРУЯ МАНДЕЛЬШТАМА

Я скажу тебе с брутальной
простотой:
всё на свете виртуально,
ангел мой.

Всё вокруг придумал мистер
Билли Гейтс:
все винды, фэйсбук и твиттер,
интерфэйс.

Греки сбондили Елену
по волнам.
Только нынче современно
по Сетям.

Где красавица Елена?
Погугли!
И отыщешь непременно
Пуп Земли.

А на том пупе реально
(стыд и срам!)
будет Лена виртуальным
пацанам

виртуальною наградой
на войне,
где отважным быть не надо,
надо не

щёлкать мышкой, если глючит
ноутбук.
И тогда любой получит
ту судьбу,

что увы не достижима
под Луной.
Если даже не грешила,
ангел мой.

Всё на свете виртуально,
ангел мой,
говорю тебе с летальной
прямотой.

29.01.-23.02.2011


СКАЗКА

В заповедном краю не испуганных птиц,
хохотушек-кикимор и сумрачных леших,
где ундины ныряют в пруды заграниц,
а Отечество манит и конных и пеших
верстовыми камнями, где налево пойдёшь –
пропадёшь, а направо – найдёшь приключений.
Только прямо твой путь – не прекрасная ложь,
но забытый язык деловых откровений
для искателей правды в заветном краю,
где царевны в темницах сидят у Кощеев.
А Кощеева смерть – так нам птицы поют –
на иголке, которая есть у диджеев.
Стоит эту иголку однажды сломать,
и оковы падут, и воспрянут царевны.
А любой богатырь (побери его мать!)
непременно вернётся в родную деревню.
Дискотека закончится в дивной земле,
богатырь напоит боевого коня,
и наступит эпоха, где мир, стол и хлеб…
Жаль, что не было там ни тебя, ни меня.

01.03.2011

РЕПЕТИЦИЯ ОРКЕСТРА

Константину Селиверстову

Саксофонист улетел на гастроли на юг. Трубач
запил горькую после развода с виолончелью.
Та, прихватив детей, укатила в Нижний Горбач
Алтайского края к маме. Туда, где метелью,
сшибающей с ног, заметает следы душевных невзгод…
Контрабас свалился с простудой (кашель, насморк, температура).
Геликон на рулетке продулся в прах. Барабанщик забыл пин-код
банковской карты и ушёл умолять кредитора
об отсрочке. Пианист усвистал в кабак,
где лабухам платят живые бабки за каждый заказанный номер.
Тромбон позвонил из Москвы, в которой проснулся как –
неизвестно. У арфы опять кто-то помер,
вроде двоюродный брат. Гобой эмигрировал в город Париж.
Всклокоченный дирижёр с загадочной полуулыбкой
отправился в закулисный буфет… На сцене остались лишь
угрюмый седой кларнет да субтильная, хрупкая скрипка.
Ну, разве сыграешь сонату в такой нищете!?
Разброд и шатанья… ни клавишных, ни ударных…
Но кларнетист закусывает мундштук, и где-то на высоте
галёрки рождается звук… Жгучий, как сотня пожарных
сирен, и бьющий наотмашь по кумполу, словно
бейсбольная бита из старых гангстерских лент.
А скрипка коварно и вкрадчиво, как элемент уголовный,
впивается в ваше нутро. И в тот же момент
вы становитесь беззащитны, как пловец, угодивший в омут,
как попавший в капкан охотничий ошарашенный леший.
И в пустой филармонии вам пронзительно стонут
два одиночества, каждый – о своём, наболевшем.
Кларнет завывает в тоске, и скрипка… скрипка вторит кларнету.
Осколки разбитых мелодий… аккордов изгрызенных крошки…
…и ничего гармоничного в этих гармониях нету.
И на душе отчаянно скребут одичалые кошки…
Горючие слёзы скрипки… кларнета тяжкие вздохи…
Только без них на сердце почему-то ещё паскудней…
Такая музыка нашей бездарной эпохи.
Такая соната неприкрашенных будней.

12.10.09


СЕНТЯБРЬ

Спелые яблоки бьются оземь,
фонариками горя.
Ещё ничто не предвещает осень,
кроме календаря.

Ещё никуда не улетают птицы,
и слышишь «чирик», а не «курлы!»
Если что-то тебе приснится,
то не кучка золы.

Скорей – кофейня в городе у океана.
Оркестрик наяривает «бу-бу-бу».
А ты сидишь молодой и пьяный,
проклиная судьбу,

что забросила бесшабашно,
будто лыко в строку,
сюда, где на языке не нашем
даже «кукареку».

Но в краю антиподов, пьющих текилу,
осенью наступает весна,
и, если присмотришься, — очень милая
девушка у окна…

Поскольку здесь к имени не прикрепляют отчества,
забываешь про всякий стыд,
и, засунув в дальний карман одиночество,
переходишь на «ты».

Начинается танго, кружева страсти…
Но как только уверишься, что влюблён,
вдруг понимаешь – фальшивые сласти,
всё это – только сон…

Проснёшься, и отмирают грёзы:
дождь, зонтики, жёлтая проседь в листве.
Но ещё ничто не предвещает слёзы,
кроме роящихся в голове

мыслей о прошлом, которого за спиною
больше, чем будущего впереди.
Где-то скрипка пронзительно ноет,
вытягивая из груди

усталую душу, бежавшую от коловерти
буден в страну иллюзий, сгорев дотла…
Ещё ничто не предвещает смерти,
кроме жизни, что не удала…

26.09.09

ПО МОТИВАМ ТОМА УЭЙТСА

My Blue Valentine…
Моя тихая грусть.
Этот день полон тайн,
полон чувств, ну и пусть…

Этот странный святой,
возлюбивший людей,
со своей простотой –
настоящий злодей.

Заставляет тебя
револьвером к виску,
никого не любя,
чуять в сердце тоску.

Валентин, Валентин,
для чего же ты так
человечьих скотин
заставляешь мечтать?

Заставляешь мечтать
про любовь, про любовь?
Сам же знаешь – тщета
содержание слов.

Сам же знаешь – тщета
содержание чувств.
Предъявляют счета
Музы разных искусств.

Я лежу на снегу
в поле, глядя вокруг,
пред тобою в долгу.
Ты – спасательный круг.

Если я одинок,
но пока не тону,
значит ты мне помог
разорвать тишину.

Прокричать про себя
и взломать этот лёд.
Этот взгляд на тебя
Мне надежду даёт.

Нету цели, и пусть!
Есть содружество тайн.
Моя тихая грусть…
О! My Blue Valentine…

14.02.2011

NOSTALGIE

Ольге Всеволожской


«Давай уедем в Китай.
Там пишут красиво».
Там не царит суета.
Там обитают счастливо

мильоны мелких людей,
живущих жизнью обычной.
Там иероглиф «нигде»
похож почти неприлично

на нашу русскую ель,
на новогоднее древо.
Там мягко стелют постель
и пишут справа налево.

Там чудеса каждый день.
Там леший бродит по лесу.
И каждый воин – не лень –
освобождает принцессу.

Давай уедем в Китай.
Или в Малайзию что ли.
Чтоб наших душ маята
в Стране Чудес бы на волю

вдруг прорвалась навсегда,
и мы с тобой излечились
от простофили-стыда,
которым мы заразились

здесь, в нашем скорбном краю,
под новогоднею ёлкой,
где херувимы поют
так, что крошатся в осколки

бокалы, рюмки и проч.
Давай уедем подальше,
чтоб в новогоднюю ночь
случилось чудо без фальши.

Давай уедем в Китай,
забудем наши обиды.
И расцветёт красота
для нас счастливых не с виду,

а глубоко изнутри.
Давай в Китай мы уедем…
Там, где любое пари
приводит только к победе;

там, где хлопочет Судьба,
как курица на насесте,
как на рассвете мольба;
мы будем стариться вместе.

28 февраля 2011

*****

Вот и дожили мы до зимы…
Снег такой, что не ходят трамваи.
Сколько раз к Никому мы взывали:
«Нам бы только дожить до зимы!..»

Нам бы лишь календарь долистать
до последнего месяца года…
Будто там, с переменой погоды,
всё завертится вспять.

Будто только смеяться до слёз,
или только от радости плакать.
Будто нашу душевную слякоть
исцелит белозубый мороз.

Вот и дожили. Вот и зима.
Оглянуться ещё не успели,
а уж выбелен город метелью
(малярам не сойти бы с ума!).

Не успели вдохнуть перемен,
а уже входят в моду тулупы,
и на рынке Кузнечном на фрукты,
как всегда, - повышение цен.

Вот и дожили мы до зимы,
будто это какая заслуга…
Спрятав взгляд, поздравляем друг друга:
вот, мол, дожили мы до зимы!

Будто там, за окном, - не снега,
а с небес – долгожданная манна,
будто этот мороз, как ни странно,
нас согреет… и вся недолга.

Вот и дожили мы до зимы.
Будто это и цель, и награда,
будто нам ничего и не надо,
только это – дожить до зимы.

Вот и дожили. Вот и живём.
Как и раньше, глотаем котлеты,
курим тех же сортов сигареты,
ненавидим свой собственный дом.

Так же редко бываем нежны,
так же утром спешим на работу…
Лишь во сне твой задумчивый шёпот:
«Нам бы только дожить до весны…»

Январь 1981


Стихи под пластинку Майлза Дэвиса

Уткнуться бы в твои колени
И зареветь...
И чтоб до белого каленья
Стонала медь...
Не похоронных оркестрантов,
А той трубы,
Где медь нечаянных талантов
И медь судьбы.
И пусть она давно разменяна
На медяки,
Уткнуться бы в твои колени
И без тоски,
Без видимых причин, невольно,
Дуэтом со свечой
Забыться горько-сладкой болью.
Так. Ни о чём.
Заплакать давними слезами
Из детских лет,
Святыми, чистыми слезами,
Которых нет.
Сказать одними лишь глазами
(Какой пустяк!)
О том, о чём я не сказал бы
И век спустя.
Сказать тебе, о чём я плачу,
Шучу, молчу.
Сказать, что не могу иначе
И не хочу.
Тактичного непониманья
Сорвать вуаль.
И без прощенья и прощанья
Умчаться вдаль.
И как по щучьему веленью
Отступит грусть.
Уткнуться бы в твои колени...
Да вот боюсь.
Боюсь, что всё переиначит
Случайный плач.
Боюсь, что больше не заплачет
По мне трубач.
Боюсь коснуться старой сказки
Со словом "вдруг",
И беззащитной детской ласки
Недетских рук.
 
25 сентября 1981


СТИХИ СО СЛЕЗОЙ

I

Слёзы – не лучшая в мире штука,
способная стать заменителем звука,
произносимого сердцем боле,
чем умом. Ибо нас научили в школе,
что не верит гордая наша столица
слезам, текущим (хотя и редко)
по некрасивым от плача лицам,
прожигая до самого сердца жилетку.
А потом дополнением к школьной программе
я усвоил (хвала «Кинопанораме»!),
что из жанров искусств, потребляемых нами,
слезы принадлежат мелодраме,
то есть низкому жанру с привкусом фальши.
Собственный опыт учил меня дальше
тому, что слеза зачастую – лишь маска,
употребляемая, как ни грустно,
для того чтобы вызвать нежность и ласку
в ответ, и направить их в нужное русло.
То есть, если быть максимально точным,
сохраняя взгляд сквозь поэзии призму,
слеза – лишь красивая оболочка
горькой пилюли эгоцентризма.
Видимо так и должна объясниться
нелюбовь к слезам российской столицы.

II

Но я был воспитан в провинции, то есть
в странном краю, представляющем помесь
мусульманской деревни с джинсовой Европой,
воспринятой взглядом туриста (галопом).
Где формируют и быт и нравы
кинополотна одной державы,
от нас находящейся к юго-востоку,
имеющей давние тайны, традиции
и чай, вызывающий бурю восторга…
Уже догадались? Конечно, индийские.
Итак, я рос в нашем бурном мире
под знаком «Бродяги», «Любви в Кашмире»
и прочих шедевров кинопроката,
себя не чувствуя виноватым
за слёзы, пролитые совместно
с людьми, сидящими в жёстких креслах
тёмного зала, забыв о проблемах дома
и семьи: от секретаря горкома
до генсека шпаны (кто в кармане с финкой
вместе носит два фотоснимка,
даже от лепшего кореша пряча,
а ночами искренне плача);
то есть, общества по вертикали
срез социальный сидел в кинозале.
Слёзы были естественным актом
бытия, таким же, как сон, питанье
и прочие ежедневные факты,
вообще не стоящие вниманья
поэта. Так как в моей отчизне
иного не ведали стиля жизни,
чем пресловутая мелодрама.
Выражений лиц не меняя годами,
исступлённо и очень упрямо
руки заламывали дамы.
А их кавалеры рыдали страстно,
от скуки, ханжества и пуританства
видя в накале страстей избавленье…
На самом деле – лишь продолженье
этих трёх китов жизни периферийной,
не ведая сами того, творили.

III

Это потом, с переменой места
жительства и переездом в столицу,
хоть и отставную, я стал учиться
со всё возрастающим интересом
возможностям жизни иной. (Заметим
в скобках, что одной из отметин
долголетней жизни в этой столице
есть мысль об отсутствии чёткой границы
периферии в пространстве, то бишь –
думаю тем никого не озлобишь –
столица находится несколько глубже
Эрмитажа, Адмиралтейства,
места жительства или службы –
в тех краях, что зовутся душой и сердцем.
Впрочем, там и провинция, если честно.
Эта мысль не нова, но вполне уместна.)
Это потом уже, в кровь разбивая морду
я научился быть злым и гордым,
не доверять, когда под глазами слякоть,
и хохотать над глаголом «плакать».
Это потом обретал я знание
законов не жизни, но выживания
в нашем, если смотреть не шире
листа газеты, гуманном мире.
Это потом, узнав, что у розы
есть шипы, а в больницах – морги,
истину о неверии в слёзы
я наполнил смыслом простым и горьким.


IV

А тогда в провинции, в школе и дома,
постигая законы Дарвина, Ома,
узнавая, что Пушкин учился в Лицее,
я считал, как и все, слезу панацеей
от бед, обид и житейских печалей.
Поплачешь – и, вроде бы, полегчало.
Даже чувствовал, торжествуя, –
плачу, стало быть, существую!
Как ни крути, но подобные знаки детства
остаются невытравимым наследством
в душе. И, если вдруг посторонние
вскроют сейф моей горькой иронии,
они обнаружат с большим удивлением
среди безбожного нагромождения
тяжких дум и веселья беспечного
обыкновенную склянку аптечную
с этикеткой «ДЕТСКИЕ СЛЁЗЫ».
Это признанье похоже на позу.
И, если Вам нравится, – называйте
меня позёром, но не забывайте,
что отсутствие позы – лишь высшая поза…
Тем более нынче январь, морозы,
во взаимном вранье – никакого резона:
слишком холодно и бессонно.
Поэтому я на полном серьёзе
верю только в тёплые Ваши слёзы…

Январь 1985


*****

… а к Пасхе все внезапно подобреют,
обмениваясь яйцами и хлебом,
немилосердно жён чужих целуя,
забыв произнести «Христос Воскресе!»
Лишь первый дождь прошепелявит что-то,
невнятное, как катакомбы Рима,
и крестный ход, редея год от года,
подагрой маясь и камнями в почках,
прокашляет и провздыхает мимо
пустеющих и рушащихся храмов,
сопровождаемый сопеньем напряжённым
сержантов, продуваемых ветрами,
в шинелях цвета мрамора и дыма
и с лицами, как доменные печи…
Да иноземец вдруг зевнёт от скуки
в отеле фешенебельном напротив.
Да заорёт над кладбищем ворона.
Вот и симфония пасхальной ночи...
Ещё до появления трамвая
тысячелетья два по крайней мере.
Храм Иерусалимский не разрушен,
Империя не выкупана в Тибре.
… и можно жить, часов не наблюдая,
когда в запасе эра христианства,
высматривая силуэт знакомый
то в чёрных дырах хмурых подворотен,
то в мёртвом свете ламп люминисцентных.
Случайно получить благословенье
от скрюченной и набожной старушки
(она детей в Блокаду схоронила,
Христос остался – сын её последний,
единственный, который воскресает
ежевесенне… и слезу смахнула).
И вся-то жизнь, как ожиданье Чуда,
которого, наверное, не случится…

Апрель 1982

*****

Запечатлей её портрет.
Сойди с ума, сто раз упейся,
У пепла всех сожженных грейся –
Запечатлей её портрет.

Сломай классический багет,
Смешай основу краски страстной
И крови бурной и опасной, –
Запечатлей её портрет!

Закройся в скит на много лет,
Кудесничай, волхвствуй, греши,
Но непременно напиши…
Сваргань, сколдуй её портрет!

Воруй, прикидывайся, ври,
Убей за ради тени томной
Стань силой Зла, глухой и тёмной,
Но непременно сотвори,

Запечатлей её портрет!
Быть может, не туманно-дымный,
Быть может, наглый и интимный,
но сотвори её портрет.

Вались к ней в ноги, пей до дна,
Плещи на холст всё, что ты выпил.
Вопи ночной безумной выпью,
Но сотвори на времена

На те, грядущие за нами,
Когда пройдёт немало лет.
Её уже не будет с нами…
Но ты предъявишь всем портрет.

И узнаванья миг волшебный
Убьёт нас или оживит.
Запечатлей и этот вид,
Художник мрачный и целебный.

Закрой все форточки в дому,
Пьянь прогони с прокисшей кухни
И перед нею навзничь рухни:
«Не доставайся никому!»

Но бритву иль огонь не сметь!
Она должна остаться с нами,
Быть может жестом иль глазами,
Или возможностью пропеть

По нашей горестной судьбе
Свою отходную молитву.
Мы сами расчекрыжим бритвы
И вскроем горлышки себе.

А ты один на тыщу лет
Рубись, стенай и убивайся,
Ей как Богине поклоняйся…
И сотвори её портрет!

Такой же силы роковой,
Такой же гипнотично-зыбкий,
С такой же яростной улыбкой…
А там хоть в омут головой!

И пой себе, брат, панихиды,
Жалей себя хоть тыщу лет…
Мы все простим тебе обиды:
Запечатлей её портрет!

Чтоб поколения спустя
Пришли иные имяреки
И, глядя на твои успехи,
Боготворили бы тебя…

Тебя, который ел свой хлеб,
Пил спирт, бодяжил политуру
ругал друзей, писал халтуры,
чтоб только сей создать портрет.

Он станет - памятник тебе
В твоей безвыходной борьбе.
Он станет памятником нам,
Давно ушедшим по домам.
Он станет памятником Ей –
Любви единственной твоей…

2005


ВДОХНОВЕНИЕ

Ангел ждёт тебя за углом,
чтобы ударить по темени пыльным, тяжёлым предметом.
Чтобы ты, наконец, вспомнил о том,
что когда-то был подающим надежды поэтом.

Ангел нервничает, курит вонючий сырой «Беломор»,
суетливо смотрит на циферблат дешёвых часов «Ракета»,
выглядит словно испуганный и растерянный квартирный вор.
Узнать в нём ангела могут только поэты.

Ты – не узнаешь, вальяжно-продажный седеющий журналист,
и испытаешь шок от знакомства с крылатым.
Ангел положит перед тобою чистый белый лист,
всунет в руку перо и скроется куда-то.

Но по его приказу выбегут из русского языка
и побегут врассыпную буквы, слова и строки.
Ты вдруг почувствуешь себя командиром полка,
загоняя их в строй строфы безжалостно и жестоко.

Под твоим пером они обретут неожиданно власть
над умами и душами, маршируя по белым страницам.
А ты разбудишь внутри давно забытую страсть
и вспомнишь, что значит Поэзия, которая за границей

зла и добра существует в измереньи ином,
которая не прощает предательства и возносит в небесные дали,
в которой иной великан себя ощущает как гном,
а сцепление строк на поверку – прочнее стали.

Ты допишешь вот этот стих и, выжатый как лимон,
устало закуришь и вспомнишь ангела, что подарил тебе этот вечер.
А он повернётся тревожно на нарах райских, но тебе улыбнётся он:
мавр своё дело сделал и ушёл отдыхать. До следующей встречи!

15 марта 2005


СОНЕТ  СОНЕТОВ

Сонет - устаревшая форма признанья в любви.
Сонет архаичен, консервативен и иерархичен.
Четырнадцать строчек, в которые (как ни зови
Музу на помощь!) обязан ты сам - ироничен,

циничен иль романтичен - впихнуть без остатка всю страсть.
Четырнадцать строчек - экзамен на искренность чувства.
Ты можешь насмешничать горько или свирепствовать грустно,
но должен канон соблюсти, не падая рылом в грязь.

Четырнадцать строк, и понятно: поэт ты или графоман.
За словом лезешь на Джомолунгму, а не в задний краман
штанов. Но даже в раю только изредка попадаешь в десятку мишени.

Сонет - Голгофа поэта. На Страшный Суд
коллеги (такие же неумехи) тебя, гогоча, на руках понесут...
Простит только та, пред которой в сонете ты пал на колени.

Ещё в прошлом тысячелетии

*****

Помните наши ночные прогулки, сударыня?
Долгие бледные сумерки балтийского июня.
Цветастый картон архитектурных декораций.
Пугливые призраки пышных эпох минувших.

На Марсовом поле падшие ангелы греются
возле огня негасимого революцьонной славы.
На набережных развод мостов наблюдают
восторженные стайки тупоголовых туристов.

Город тревожно дремлет, смотрит сны о больном настоящем
и не видит смутного будущего… А мы, сударыня, с Вами
бесцельно бродим по пустым переулкам

и молча глядим друг на друга. Наверное, могли бы сказать
много нежных вещей. Но этот уснувший город
всё говорит за нас, избавляя от словоблудья…

17.04.2005

ИДИЛЛИЯ
Моей маме

Мы будем жить на краю деревни,
Но не станем ходить на балы к царевне.
Мы вообще игнорируем двор и свиту.
Мы возьмём в невесты мне Аэлиту –
Марсианку с кожею голубою.
Будет ангел будить нас своей трубою
Почти армстронговской. Будет жарко
В твоей печи, где томятся щи. Цигаркой
Угощу я нашего почтальона
И узнаю новости со всего района.
А потом напишу поэму о жизни
В нашей печально-пьяной Отчизне.
Будем жить, не вступая с соседями в драку.
Хотя и стоило б. Заведём собаку,
Верного пса Руслана, овчарку.
Вечером ты нальёшь мне дежурную чарку.
А я напишу роман о шпионах
И о любви. Мы будем блюсти законы
Христианского мира, в котором живы,
И от коего нету альтернативы.
Так жизнь и пройдёт понапрасну и безучастливо…
А в конце мы умрём… абсолютно счастливы.

*****

Давайте говорить о чём-нибудь!
О спелости июльского заката,
о смелости сорвавшихся когда-то
за Магелланом в невозможный путь,
чтоб Землю плоскую свернуть в огромный шар
(подумать – страх!.. не то, что сделать шаг)…
Давайте говорить о том, о сём,
о давней радости шальной проделки,
о фонаре с расколотым стеклом
и профилем летающей тарелки,
о тех дорогах, что ведут не в Рим,
о том, что кладбище с родильным домом – рядом…
Давайте обо всём поговорим.
Вот только о поэзии – не надо.
Нет злее этой блажи на Земле –
сизифов труд и пиррова победа…
Всё создаёшь «перпетумобиле»,
а в результате – лишь велосипеды!
Давайте говорить о ерунде,
о том, что на столе вино томится
в стеклянной добросовестной темнице…
Наш долг – не оставлять его в беде!
Давайте говорить о суете,
о той бездарной и бездушной бездне,
о Босхе из соседнего подъезда…
Давайте говорить о красоте,
о женщине, которая одна,
как фотовспышкой, обжигала взглядом,
о сущности понятия «весна»…
Вот только о поэзии – не надо!
Забудем рифм звенящий перебор
и к прозе обратимся с белым флагом…
Поэзия придёт сама собой,
вонзая в сердце чистоту и боль…
…и хлынет кровь строками на бумагу.

Май 1983

MILLENIUM

Вот оно и наступило, Тыщелетье номер третий.
Отыграли увертюру, занавес взметнулся к нёбу
Ненасытной пасти сцены, а на сцене в ярком свете
Кариес архитектуры – два обломка небоскрёбов.

А на заднем плане – море и, пошедшие на принцип,
Охранители свободы, воспеватели победы,
Забывающие в раже, для чего стоят на страже…
Но при этом, как обычно, наши ломят – гнутся шведы.

Да и прочие датчане, англичане, аргентинцы.
Так всегда бывает. Наши, если ломят, так уж ломят.
Оттого стоят на рейде элегантные эсминцы
И орудьями ощеряясь, стерегут наш тихий омут.

Ну, а в омуте, что ясно, черти водятся в избытке,
Мутят воду, предлагая террористов бить в сортирах,
К мусульманцам применяя извращенческие пытки,
Поднимают и проносят по просторам знамя мира.

Это знамя собирает перверзивцев всех конфессий.
Под него бегут, бушуя СПСы – НБПэссы,
Образуя в телевизоре обилие эксцессов.
Значит, будет интересно: шарлатанки-поэтессы

И другие. Вот блондинка с креативными ногами,
У неё 100 граммов мозга и 4-й номер бюста…
К ней скрипят со всей округи семимильными шагами
Козлоногие вампиры из Минздрава и Минюста.

И, нахально угрожая вечной ссылкой в Кондопогу,
Потный воздух сотрясая Ниагарами инструкций,
Заставляют обнажаться недотёпу-недотрогу,
Чтоб к красавициным белям вожделея прикоснуться.

Дальше -  дверца. Надпись «СЧАСТЬЕ». И достаточно тротила,
Чтоб войти в неё, «Сезама» исполняя без запинки.
А за дверью ожидает близорукий Чикатилло –
Трудовой посланник Рая с окровавленною финкой.

Видишь сё мурло-зверьё, восклицаешь: «Ё-моё…»
А потом добавишь грустно нечто вовсе не по-русски,
Fuck какой-то или prick, что поганят наш язык
(не годясь и на шашлык).

Но затем под флагом мира, выбрав Вовку командиром,
Заполняем мы всю сцену, заползая и на стену
И стоим настолько прочно, что нас не объедешь точно
Ни ослами, ни слонами и (уж если между нами)
Не облетишь ни за что на свете на корейцкой, на ракете.

Мы такая всем угроза, хотя б количеством навоза,
Что с нами выгодней дружить, чем пытаться пережить.
Мы ж бессмертны как вампиры, хоть не драчуны-задиры.

Мы скорее – дальние родственники,
Пришедшие к вам поселиться навеки.
Когда-то брезгливо звались мы «new-русскими»,
А нынче гордо звучим «ЧЕЛОВЕКИ»!.

Посмотрите, как нас много,
После рассудите здраво,
Подведите же итоги:
Кто там слева, кто там справа,

Кто там в центре? Всюду – мы;
Ни от сумы, ни от тюрьмы
Не собираемся спасаться,
Лучше будем развлекаться.

Чтоб от Немана и до Амура
Сплошь - Империя, блин, гламура!

Вот утробный голос танго
К нам влетает бумерангом,
И кружим мы по паркету,
Внутрь приняв ведро кларету…

И хватаю я за спинку
Мокнущую аргентинку,
И под треньканье Пьяццоллы
Я тащу её по полу

В направлении постели,
Где друг друга мы хотели,
И имели также ловко,
Как ОсвАльд свою винтовку…

Я в её вонзаюсь лоно,
Как Ильич во время оно
В марксовы труды вгрызался
(чем в Истории остался).

Эта страсть – не разведслужба,
А народов наших Дружба,
От которой будут дети
Краше всех на белом свете!

Со славянскими глазами,
Со смоляными волосами,
Умные, как Н.Бердяев,
С ненавистью к негодяям,

Как Эрнесто Че Гевара,
Накурившийся товара
Боливийских партизанов.
В общем, мы поём «осанну»

Новому Тысячелетью,
Чей приход сейчас отметим,
Выскочив из спальни в бар
И пропев: «Аллах акбар!»

И глотнув холодной водки
Для дальнейшей для заводки.
А потом – рубать дубы
Демократам на гробы.

Возрождать Империю
Имени тов. Берии.
А тем, кто жаждет с нами драки –
Резервацию в Ираке,

Там, где Демократия
Примет Вас в объятия.

Мы же во своём Кремле
Утвердимся на Земле
Дикими медведями
Во всех энциклопедиях.

И вполне безнравственно
Станем снова счастливы.
На года и на века…
До свидания! Пока!

Стихи, написанные в Аргентине в сентябре 2001, отреставрированные в СПб в мае 2008

АПОКАЛИПТИЧЕСКОЕ

Мы живём на исходе скрипучих лет, как сказал мудрец.
Механизм ослаб и стёрлись все шестерёнки.
Даже бесконечности положен счастливый конец,
когда не ругаются матом родители при живом ребёнке.

Когда приезжает к пристани последний трамвай,
но "Титаник" уже отошёл, издав гудок прощальный,
и от запахов моря сгнившего кружится голова,
и воронами каркают чайки, предрекая печальный

закат Европы, конец Истории и всякую прочую муть,
когда погаснет свет и сломается выключатель,
и почуешь виском, как мозги холодит пистолет,
и моргает слезливый глаз, как последний предатель.

Боязно на исходе скрипучих лет
подыхать от страху в своей скрипучей постели...
Привет, товарищ Апокалипсис, привет!
Четверо всадников уже на манеже у Чинизелли.

август 2012

ПОЧТИ СОНЕТ

Александру Секацкому

Ах, Александр Куприянович! снилось мне чудо:
будто и Маркса, и Ленина Ты повергаешь в прах...
Только сны забываются, словно простуда,
перенесённая на ногах.

Что остаётся в яви? Сухой остаток
недоснятых фильмов и недописанных книг.
Да во рту неприятный цианистый горький осадок,
словно поллитра граммов, заложенных за воротник.

Ах, Александр Куприянович! Ты не поверишь,
но я, побывав и в Раю, и в Чистилище, и в Аду, -
всё ещё мальчик в матроске, машущий ручкой
поезду с зеками, отбывающему в Караганду,
и возмущённый собачьей случкой,
происходящей у всех на виду...

Нет, глубину подсознания ты не измеришь
никаким эхолотом...
А завтра опять на работу.

09.08.2012

До встречи в Венеции…

Ольге Всеволожской

Я не был в Венеции дожей,
не плавал по мутным каналам
в игрушечной хрупкой гондоле
под знойную песнь Арлекина,
Мне Медичи не наливали
в бокал изумрудного яда,
и я не буравил стилетом
друзей беззащитные спины…

За что ж меня мучит ночами
печальная Пьяцца Сан Марко?
Зачем меня сверлит очами
готических стрельчатых арок?
И кровь холодит злым рычаньем
сырых сквозняков, как исчадье
чёрно-белого дантова Ада?..
Зачем я, чудак-неудачник,
включив электрических свечек
слепящий накал, озираюсь
в испуге, и вижу банальный
бардак коммунальной квартиры?

… а сердце колотится в рёбра
безумным гремучим там-тамом,
и где-то в ночи беспробудной
ведут скрипачи перекличку,
чирикая мрачно смычками
по самым пронзительным струнам…
В брутальных балтийских болотах
такая симфония ночи
привычней, чем дальних Венеций
готический сумрачный ужас.

За что же мне эти канцоны
скрипучего меццо-сопрано
на призрачно-вычурном фоне
коварных интриг Ренессанса?..
Я вижу пустыню в тумане
сквозь подслеповатые окна
скандальной и затхлой квартиры
над тусклой медлительной речкой…
И там, в депрессивном мерцанье
мне машет рукой безнадёжно
забытая в сумрачном прошлом
единственная моя dolce vita…
И я выбегаю из дома
в развёрстые невские хляби,
но мне невозможно добраться
до смутной и тающей тени,
и я наблюдаю, как вязнет
в холодном и липком тумане,
в угаре фабричных окраин
её силуэт обречённый…

Моя dolce vita мне молвит:
«Buen noche!..» и далее молча
отчаливает беспечно
в игрушечной хрупкой гондоле
в просторы Маркизовой Лужи
нечайно прочерченным курсом
к надменному острову Лидо…
И я, наконец, понимаю,
за что мне насмешник-Создатель
настойчиво так причитает
ночами Венецией вечной.

Я встречу свою dolce vit’у
там, в этой чудной и увечной
столице счастливых влюблённых
и каверзных козней кровавых…
Я встречу свою dolce vit’у
на Пьяцце Сан Марко невзрачной,
в готической стрельчатой арке,
в смурных кружевах Ренессанса…
Я встречу свою dolce vit’у,
потом, после похорон тихих,
уже не пижон и не барин,
обалдев от дорог и карет…
Я встречу её в бесконечном
бесстрастном посмертном пространстве,
где эта Венеция – только
торжественный зал ожиданья
грядущей пугающей встречи
с Создателем неторопливым…
Где бродят, её не дождавшись,
по вялотекущей Сан Марко
побледневшие хмурые мавры,
забывшие подлости яго,
субтильные стайки ромео,
офелиьи в обнимку с джульеттами
с улыбками, стёртыми вечным
горячим колючим сирокко.
Где бродят Дали и Гала по-сиамски,
безрукий бунтарь Че Гевара
и Троцкий благообразный
с горящим во лбу ледорубом…

И я со своей dolce vit’ой
кручусь в хороводе угрюмом,
оплакивающем беззвучно
упущенные шансы на Чудо.
Мы видим в глазах друг у друга
ТОГДА не испитую нежность…
Но наш поцелуй в диафрагму –
в финале другой киноленты,
которую нам не покажут.
И если ленивый Создатель
до нас снизойти соизволит
когда-нибудь, в перспективе,
осмелюсь к Нему обратиться
с единственной скорбной мольбою:

«Дай шанс нам – неисправимым, –
дозволь happy end иллюзорный:
вовеки в Аду неизбежном
шипеть на одной сковородке!»

16 мая 2009

ПИСЬМО
Ольге Всеволожской

Я потрёпанный, жизнью побитый плэйбой
и противник семейного долга.
Только я почему-то хочу быть с тобой,
и мне кажется это – надолго.

Что случилось, когда повстречал
я тебя на хмельной вечерушке?
У какого такого врача
мне узнать свой диагноз? Лягушка –

ты – царевна или звезда,
в небе вспыхнувшая сверхново?
Говорят, что берёт города
сердцем выкрикнутое Слово…

Я не взял тебя словом, не взял
даже внешностью местного мачо.
Между нами всё время «нельзя»,
и зачем-то никак не иначе.

А я, понимаешь ли, болен тобой,
словно сифилисом или проказой,
обречённый на длительный бой
сам с собою. Уж лучше бы сразу

головой в Грибоедов канал,
или в сердце – стандартную пулю…
Только ты мне настолько нужна,
что я лучше банальную дулю

покажу этой бабке с косой.
И пошла она… вдоль переулка.
За окном – петроградский косой
дождик… Значит не состоится прогулка

наша нынче. Я буду сидеть и грустить,
от балтийской погоды зверея,
и как школьник мечтать, чтобы наши пути
снова пересеклись поскорее.

Потому что ты так необходима мне,
что потею ночами,
тень твою увидав во сне,
а потом просыпаюсь в отчаяньи,

даже тени от тени не увидав
в окружающей скуке утробной…
И гляжу, как голодный удав
на резинового, несъедобного

кролика, на единственный твой портрет,
что храню бережливей, чем паспорт.
Ничего такого в нём вроде бы нет…
Только ты мне нужна. И баста!

Я готов к горизонтам скакать за тобой
оловянным и одноногим
солдатиком сказочным. «Это – Любовь», -
согласятся со мною многие,

прочитавшие эти строки. А, может быть, просто страсть,
безвыходная, как лабиринты
на гравюрах М. Эшера. Всё труднее власть
над собой мне удерживать… «Не один ты

такой остолоп», - утешила ты меня.
Вот оно – чувство локтя и коллектива!..
Я рычу, перепутав во гневе: «Коня мне! Коня!..»
А карету? Да хрен с ней, с каретой! Красивой

и умной (в одном флаконе) мадам
прощаешь многое, если не всё. А куда деваться?
Ты нужна мне здесь и необходима там,
за финальной чертою… Вот так-то, братцы!

12.07.09

*****
Ольге Всеволожской

Она – одна. А я отягощён
семейством, тёщей, кошкой и собакой.
И оттого растерян и смущён
при встречах с ней. Так со своей Итакой

встречался бедолага-Одиссей:
Она или опять мираж в тумане?..
Мне кажется – Она, но вот что странно:
она непознаваема, при всей

узнаваемости внешней. Посмотри:
до тошноты знакомые черты
чуть постаревшей девушки-мечты.
Но ты не разгадал, что у неё внутри,

ну, то есть там, где сердце и душа
(что, в общем-то, важней любого тела).
Она столь безупречно хороша,
что даже сам начальник райотдела

милиции пред ней краснеет как
онанист-курсант. А бизнесмены,
знакомясь, предлагают непременно
и руку с сердцем, и мошну, и каддилак.

Ты спросишь: почему ж она – одна?
А я в ответ тебе пожму плечами.
Я над загадкой этой мучаюсь ночами
и даже днём. Берлинская Стена

в сравненьи с этой девушкой-мечтой –
какой-то несущественный заборчик,
своим паденьем доказавший только порчу
Империи. Но люди-то, что с той,

что с этой стороны – прочней Стены.
А эта девушка-мечта ещё могучей.
Она непроницаема, как куча
«чёрных дыр» Вселенной, или сны

Господа Бога. Петроградский сфинкс,
ещё один и самый симпатичный.
Шемякин плачет! А она отлично
себя здесь чувствует... В соседских окнах финс-

кий хор из радио поёт про красоту
страны Суоми. В телевизоре чечены
крошат ОМОН… А я всё думаю про ту
девушку своей мечты, и постепенно

начинаю понимать: сфинкс – не она,
она – не сфинкс, она – герой другой поэмы
(где также вечные блуждают темы),
про то, как ждёт примерная жена

блуждающего посреди семи морей
героя-мужа (или мужа-остолопа)…
Ты догадался? Это ж Пенелопа!
Как жаль, что я – не ейный Одиссей…

09.07.09


ПИСЬМО БЕЗ ПАРФЮМА
 
Ольге Всеволожской

Когда я думаю о Тебе, вспоминаются не серые с поволокой
глаза, не румянец ланит, не багрянец уст и не лоб высокой…
Ни цвета воронова крыла, шёлком льющийся волос.
Ни даже глубокий, тёплый гипнотезёрский голос…
Вспоминается, прежде всего, твой магический запах.
Пронзительный, словно терзает гитару Фрэнк Заппа…
Дурманящий, словно партийные массы фюрера веское слово…
Манящий летально, как юниц и парубков флейта Гамельнского Крысолова…
Пленяющий, будто бойца джихада – рота ОМОНа…
И безошибочно узнаваемый посреди миллиона
потных сограждан на жарком пляже в Анталии или Сочи…
Способный, как вой воздушной тревоги, поднять меня среди ночи,
коли приснится… А коли не снится, способный меня – атеиста
заставить молиться искренне Деве Пречистой,
Сыну Её и БиоОтцу этого самого сына,
умоляя вернуть Твой запах, чтоб не было так пустынно
просыпаться на мокрой от слёз отчаянья, стылой подушке…
Прочитав эти строчки, Ты скажешь своей подружке:
«Это ж надо, какая блажь в голове в его-то степенные годы!..»
И она с тобой согласиться: «Псих…», забывая, что от Природы
человек – животное, зверь, плотоядный хищник;
и заглушить инстинкты ему не помогут тыщи
прочитанных книг, прослушанных опер, экскурсий по Эрмитажу…
…и никаких чудесных пилюль от скотства не отыскать в продаже.
А потому, засунув куда – известно, нормы морали,
кодексы чести, правила этикета и прочие трали-вали,
я, одержимый страстью своей безнадёжной,
напролом через все преграды, барьеры, границы, таможни,
как дрессированный пёс за конфетой – на задних лапах –
поспешаю на твой природный, нецивилизованный запах,
наплевав на мненья прохожих, позабыв о насущном хлебе…
Прагматики-американцы зовут это «химией», бэби.
То есть, мы с Тобой – реагенты, стоит только соприкоснуться,
и вокруг начинает сочиться что-то вроде эфирных поллюций,
испарений бесстыжего счастья, заполняющих хмурую местность…
Это чуют другие собаки и бегут, демонстрируя резвость
по следам моим, по горячим от эмоций, бурлящих во чреве…
У Любви – совершенно особенный запах, как сказал золотарь королеве.
Этот запах, милая, и управляет миром, а не Кремль и Капитолий.
Он – причина всех стрессов и всех прогрессов, а не то, чему учат в школе.
Он – причина Колумбов, Эйнштейнов и прочих Ван Гогов.
Этот запах и делает, милая, смертного равным Богу.
Я в плену у него, как страдающий Хельсинкской Дурью заложник.
Просыпаешься… носом поводишь… чуешь? Стало быть – жив, острожник!..
Осознав данный факт банальный, как дождь в июле,
я, пред Судьбой не склонявший главы, не бежавший от вражьей пули,
волнуюсь сегодня, как девка на выданье, и холодея брюхом,
заикаясь, шепчу Творцу в равнодушное ухо:
«Признаю – я неправедно жил, сладострастно грешил и готов понести наказанье.
Четвертуй, ослепляй, оглушай!.. Но молю об одном – не лишай обонянья!»

Ноябрь 2009 / февраль 2010

ПРИЗРАЧНЫЙ РОМАНС

Ольге Всеволожской

Как сладостно любить издалека!..
Друг к другу ни на шаг не приближаться
и с замираньем сердца ждать звонка
у телефона… и не дожидаться.

Бродить по стылым улицам впотьмах,
случайной встречи вожделея страстно…
…но – НЕ встречаться, и сходить с ума,
и бредить в рифму скорбно и прекрасно.

Как старомодно, глупо и смешно
при встрече робко прятать взор восторга
и задыхаться нервной тишиной,
бледнея, будто обитатель морга!..

Какая мука – целый день молчать,
скрывая половодье чувств и мыслей!..
Какая радость – ночью при свечах
писать не посылаемые письма!..

Писать о том, какой пожар внутри,
под маской равнодушья ледяного…
…и тыщи раз Судьбу благодарить
за наш изящный, нежный, бестолковый,

совсем не обязательный роман,
в котором заблудились мы фатально…
Но автор этой книжки – Жизнь сама,
и в жизни всё по-прежнему банально:

бьёт папа маму за её харчи,
а кроха-сын в тоске глядит на глобус,
на голых ветках голосят грачи,
у гастронома тормозит автобус,

стекает с крыши талая вода,
из чьих-то окон рвутся клочья вальса…
И наш роман не завершиться никогда!
…поскольку никогда не начинался.

Март 2010

МОБИЛЬНЫЙ РОМАН

Ольге Всеволожской.

Ну вот, я уже и старче… то есть, ловлю золотую рыбку.
Достаю из широких штанин подсознания твой нестираемый номер…
Я:  Здравствуй, милая! Рад слышать твою улыбку!
Надеюсь, её причина – то, что я до сих пор не помер…
ТЫ: …
Я: Конечно, шучу. И верю, что всё у тебя в порядке.
Можно соврать словами, но не обманешь голос…
ТЫ: …
Я: Мой? Тебе показалось… Просто, в сети – неполадки,
дребезжат помехи в эфире… Кстати, Северный Полюс
(ты уже слышала?) перемещается к Югу. Отсюда – все наши беды.
Исландский вулкан с непроизносимым в здравом уме названьем,
невыплаченные олигархам зарплаты, упущенные победы
олимпийской сборной и даже – восстание курдов в Иране….
ТЫ: …
Я: Конечно, шучу. Ты же знаешь, – я, вообще, человек несерьёзный.
Дожил до седых волос, да не нажил, ни денег, не славы.
Плюс – умудряюсь влюбляться в особ особо стервозных,
но чувств ожидать ответных – не за спонсорство, а на халяву…
Да, что мы всё обо мне? Персонаж – банальный и скучный….
Лучше признайся мне честно, как наследнику Фрейда и Юнга,
что тебе снилось сегодня на твоей пуховой подушке?
Горошина под периной или прекрасный, юный,
мускулистый любовник? А, может быть, даже – НЕ снился…
ТЫ: …
Я: Да я не хамлю, дорогая, – страдаю от мазохизма…
Ты же знаешь, мой ангел-хранитель давно уже спился
и умер от белой горячки. Такая моя харизма.
Ну, а если серьёзно, может быть, наконец, ты позволишь
быть тебе хоть в чём-то полезным? Меня же тому учили…
ТЫ: …
Я: Сын не ночевал? Не волнуйся – всего лишь возраст…
Я в его годы тоже сбегал к патриотам Чили…
ТЫ: …
Я: Даже если – к космополитам? И не в Чили, а на Петроградку?
Воспитанью придётся смириться с зовом Дикой Природы…
Просто, вспомни себя, и легко поймёшь – всё в порядке.
Все мы однажды вступаем в эту мутную воду…
ТЫ: …
Я: Мутную, дорогая, потому что в её теченьях
понять ничего не способны ни Фрейд, ни Эйнштейн с Перельманом…
Я и сам тебе не отвечу, почему одержим влеченьем
к твоим серым глазам с веснушками… В моём возрасте это – странно,
как минимум, если не просто тупо… Что говоришь? Не слышу!... Какой-то
грохот…
Подожди! Я ещё не сказал тебе…
ТЫ: …
Я: В трубке – «би – би …» Вот такая Нирвана…
Нажимаю «повтор»…. Мне бубнит замогильно вежливый робот:
«Абонент недоступен. Перезвоните попозже…»  Конец романа.

Май- июнь 2010

*****
Я живу так давно, что уже перестал быть интересен Отчизне,
даже в качестве мяса для производства неизвестных солдат.
Потерпи чуть-чуть, и я, наконец, уберусь из твоей удавшейся жизни,
оставшись лишь смутной ассоциацией с «никогда».
То, что это произошло, ты поймёшь по блудливым глазам почтальона,
по телефону, умолкшему как партизан в плену,
по сотне иных мелочей, позволяющих определённо
заключить: «Безвозвратно убыл в разверзшуюся тишину…»
Что для тебя эта весть, мне узнать не дано… Да уже и не важно.
Может быть, ты всплакнёшь, как велит ритуал,
может быть, облегчённо вздохнёшь,
когда поплывёт через Лету харонов кораблик бумажный,
и я заплачу за проезд свой последний не ломаный грош.
Себе я не льщу, мне грехи не дадут дотянуться до небосклона,
чтобы оттуда сиять тебе крошечной лейтенантской звездой.
Я буду блуждать в лабиринтах Аида, к забвению приговорённый,
но стану мечтать (неуёмный мальчишка седой!)
о том, что однажды в студёную зимнюю пору тобой овладеет душевная смута,
неясная боль от не бывшего, от несбывшегося и т.п.,
на том перекрёстке, где ангел запутался в проводах троллейбусного маршрута
и опоздал сохранить своего протеже в ДТП.
Тогда я отсюда, из наших профундий,
отправлю тебе поцелуй (извини, безвоздушный,
но всё же способный согреть, как коньяк, на исходе морозного дня)…
И ты улыбнёшься, поняв, что я самый счастливый среди неживых, потому что
хотя бы сегодня, хотя бы пост-скриптум тебе, наконец, не хватает меня.

28 марта 2010

ОДИНОЧЕСТВО

Одиночество – это последний трамвай,
Увозящий в прошлое муторной сизой ночью
По грохочущим рельсам, сквозь кои уже растёт трава,
И которые позади уже разбирают рабочие…

Одиночество – это когда на трамвайном кольце
В последней в городе телефонной будке
Слышишь голос робота, твердящий, что «смерть в иголке, которая в яйце,
А яйцо (соответственно) находится в утке…

…и так далее. Одиночество – это ствол у виска
И бессмысленный страх, дающий последнюю надежду
На то, что наступит утро и отступит тоска,
Но на всякий случай взведён курок. А между

Ночью и утром – хмурые сумерки и липкая от тумана спина
На рабочей окраине, куда привели тебя непослушные ноги.
Здесь всё то же и так же – тяжёлая тишина
И забытый детишками мел, которым подводишь итоги

На сыром асфальте безалаберно прожитых полста лет
И финальный счёт пятьдесят : ноль, и боль под лопаткой.
Одиночество – это когда сквозь тучи пробивается рассвет,
Но ты способен лишь прошептать заклинаньем дрожащим рукам:
«Всё в порядке… в порядке…»

Одиночество – это в случайном, пропахшем хлоркой кафе
Случайная книжка невнятного автора – Жозеф Де Местр…
И закладка на мятой странице про аутодафе…
Одиночество – это когда составляешь подробный реестр

Примет одиночества, интересный только тебе.
Это когда выпиваешь сто грамм не для храбрости, а чтобы согреться.
Но холодные пальцы сжимают перо, и во внутренней борьбе
С самим собой побеждает голова, а не сердце.

Разъедаемый самокопанием  мозг продолжает бессмысленный список примет:
Чашка кофейной бурды без сахара, сухой круассан вчерашний,
Вновь телефонная будка, но связи с миром, как не было, так и нет
(равнодушный робот приглашает теперь на балет
И обещает в Анталию льготный авиабилет,
И гуманную ипотеку на целых тридцать лет)…
…и понимаешь, что этот рассветный бред попросту сносит башню.

Одиночество далее – это хмурая похмельная электричка,
Где не встретишь Веничку Ерофеева (Венички больше нет).
Но встречаешь двоих, что ищут третьего по привычке,
И пьёшь с ними в тамбуре спирт разбодяженный. Свет

Прохладного осеннего солнышка пробивается сквозь тучи.
Возле Вырицы выпьешь второй обжигающий глоток.
Услышишь седой анекдот с бородой и песню группы «Торба-на-круче»
В транзисторе у собутыльника, скажешь ему: «Молоток!»

В ответ на глупую сказку про то, как он был зеком
(тебе ли не знать, как зеки на корточках сидят)…
Правда, и сам поведаешь небылицу, как брал на гоп-стоп аптеку,
Сорвавши весь кодеин и на всякий случай змеиный яд…

Доедешь до города Дно (дальше некуда ехать)
И в станционном буфете закусишь спирт колбасой.
Собутыльник достанет вторую поллитру (по радио – Стас и Эдита Пьехи),
Посмотришь ему в глаза и поймёшь, что каждый из вас – косой,

То есть пора расставаться, пока мусора не прихватили.
Выпьешь на посошок и до озера на автомате дойдёшь,
Увидишь табличку «КУПАТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО!» и по русской привычке косорылой
Полезешь в студёную воду с победным кличем «Ядрёна вошь!!!»

Одиночество – это когда тебя из ледяной купели вытаскивают
Спасатели МЧС, а ты не хочешь им говорить «Спасибо!»
Что-то такое невнятное мямлишь про штат Небраска
И по дороге к берегу ловишь руками рыбу.

Одиночество – это гнилая земская больница
И диагноз «пневмония» с койко-местом в коридоре,
Сырой «Беломор» в курилке и нежелание лечиться,
Говоря по-научному, депрессия плюс воспоминанья о тёплом море.

Это через три недели нахмуренный путь в условное «домой»,
Когда на платформе Витебского выкуриваешь последнюю папиросу
И ныряешь в сквозняк метро с заклинанием «Боже мой!»,
И опять загрызают насмерть проклятые вопросы.

Впрочем, лучше так, чем искать приключений на смерть, а не на живот,
Лучше вернуться в привычный урбанистический пейзаж
И продолжать собирать приметы одиночества, пока ещё живой,
Составляя прекрасный траурный список и ощущая мандраж

В конечностях от предвкушения с финальной точкой судьбы,
Где, как писали Камю и Сартр, с тебя сдирают ветхую ткань
Цивилизации, и остаёшься голым, и не помогут никакие мольбы,
Когда однажды проснёшься в предрассветную рань

И поймёшь: конец, кранты, кирдык, финита ля
Комедиа, дальше некуда плыть, последний порт…
Но есть каталог, который отчёт для Создателя, и хотя ни рубля
Нет за душой, выигрываешь с Судьбою спор.

Потому пою своё одиночество на все возможные лады
И стучу в барабан, чтоб достучаться не только до небес,
но и до тех, кто рядом в иллюзии, что держит бразды
управления собственной жизнью… Мой мелкий бес

искушает меня, как Фауста. За что благодарен ему
на всю катушку: вот тренировка, и не нужен спортзал.
Я уже привык согреваться в холодном дому, прошёл тюрьму и суму
И в результате готов посмотреть Всевышнему прямо в глаза.

10.09.2012


СГОРЕВШАЯ РУКОПИСЬ

Ольге Всеволожской

Фрагмент первый
…иногда возвращаются в Рай,
где, как известно, мягкий субтропический климат,
как в городе Адис-Абебе – вечная весна,
и все гуляют в белых плащах по аллеям Эдемского Сада,
вежливо здоровываются и улыбаются, и вдруг тишина
местная взрывается музыкой, но не рок’н’роллом из Ада,
а звонким грегорианским хоралом, который торжественно поют
ангелы-отпускники под руководством Святого Петра,
лабающего на контрабасе и саксофоне вечную партию свою
под аплодисменты жителей здешних… И ты понимаешь – пора
сваливать из этих вечнозелёных кущ туда,
где не надо славить лагерную охрану песней весёлой,
то есть на грязную скорбную Родину, где без труда из пруда
не вытащишь рыбку, но помнишь ещё со школы:
«Мы – не рабы! Рабы – не мы!», и не отрекаешься от сумы и тюрьмы…
Но иногда ты вынужден врать, как сивый мерин,
Поскольку так надо Пу… (финал утерян)

Фрагмент второй

…на рассвете
волшебник из страны Ноль-Три на белой карете
с надписью «ЬЛИБОМИНАЕР» на капоте
и спросит ласково: «Как живёте? Как животик?»
Выдавишь из себя натужную улыбку и прохрипишь:
«Всё в порядке, ув. тов. Айболит, всё в порядке!
Спасибо Вашим пилюлям и утренней зарядке!»
Он в ответ обнажит золотые зубы хищно, и ты поймёшь, что всё ещё спишь.
И в этом сне сбываются все желания лишь
с летальным и необратимым знаком «минус»,
то есть тебя, живого ещё, готовят на вынос
в холодный морг Института Джанелидзе, где
распотрошат твоё ещё не остывшее тело,
ради наживы на органах, а не ради науки. Дело
в том, что ты задолжал на этом свете всем, кому мог, и теперь в непосильном труде
расчленения твоего, говоря условно, трупа
эскулапы на свет достают детали от ушей до залупы,
чтобы помочь незнакомым гражданам оздоровиться,
пришив им кожу твою или почку. В счастливых лицах
пациентов ты видишь (сверху уже), что отчасти покрыл
реестр долгов и отбываешь в небо с почти спокойной совестью:
мол, готов и дальше служить человеческой повести
со счастливым концом. В финале шестикрыл
и ужасен тебя хватает за яйца ангел
и тащит на Божий Суд, только ты (предельно нагл)
от этого морока просыпаешься и видишь знакомую коммуналку,
по дороге в сортир встречаешь соседку Алку,
проститутку и скандалистку, сидящую на игле.
Она тебе скажет дежурное «Гутен морген!»,
и ты поймёшь, что здесь не лучше, чем в морге,
только, может быть, чуточку веселей.
Правда, порог такого веселья лежит за порогом боли.
Так нас учили в честной советской школе.
И он до конца пока ещё не измерен,
потому что так надо Пу… (Финал утерян)

Фрагмент третий

…в глазах пляшут белые кролики.
Допились, товарищи алкоголики?
Трещит башка и в печени колики.
Не помогает хвалёная «Но-Шпа».
Не спасёт и рассол огуречный,
вот и маешься, словно запечный
сверчок в холода, а по радио вечно
Стахан Рахимов и Алла Иошпе:
«С чего начинается Родина?» Нам не знать ли,
когда мы носим серые платья
фабрики «Большевичка» и говорим всем: «Нате,
подавитесь, суки, нашей багряной кровью!»
Мы её проливали мешками в землю Европы,
за нами медали возили самосвалами. В жопу
мы посылаем всех гламурных импортных остолопов,
которые к нам пристают со своей нетрадиционной любовью.
Для нас начинается Родина с гранёного стакана,
с тупого труда подневольного (как Алексей Стаханов),
с берёзок и балалаек, а также с десантников пьяных,
что 2 августа плещутся во всех городских фонтанах,
и ещё с «Капитала» Марксова вместо Библии у изголовья.
Эта наша многострадальная Родина одарила нас…
(зачёркнуто цензором)
…и без водки теперь никуда.
Не в окоп и не на парад, понимаешь ли?
Так зачем ты в Эй-Эй раз в неделю маешься?
Сам собой недоволен, но ни за что не признаешься
в поражении полном, в капитуляции, что значит:
это нужно Пу… (финал утрачен)

Фрагмент четвёртый

…и не кусаться
Не в прямом, ни в переносном смысле,
и вообще, по мере возможностей, опасаться
думать внутри, взаперти опасные мысли,
вроде той, что выводит класс креативный на демонстрации
с простым посылом: нас вновь на___ли, братцы…
Не смей даже думать о том, что об этом можно думать.
Лучше запрись в дому, затопи камин и читай Конан Дойля
или Павла Крусанова  - оба они хороши, но, ой ли,
кто их сможет сравнить, разве только покойный Лотман.
Значит не сравнивай, но наслаждайся литературой…
И помни… (далее вычеркнул цензор две страницы)
…то есть, всё это могло бы тебе присниться,
если б не контролировал сны по методу Фрейда и Юнга
(если присниться тебе балтийский юнга
из 41-го года, значит погибнешь на море
от случайной торпеды, и это горькое горе
в будущем будет сниться твоим потомкам).
Выйдешь на хмурую набережную из тюрьмы и побредёшь с котомкой
пожитков, куда понесут тебя своевольные ноги.
Стало быть, на малину (зачёркнуто цензором)
…и в итоге
Плюнешь этой ту…(зачёркнуто) власти
В лицо, и вновь разгорятся страсти
С автозаками и конвоем, с дубинками и «напастью»
Журналюг на бойцов ОМОН’а, да так, что улицы политы кровью…
…и сюжет из программы «Время»: народной любовью
Окружены в больнице раненные менты.
А хулиганы в масках общественных организаций
сидят в кутузке среди б___дей, ворюг и радикальных наци
в ожидании праведного суда. Я уверен,
что он будет праведным для Пу…(финал утерян)

Фрагмент пятый

…ангелы в каталажке
Между воров и шлюх, не зная куда девать
Промокшие крылья, серые от городской пыли.
Ходит пузатый сержант, через слово ё…твою мать!
и обвиненья пернатым предъявлены в изобильи:
от хулиганства до терроризма и попыток сверженья
государственного строя, так что им светит
лет по 12 лесоповала, где в изнеможеньи
будут они с тоской вспоминать неприветливые эти
небеса над Химкинским лесом и петроградскими болотами,
где парили они беспрепятственно и днём и ночью,
пока не явились в храм и выставили себя идиотами,
устроив весёлые пляски на алтаре… между прочим
стало до обморока плохо бравым бойцам охраны,
ветеранам Второй Чеченской с боевыми наградами…
…ангелы оказались страшней ваххабитов и нанесли незаживающие раны,
И теперь ветераны не смогут маршировать парадами.
Будут они поправлять здоровье в санатории под Тверью
по прямому приказу Пу… (финал утерян)

Фрагмент шестой

…в серой сырой электричке
в Вырицу за невозможностью Петушков.
В грязном вагоне по старой шпионской привычке
легко затеряешься среди пассажиров, и «Кто таков?»
тебя не спросят соседи по лавке и даже
ревизор с компостером древним. Достанешь из кармана свою бурду –
спирт разбодяженый яблочным соком, купле5ным на распродаже
в гипермаркете «Лента», и у всех на виду
бесстрашно выпьешь глоток, замечая, что не одинок
в этой похмельной жажде. Напротив – пьют т.н. портвейн пролетарии,
рядом старушка с корзинкой яиц, задрав глаза в потолок,
хлещет из горлышка «Ржаную». И пролетаем мы
посёлок Любань насквозь, без остановки,  чем возмущается
студент с литровою банкою «Клинского», а также слюнявый интеллигент
в дурацкой шляпе с пером и с фляжкой трёхлетнего дагестанского. Возвращается
тепло и гармония с миром в нутро, и в этот момент
бьёт тебя по башке буддистское сатори
(по-русски – просветленье), ты ощущаешь себя частичкой великого народа,
Который (далее тринадцать строк зачёркнуты цензором) …не ори,
Всё равно сжимаются яйца при входе в ледяную воду
И делаешь для сугреву третий обширный глоток.
Изображения соплеменников начинают двоится,
поднимаешь кверху глаза и одаривает тебя потолок
огненной надписью «Мене. Текел. Фарес.» На бледных лицах
пассажиров отблески библейского огня
высвечивают полный по(зачёркнуто)изм к нынешней власти.
Впрочем, и к прошлой тоже, и ты понимаешь – действительно х(зачёркнуто)ня
всё, что власть нам навязывает тупо, все напасти,
вроде свиного гриппа или глобального потепленья
происходят из соцзаказа Кремля к нищим учёным.
Они могли бы открыть и взаправду что-нибудь важное, но существует мнение,
что лучше слушаться власти, чем быть заключённым
за воровство и коррупцию в Бутырку или в Матросскую Тишину…
(тринадцать строк зачёркнуты цензором) …под предлогом
подпольного производства кокса. Спасти эту страну
только добрые инопланетяне на досуге смогут…
Ритмично, как будто в ламбаде, стучит по рельсам электричка,
и ты поймёшь, наконец, что всё это значит
для мальчика лысого Вовочки Пу… (финал утрачен)

Фрагмент седьмой и последний

…город, зачищенный от трамваев.
Полвека назад звонки трамвайные будили
обитателей местных на работу и на прогулку с собакой.
Правда, в городе было гораздо меньше автомобилей
и маршрутных такси, иногда доходило дело до драки
на остановке в час пик: все стремились не опоздать
на утреннюю гимнастику по радиоточке,
и с грозным криком «Е(зачёркнуто)на мать!»
штурмовали площадки нерезинового вагона. Листочки
ветхих рукописей берегут твой юный восторг
от трамвайных экскурсий из Купчино на Гражданку.
С двумя пересадками. Помнишь, как ты и комсорг
нашего курса Махаева Люда вместе спозаранку
стащили с Литфака бюст Александра Сергеича П.
и повезли его к Эрлихам на новоселье на проспект
Просвещения в 53-ем маршруте, затерявшись в толпе
работяг, которым выразили большой респект
за помощь в виде бутылки вина «Улыбка» -
любимого напитка Николаева Дюши, который сейчас…
(три куплета зачёркнуты цензором)… эта ошибка
Стоила тебе перелома рёбер и синяка под глаз.
Впрочем, всё это совсем не существенные воспоминанья.
Лучше вспомнить Блокадный трамвай,
которому памятник в Автово, как признание
горожан в любви к электричеству, которое голова
всем другим видам топлива, и зимой 42-го
трамваи спасли Ленинград, доставляя на фронт ополченцев.
Бесстрашные вагоновожатые на грани голодного обморока (честное слово!)
рулили по полумёртвым улицам, чтоб похоронить замёрзших младенцев
на Пискарёвке по-человечески, а не в братских могилах.
(фрагмент сгорел) …а ныне губернатор лично следит
за разбором рельс и лишь обещает,
что линии удлинятся к 2050 году.
Нам до этого времени не дожить, так что пусть себе брешет.
Однако, хотелось бы, как в прошлом
стоять в тумане на остановке,
сжимая в руках холодную хлипкую винтовку
и ожидая подхода фрицев из Стрельны, с трамвайного кольца,
передёргивая затвор поношенного ружьеца
системы Мосина 1891 года производства,
направленного против оккупантского скотства
и бьющего точно в цель безвозвратно и до конца,
только мальчик Володя (обожжено и без всякого логического конца)
… горели рукописи в печках Публички, горели, и мы,
согреваясь еле-еле шли на фронт под трамвайные гудки…
(обожжено) …не с руки
Да здравствует ленинградский трамвай!
Наступает весна, и кружиться голова,
И стоит на остановке мальчик Володя, не пряча угреватого пухлого лица…
(пропуск)
…ламца – дрица, ой ца-ца!
От цензора: Тупо и легковесно, нужно сжечь, если честно…
(сожжено)
Гуд бай, простой и великий ленинградский трамвай!

Сентябрь 2012

БЕЗ НАЗВАНИЯ

Татьяне NICO Путиловской

Представляю на столике у твоего изголовья
Натюрморт из персидской сирени и алой черешни из Крыма…
Я хотел бы с тобой заниматься бесстыжей любовью,
Только знаю, что это на деле не осуществимо.

А ещё представляю в деталях такую картину:
Чтоб услышать в саду соловья, просыпаешься ты до рассвета…
Я хотел бы с тобой навсегда убежать в Аргентину,
Только знаю, мон шер, совершенно несбыточно это.

Или вот ещё кадр: под яростным солнцем Севильи
Ты смущаешь своею красою тореро и мачо…
Я хотел бы тебя защищать, словно преданный пёс Баскервиллей,
Только знаю, что занято место и горестно плачу.

Я смогу без тебя, я по жизни солдат-одиночка,
Выживающий в ливнях напалма под рокот фугасов.
Только я не хочу без тебя, и особенно позднею ночью,
Когда ветер доносит до нюха палёное мясо…

Я устал быть один, ты нужна мне хотя бы как призрак
Невозможного счастья на дальнем краю Ойкумены.
Я боюсь, без тебя не достичь мне заветного приза.
Без тебя, наконец, я башку обломаю о стену,

О которую все мы мучительно бьёмся в финале
Ежедневных попыток достичь молока и покоя.
Я не помню, родная, что было в туманном начале…
Я один, без тебя, я по пёсьи отчаянно вою.

06.10.2012

ЮБИЛЕЙ
Самому себе

Я с младенчества знал, что Отечество – это берёзки,
гранёный стакан,
деревня Гадюкино
и река Волга.
Этого было довольно, чтоб из любых иноземий сюда возвращаться всегда гордо.
Сегодня мне стукнуло ровно полвека, и я удивлён: разве живут так долго?
Зеркало мне отвечает «ДА!» и корчит такую морду,
покрытую сеткой морщин и шрамов,
что лучше глядеть на пустую стену,
чтоб сохранить останки здоровья и душевное равновесье.
Но, поскольку я всё ещё здесь, подведём итоги. Какую цену
пришлось заплатить за длину пути, который я прошагал без спеси

и гордыни (хотя я вру – со спесью/гордыней тоже)
прошагал, как Шагал, по пяти континентам мира.
И сегодня зеркалу на его кривую рожу
я отвечу: «Мочил я таких в сортире!»

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной?
Но только с безумцами чувствую солидарность…
Что хотел бы остаток дней связать с Аргентиной.
Но и за близость с Санкт-Петербургом испытываю благодарность.

Чтоб не страдать бессонницей не смотрел телевизор и не читал газеты,
но когда мне нашёптывал ангел что-то – стенографировал до рассвета,
нагло мешал сограждан покорность коровью со своею бурлящей кровью.
Мне не надобно было ругаться матом, чтобы прослыть поэтом.
Мне достаточно было «любовь» подружить с «морковью» без ущерба здоровью.

Буду и далее медленно и неправедно жить, не меняя в часах батарейки
и самому для себя выбирая по росту Голгофу,
помнить, что русских поэтов любят одни молодые еврейки,
как говорил по секрету Есенин Мариенгофу.

Буду подвержен унынию и раздраженью видом из пыльных окон
на городской натюрморт со шпаной и разбитой посудой.
Так и не научусь от жизни прятаться в кокон
и притворяться невозмутимым Буддой. Я лучше буду

глядя в программу «Время» ругаться не литературно
и запивать депрессию горькой палёной водкой…
Но до той поры, пока меня не насыплют в урну,
буду хрипеть свою песню истоптанной глоткой.

20.05.2012