До встречи в Венеции! посвящается Ольге Горбуновой

ДО ВСТРЕЧИ В ВЕНЕЦИИ

Ольге Всеволожской

РОМАНС
к фильму Константина Селиверстова «Женитьба»


Отпусти ты меня, отпусти!
Не держи мою душу в тисках!
Ты прости этот крик ей, прости!
Это боль колошматит в висках.

Это сердце тревожно стучит,
рвут эмоции грешную плоть…
Все мы – сами себе палачи.
Все мы – жертвы. Храни нас Господь!

Отпусти же меня, отпусти!
Нет! Держи меня, не отпускай!
Без тебя не найти мне пути
в долгожданный обещанный Рай…

Без тебя мне – вертеться в Аду
на заслуженной сковороде…
Я и сам от тебя не уйду!
Я с тобой буду вместе везде…

Потому что я тоже – твой крест,
как нам Кто-то с небес прописал.
Даже если тебе надоест, -
не прогонишь, как блудного пса…

Потому что меж нами – магнит,
или «химия», или… свеча.
И горят золотые огни
в твоих серых бездонных очах!

Будем жить не во ржи, не по лжи!
Нас не съест никакая тоска…
Так держи меня, крепче держи!
Никуда меня не отпускай!

14.08.09


IMAGINE

«Представь, что война окончена…»
И. А. Бродский

Представь себе, что не было вообще никакой войны:
Те, кого мы считали убитыми, мирно жуют котлеты,
В садах поют соловьи, в магазинах полно ветчины,
И даже ночью на улицах – море света.
Никто и ведать – не ведает о бумажных крестах
На окне, о воздушной тревоге и криках истошных «мама!».
Если что и взрывается в разных публичных местах –
Только детский смех да неоновый бред рекламы.
Представь себе, что пространство стало бедней
На несколько монументов, богаче – на зелень клёнов.
Всё так же течёт река, но мосты над ней –
Не сожжены, а напротив, - новым влюблённым
Служат местом свиданий. По вечерам на закат
Здесь любуются пары (это пошло, но мило)…
Представь: торгует мороженым живой Неизвестный Солдат
На той самой площади, где нынче его могила.
А через площадь ползёт довоенный гремучий трамвай,
Белые голуби кружат над старой пожарной частью,
Воздух пахнет сиренью, и кружится голова
То ли от этого запаха, то ли просто от счастья…
Представь: ты выходишь из дому, вокруг – не разрушенные дома,
Не спиленные на дрова тополя тебя осыпают метелью,
Вокруг безмятежность такая, что можно сойти с ума…
И далёкий скрипач задумчиво терзает мотивчик Грапелли.
Ты бредёшь по бульвару, акварельный июньский свет
Отражается в неразбитых окнах чем-то рябым и конопатым,
Тебе улыбаются ангелы и прохожие вслед,
Но ты обращаешь внимание только на пернатых.
Потом ты выходишь к заливу, забыв свой ненужный зонт
В прокуренной тихой кофейне (значит, так было надо…)
Небо плавно перетекает в море, и призрачный горизонт –
Не более, чем иллюзия ограничения взгляда.
Воздух настолько прозрачен, что на той стороне Земли
Ты видишь такие же глупые и благословенные страны…
Мимо тебя проплывают элегантные корабли,
И гудками тебя приветствуют бородатые капитаны.
Лёгкие кудри ласкает сизый балтийский бриз,
Лодыжки щекочет тёплой волны барашек.
Мурлыкает дальняя скрипка, и каждый твой каприз
Немедленно превращается в лимонад и букет ромашек…
А потом наступает зевающий вечер «трудного дня».
Ты возвращаешься к дому по осоловелой Отчизне…
Представь, ты настолько счастлива, что проходишь мимо меня,
И мы никогда (!) не встречаемся в этой прекрасной жизни.

Весна 1996


LA  BELLE  EPOQUE


В нашем прекрасном прошлом мы с тобой незнакомы.
А зима за окошком зла и белым-бела.
Но в нашем прекрасном прошлом не надо сбегать из дома,
чтоб воровать у жизни цветные клочки тепла.

В нашем прекрасном прошлом нас окружают стеною
надёжные и замечательные товарищи и друзья.
С ними можно делиться весельем, бедой и виною,
можно петь и смеяться, только грустить нельзя.

В нашем прекрасном прошлом звучит беззаботное танго
пыльных рабочих окраин, и кружится голова…
В нашем прекрасном прошлом возвращаются бумерангом
брошенные случайно ласковые слова.

В нашем прекрасном прошлом можно жить беспечально,
в календарь не заглядывать и не вспоминать о войне.
Соблазнительная незнакомка в белом платье венчальном
улыбается, не старея, с фотокарточки на стене.

В нашем прекрасном прошлом исполняются все желанья,
рождаются дети в рубашках, не опаздывают поезда,
в ритме сердечной мышцы сокращаются расстоянья,
и синонимом слова «счастье» служит слово «всегда».

В нашем прекрасном прошлом страшно только выйти из круга,
страшно только проснуться в предрассветный тревожный час…
В нашем прекрасном прошлом нам так не хватает друг друга,
что это одно и вышвыривает в будущее нас.

Весна 1996


ДЕВУШКИ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА

Ольге Всеволожской и всем остальным


Девушки Серебряного Века,
Музы вожделенные поэтов,
хрупкие натурщицы с полотен
 
мирискусников… Где ныне ваша нега?
Ваша нежность рубежа столетий,
тягучая, изысканная, плотью

стройной, чуть прохладной, изощрённой
полная? Несущая касанье
музыки и строф с волшебным ритмом?

Девушки Серебряной эпохи,
Музы, жёны, верные подруги,
все вы прикоснулись к этой тайне.

Декаданс без вас – сплошные вздохи
об абстрактных чувствах. И заслуги
ваши пред Отчизной – процветанье

галерей, театров и «Бродячих
собак». (Внутри – кипенье-изверженье
творческих страстей. Все – гениальны

и работоспособны!) Лишь незрячий
не увидит – это поколенье
ослепительно, изнежено, летально.

Девушки времён Сецессиона,
где вы ныне? В чём вы преуспели,
кроме вдохновленья всяких рыжих

клоунов эпохи? Обречённо
вы одели серые шинели
и медсёстрами ушли на фронт. В Париже

оказались позже иль в ГУЛАГе,
Треблинке, Дахау, пражском гетто…
Но сквозь казусы судьбы непоправимые,

сквозь глухие петли всех Елабуг
пронесли серебряного света
отблеск на челе невытравимый.

Девушки Серебряного Века…
Кокаин, Распутин, Кама Сутра…
Все грехи отпущены  давно вам

лишь за то, что званье Человека
вы нам завещали нежно, мудро,
и в душе всегда хранили Слово.

04.12.98
*****

Когда окончится война
Сквозь павших прорастут ромашки.
Такая будет тишина,
Что просто по спине – мурашки.
Когда окончится война
Мы вдруг бояться перестанем.
Придут иные времена.
Для нас другая жизнь настанет
Когда окончится война.
Когда окончится война
Пойдут детишки снова в школу,
На небеса взойдёт Луна,
Цензура вычеркнет крамолу
Из всех учебников про нас,
Про наше злое поколенье.
Мы примем верное решенье
Когда окончится война.
Не станем мы претендовать
На статус праведных героев.
Ведь нас похоронили в Трое,
И нас уже не раскопать.
Мы предпочтём забвенье всем
Почестям. Мы были просто
Солдатами, и не затем
Ложились в землю в строй, по росту,
Чтоб после наши имена
Писали бы на монументах.
Когда окончится война
Оставшиеся непременно
Построят новый свой уют
На наших кладбищах случайных.
Мы станем безымянной тайной.
Зато ромашки прорастут.
Когда окончится война
Живые будут жить богато
И счастливо. Судьба сполна
Воздаст за героизм солдатам.
Каждому – по прекрасной женщине.
Каждому – гениальный стих…
И мы с тобой, может быть, поженимся,
Если останемся в живых.

Осень 2000


КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Ольге Всеволожской

Ну вот и кончается год…
Самый грустный наш год, самый горький.
В магазинах толпится народ,
как обычно, в конце декабря.
Выбирает подарки,
скупает пушистые ёлки,
убитые в раннем детстве,
чтоб несколько дней, даря
дому весёлый праздник,
окончить печальные дни на свалке…
Но сложат из них костёр
дворники – гуманисты.
Начнутся морозы Крещенские,
а на дворе – жарко.
… и как парашюты салюта –
в небе хвойные искры…

А потом наступит весна,
и мы пробудимся от спячки.
Мы выйдем с тобою из дому
и увидим – Новая Жизнь.
Прохожие улыбаются. Дети играют в прятки
и догонялки. В пустынях – уютные миражи
в духе полотен Климта и пейзажей Брейгеля-старшего.
Вежливый экскурсовод приглашает
осмотреть их изнутри и извне.
Старые друзья ездят в новых красивых машинах.
Не происходит ничего страшного.
Ни в одной газете нет упоминания
             ни об одной войне.
Мы с тобою вновь влюблены
друг в друга, и не дождаться ночи,
чтоб прошептать друг другу
самые волшебные слова…
Вокруг цветут апельсины,
кузнечики стрекочут,
птицы демонстрируют высший пилотаж,
и манит прилечь трава.
Всё это обязательно будет…

Мы с тобою проводим год,
в котором нам было плохо,
в котором были разлуки, потери,
и на любовь уже не осталось сил…
Засыпай, моя милая, спи…
Завтра наступит другая эпоха.
И ты, улыбнувшись с рассветом, мне скажешь:
«Он будет у нас… Обязательно сын.»

30 декабря 1998


VITA  NUOVA

Ольге Всеволожской


Наконец начинается Новая Жизнь. Столько лет
ты этого ждал, что давно игнорируешь радио и газеты.
Выходишь на улицу – даже жара и насыщенный зеленью цвет
окрестностей не убеждают тебя в наступлении лета.
Настороженно смотришь вокруг и ищешь подвох,
цепляясь взглядом за привычные ориентиры.
Пытаешься доказать себе, что вокруг ничего
не изменилось, что неподвижны основы миро-
зданья. Однако пейзаж отвечает тебе иным
раскладом акцентов. Взгляд спотыкается на незнакомых
постройках и монументах. Традиционный дым
Отечества, как и прежде сладок. Но по-другому.
Может быть, слишком сладок. До оскомины, до
отвращенья. И потому ты не веришь в дурные вести.
Подслушав в ближайшей пивной анекдот с седой бородой,
обнадеживаешь себя тем, что до сих пор на месте
и в изобилии глупость и пошлость. Значит, надежда есть
на незыблемость миропорядка, на лживость зренья.
Новая Жизнь – всего лишь красивая, нежная лесть
дуракам и лентяям, поверившим в изобретенье
перпетуум-мобиле или в кисельные берега
молочных рек. Тебя уже не купишь на эти сказки.
Всё, что ты видишь вокруг, - только ширма… и вся недолга.
Внутри ничего не меняется. Ты почти без опаски
ступаешь по новым улицам, топчешь другой асфальт,
разглядываешь чужие зданья… Но вот что странно:
ты не видишь обмана, как ни стараешься. Словно фальшь
в Новой Жизни запрещена. Словно старые раны
залечены… Навстречу тебе идут и обгоняют тебя
люди, у которых на лицах – естественные улыбки.
Ты удивлён самому себе: ни о чём не скорбя,
впервые задумываешься о возможной ошибке,
о том, что прорух на старух, похоже, не избежать,
о том, что порой сбываются и безнадёжные ожиданья.
Ты пронзаешь ландшафт окрестный взглядом острей ножа
и постепенно осознаёшь – на смену привычному мирозданью
приходит нечто иное, и здесь уже не найти
знакомых примет. Здесь царит неизвестность
(во всяком случае для тебя). На твоём пути -
Новая Жизнь. Наблюдай же когда-то хмурую местность,
преображённую ныне в почти библейский Эдем.
Ты видишь, на газонах – цветники, а не окопы пехоты?
По аллеям бегают дети, на скамейках – родители, и надо всем
городом – чистое небо, в котором – мирные самолёты
с грузом игрушек или туристов да обилие птиц,
прославляющих Новую Жизнь мелодичными голосами?
Ты видишь, уже давно никто не падает ниц
перед твоими кумирами, которые ныне сами
по себе не представляют уже ничего, разве только кошмар
прочно забытого прошлого? Нарядные небоскрёбы
кружат голову высотой и весело сводят с ума
буйным великолепьем фасадов… Здесь не найдёшь трущобы,
известные с детства не понаслышке, а на ощупь и вкус.
Новая Жизнь, как лента Мёбиуса, - мир без изнанки.
Если в прошлом ты был в душе эгоист и трус,
то ныне готов бескорыстно бросаться под танки.
Вот только танков в помине нет. Забыты стрельба
на улицах и ночные вопли воздушной тревоги.
Ты идёшь по красивому городу и понимаешь – Судьба.
От неё никуда не скроешься, не сделаешь ноги.
Да и стоит ли? Ты же сам мечтал про Новую Жизнь,
про ожидание перемен пел в ожидающем хоре…
Теперь постигай этот мир, где нет пустословия лжи,
где обязательно Волга впадает в Каспийское море,
а корабли возвращаются в порт и самолёты – на аэродром,
где никто не сомневается в истине Божьего Слова
и грехи искупаются искренне, а если раскаешься в том,
что натворил, получаешь шанс попробовать снова,
попытаться стать таким, каким мечтал и хотел.
Новая Жизнь окружает тебя, берёт в кольцо, зажимает
в клещи. Выхода нет. И не надо. Где-то на высоте
птичьих полётов ты видишь ангела. Он загребает
устало крылами воздух, впервые за много лет
отправляясь в давно заслуженный отпуск. Он тебя оставляет
на этой спокойной, цветущей и благополучной земле.
Не беспокойся, в небесной канцелярии знают
лучше, чем здесь, о том, что тебе не грозит беда.
Броди по улицам светлым, разыскивай старых знакомых,
былых возлюбленных, и, быть может, тогда
ты перестанешь бояться Новой Жизни. В оконных
стёклах отражается город, в котором нет
грусти и боли, есть солнце, тепло, улыбки.
Тебе в этом городе – жить. Постарайся с течением лет
привыкнуть к нему и перестать повторять ошибки
прошлого, считая, что хорошо только там, где нет тебя.
В Новой Жизни утеряно за ненадобностью слово плохо.
Ты шагаешь по новому городу, видишь весёлых ребят
и жизнерадостных взрослых, доказывающих, что эпоха
существования без проблем и забот наконец пришла.
Тревожное прошлое безвозвратно осталась в прошлом.
В Новой Жизни никто не помнит старого зла,
И каждый прохожий тебе желает всего хорошего.
Красивые автомобили катают красивых людей.
Красивые девушки обнимают мирных солдат и офицеров
в красивых парадных формах. На каждом углу павильоны, где
раздают детишкам мороженое и ласковые эклеры.
Вечером – над рекой фейерверк, разноцветный, как калейдоскоп,
и на каждой площади – задорный концерт артистов эстрады…
Наконец твои губы растягиваются в невольной улыбке. С тоской
и печалью покончено. Новая Жизнь – это твоя награда
за все былые увечья души, за твоё одиночество в том
мире, что безнадёжно канул и забыт навсегда безбедно.
Наступает ночь. Ты устало возвращаешься в старый дом,
и здесь тебя ожидают те, кого ты считал бесследно
исчезнувшими, пропавшими без вести. Вот они все – вокруг
тебя. Шампанское пенится, в меру счастливые лица…
Наконец, ты поверил в Новую Жизнь. Только видишь вдруг
старое зеркало, в котором тебе уже не отразиться.

11-14 февраля 1999



*****


В этом умышленном городе
каждый художник старается
к пейзажу добавить крошечную,
но личную свою деталь…

… теперь среди цинковых тучек
летают кокетливые ундины шагаловские
с зонтиками ажурными и ядовитой помадой…
… теперь по аллеям Михайловского
сада носятся с поросячьим хрюканьем
кривоногие и мохнатые мирискуснические сатиры…
… теперь расползаются по набережным
бухенвальдские сфинксы шемякинские,
от их оскалов загробных родители оберегают детей…
… в очередях к раритетным пивным ларькам перемешиваются
экспортированные нон-конформистами монстры Босха
и местная шушера с кастетами и кистенями
(за тридцать лет они стали практически близнецами)…
… не хватает только верблюдов,
чёрно-белых драмодеров и бактрианов,
которых не успел, вдохновлённый горячечным бредом Гала,
впечатать титаническими шлепками краски
в перспективы проспектов сумрачный одинокий гений Дали…

Мы живём в этом северном, простуженном бестиарии,
где неотличимы ослепший Борхес и бестия,
которую он описывает на ощупь…
Эпоха мирного сосуществованья.

Зима 1998

КУПЧИНСКАЯ  ЭЛЕГИЯ


Смурные  сумерки. Желтуха фонарей.
На челюсть – фиксы, по карманам – финки.
Тревога злых трущоб – десантные ботинки…
Не коммунист, и даже не еврей –
латунный ангел на столбе повешен
(единственный, кто в сём краю безгрешен).

А между одиноких матерей
с колясками б/у и детворой,
(которой здесь гуманнее порой
расти с закрытыми глазами и ушами,
чем наблюдать размашистую трель
обдолбанной шпаны, которой скоро станут сами),

меж этих матерей хромают синяки,
покачиваясь как при шторме в 9 баллов.
Они свои чугунные ****а
уродуют движением руки
с зажатой в ней ноль-семью «33»
И тускло тухнут суки-фонари…

Не стоит верить импортным словам
в названьях улиц… Сонная Европа
давным-давно уже послала в жопу
проспекты Славы, где по нашим головам
стучат трамваи и простые матюги
усталых пролов, убежавших от пурги

в разливно-водочные комнатки в тупых
и грязно-развалящихся хрущобах.
Там мы с тобою назюзюкаемся оба.
Там невозможно по-другому… Вспых
сушёной беломорины с травой,
И злой, бессмысленный салют над головой…

Поскольку офицеры тут живут
в общагах с протекающими кранами,
они похмельные встают утрами ранними
и охранять идут убогий наш уют.
А мы идём трудиться на завод:
из бронированной и крепкой стали
к подводным лодкам делаем детали,
чтоб тоже защищали наш народ
от австралийцев или сомалийцев –
укуренных пиратов-кровопийцев.

Такое Купчино, такая, блин, страна…
Над ней плывёт такая же Луна,
что над Исаакием или над Невским.
Но начитавшись до аборта Достоевским,
вдруг видишь: здесь иные времена!
Советский строй незыблем и упрям,
по лужам шлёпает народ вьетнамских кедов,
по Бухарестским шляются «Победы»,
и каждый третий славу лагерям
гулаговским поёт, как вечный гимн…
Нет, Купчину уже не стать другим.
Да и не надо. Разным ротозеям
нужны такие города-музеи.

Вот только мне там неуютно никогда.
Видать такая неказистая звезда…
И сколько мне там не бывать (ох, НЕ бывать!),
Я буду злое это графство проклинать…
А, впрочем, пусть себе живёт своей судьбой!
Ведь сесть в троллейбус может здесь любой…

21 июня 2009 г.
АНГЕЛЫ НОВОГО ТЫСЯЧЕЛЕТЬЯ

1.
Ангелам нового тысячелетья
проще общаться друг с другом в небе:
Netbook’и, iPad’ы, Wi-Fi’и, Blue Tooth’ы
и прочие гаджеты помогают координировать
их человекоохранную деятельность…

Представь себе, сидит такой
белый, пушистый, крылатый на облаке,
отслеживает своего протеже по GPS,
диктует ему на ушко: «Левее держи, левее»…
А сам своему коллеге с соседнего облачка так,
с хитрецой, говорит по Skype’у:
«Сыграем в шоссейный теннис?..»

И сержанту ГИБДД приходится
часами писать протоколы
о столкновении вишнёвой «девятки»
с апельсиновым «Ситроеном»…
А регистраторам ЗАГС’а –
о дальнейшей свадьбе владельцев.

Ангелы же по Skype’у пересмеиваются ехидно:
«Ничья. Боевая ничья. Завтра
попробуем уровень посложнее.»
Такие у них виртуальные развлекухи
в эпоху разгула информтехнологий…

27.01.2011


2.
Ангелы нового тысячелетья
часто страдают клаустрофобией.
Там, у себя в небесах, они
чувствуют как Всевышний следит по Skype’у
за тем, как они исполняют
свою человекоохранную работу.
Порой он шлёт грозные SMS’ки,
распекая ангелов за нерадивость.
Порой даже спамит бессовестно.
проверяя ангельскую бдительность…

А что говорить о Дьяволе?!
Тот вообще использует
все достижения информтехнологий
для достижения приближения
неизбежного Армагеддона.

Ангелам нынче не скрыться в небе,
не спрятаться за облачком,
у них своя вездесущая сеть ВКонтакте.
Засыпая в ночи тревожно,
ангелы вспоминают как райские,
воистину райские дни,
когда можно было отлынивать от работы,
не найдя двухкопеечной монеты
для уличного телефона-автомата…

04.03.2011

10 сонетов для одной брюнетки

№ 1

Я люблю Вас искренне. Как мотылёк, дрожа
левым крылышком чаще, чем правым, поскольку сердце ближе.
Как бодрящая рок’н’ролльная дрожь отточенного ножа
Чикатиллы в предчувствии длинноногой рыжей

девочки с голубыми глазами. Такая его,
близорукого дурня, когда-то на танцплощадке
обманула, обидев впервые восставшее юное потное естество…
Только я Вас не обману. Не волнуйтесь, живите спокойно. У Вас – всё в порядке.

Офицерам, милая, вообще – не свойственно врать
любимым женщинам. Потому что Они – Любимы.
…а любой офицер может завтра кирдыкнуться на войне.

Так имеет ли смысл врать? Ведь Вы ж – не дешёвая ****ь,
которую так легко обмануть и мимо
кассы отправить… Я Вас впервые увидел во сне.


№2

У меня по утрам тоска…
Я лечу её, сочиняя сонеты.
Ощущенье ствола у виска
убирается рифмой «свето-

преставленье – волеизъявленье»
или более грубой: «кровать – ****ь».
Хотя существует мненье,
что эту тоску не убрать

никогда сочиненьем дурацких рифмованных текстов.
Таким безобразием может страдать лишь школяр-онанист.
Взрослые мальчики знают, что только секс или водка

помогают отвлечься на время от несбывшегося секса,
что представлялся феерией предынфарктной. Смотрю задумчиво вниз,
на вяло висящий член… Значит, ждёт меня поэтическая работка.


№3

Как же я всё-таки глуп!
Как дешёвый обманщик с образованьем летальным
ликбеза нечёсаной жизни, который варит рыбный суп
из жирной курицы, ни разу не побывав в Китае…

Не имея понятия о китайской кухне, о том,
как сварганить за полчаса фантастичную «Битву Дракона и Тигра»,
поймав во дворе свинью, при жизни бывшую рыжим котом
и злую гадюку в кустах, и замешав их мигом

в котле с кипящей лапшой и приправами, чей аромат
способен внушить волшебные ощущенья
любому, кто отведает эту мерзость.

Наверное, в душе я – законченный гад,
но существует серьёзное мненье,
что в любви самое главное – дерзость.


№ 4

Сколько раз я стоял, убитый родной страной,
за глухой бетонной Берлинской Стеной,
за другой, за чужой и чуждой её стороной,
где жили буржуи, которых библейский Ной

не пустил бы за гнусность душевную в свой пресловутый ковчег,
ибо пошлое звание «человек»
даётся только тем, кто оберег
в виде креста православного уберёг

на груди, в которой пять или восемь ран
от несчастной любви; только тем, кто пьян
до сих пор безысходной этой любовью и план

по этому делу стахановски перевыполняет,
но при этом кислым потом неудач не воняет.
И круглосуточно ради Любови своей готов идти на таран.


№ 5

Я точно знаю, что товарищ Че не погиб
в Боливии. Был спасён советской разведкой.
Ещё я знаю, что первый ядерный гриб,
зависший над Хиросимой, нарисовали предки

Джорджа Лукаса и Стивена Спилберга, с этого всё и пошло:
звёздные войны, Терминаторы, 11 сентября и проч.
А ещё я знаю, что мне бывает тепло,
когда я смотрю из окна в холодную ночь

и вспоминаю Вас, женщина моей нечестивой мечты,
сумевшая останки циничного сердца растревожить своей красотой
и навсегда пленить бойца, заговорённого от смерти на поле брани...

Я распят изнутри агрессией Вашей стервознейшей красоты.
Но вообще-то я парень простой,
хотя и крутой. Я, похоже, так и остался в удушливом Шавермастане...


№ 6

Я многолик как Будда,
бывший повар, маляр, столяр.
Я навязываться Вам не буду,
не волнуйтесь: Финляндский вокзал

в 20 минутах ходьбы.
Я легко дойду до него и сяду на электричку.
Никому из нас не убежать от своей Судьбы.
Я ей сопротивляюсь всего лишь по привычке

сопротивляться вообще. Жизни, которая – дрянь.
Сопротивляться мерзостям нашей Отчизны,
которая тоже – дрянь, хотя и любима.

С виду я просто старая, пьяная (глянь,
дорогая!) сволочь. Сто первая мерзость жизни.
Но к этому можно привыкнуть. Я просто гуляю мимо.




№ 7

У меня живёт пушистая,
ласковая и наглая кошка.
В небесах существует Пречистая
Святая Дева. В моё окошко

видно только стену соседнего дома,
где живут алкаши.
Пожалуй, я выпью брома,
как в армии, чтоб от души

выспаться, наконец, на мягкой подушке,
и, наконец, увидеть эротические сны.
Только мешает музыка из соседнего окна...

Это Грапелли – фантастика, лирика, которая душит,
выдавливает слёзы посреди тишины
осеннего вечера... Вы у меня – одна.


№ 8

Уже наступает сырая ночь, а я всё ещё
строчу сонеты про ласковое чувство «любовь».
Это редко случается, когда будто гнойным свищом
набухает в сердце то, что безнадежно отравляет кровь.

Я отравлен Вами как Медичи-брат Медичи-сестрой.
Отчаянно, качественно, навсегда и навеки. Такой работой
мог бы гордиться, наверное, даже ЛенМетроСтрой.
Такой ядовитой отравы ни в одной не купишь в аптеке.

Это всё от природы: шевелюра цвета воронового крыла,
пронзительный взгляд снайперских глаз бесстыжих,
ослепительная, убийственная фигура и растерянность в лицах

окружающих Вас мужчин. Вот такие дела.
Жак Тати говорил, что важно быть рыжим
изнутри. Ваша Судьба – стать моей убийцей.


№ 9

Вы – лично моя беззастенчивая, неотменяемая Никит;.
Профессионалка по отстрелу самцов из винтовки,
пистолета, танковой пушки, серого глаза, чья красота
делает всё остальное каким-то неловким,

неуклюжим, больным, дурным,
вроде туберкулёзного Винни Пуха,
или безухого Чебурашки. Злым
гением этой любви выступает старуха-

Смерть, что всегда зудит за левым плечом.
Утверждает решительно, что пора торопиться
в какой-то там непотребный Ад. Только я не при чём.
Мне слишком нравится моя персональная убийца.

Я бы жил с ней долго и счастливо в Раю, который, как водиться, в шалаше.
Я рожал бы детей с ней. Штук восемь. И всё прочее. И вообще...


№ 10

Это последний сонет на сегодня. Хватит!
Сколько можно лирики за единственный пасмурный день?!
Кто в конце концов мне за эту работу заплатит?!
Где этот спонсор святой? Мне искать его лень.

Спонсоры пьют холодную шведскую водку
в кабаке за углом (здесь, вообще, полно кабаков,
где наливают безболезненно «сотку»
каждому встречному и не спрашивают «кто таков?»).

Впрочем, водку жрать от любовной тоски надоело.
В мире есть масса других интересных вещей.
Например, рыболовный спорт.

Куплю-ка я себе спининг. Вот это дело!
И отправлюсь ловить в Маркизовой Луже копчёных лещей…
Умоляю Вас никогда не делать аборт!




МАЛЫЙ НЕ ВЕНОК СОНЕТОВ

№ 1

Когда бы проживали мы в лесу,
В брошенной на произвол судьбы избушке,
Разросшиеся джунгли год за годом
Нас поглощали б. И когда-нибудь

Мы стали б по весне вдруг покрываться
Зелёной, клейкою листвой, сквозь нас
Прорастали бы мать-мачеха, ромашки,
Тысячелистник… Может быть, сирень.

Мы стали б частью дикой и непобедимой
Природы. Наша кожа превратилась
Бы в кору. На наших хвойно-лиственных руках

Качались бы детишки на корявых
Качелях самодельных. Я прошу тебя, о! Боже!
Чтоб к нам с ней, сросшимся корнями, не приходил Железный Дровосек….



№ 2

Наверное, мне надо жить в селе.
Быть старостой церковным. В сельской школе
Преподавать словесность. Вечерами
Играть с помещиками и попадьёю в бридж.

Весной с утра приветствовать селян,
Бредущих хмуро засевать пшеницу,
А вечерами смутно ощущать
Своё родство с цветущею природой….

Мне выделил Господь иной удел –
Нервный блюз урбанистический на хриплом,
Бездарном саксофоне грустно слушать

И подбирать к нему жестокие слова,
Единственные точные… Я – вечный
Скиталец городов. Единственная гавань – это Ты.




№ 3

Здесь недалёк и скучен горизонт.
Залив, река, чухонские болота.
И острова, где проживаем мы…
И миллионов пять ещё таких же

Невольных или вольных бедолаг,
По-муравьиному спешащих на работу,
Толпящихся и дремлющих в метро,
Влюблённых, глупых, нервных, незамужних…

Когда-нибудь из диких азиатских
Пустынь сюда прискачут нео-гунны.
Наш Третий Рим (или четвёртый Рим)

Падёт без боя. Молча. Обречённо.
Я буду умолять свою Фортуну,
Что б нас с тобой, обнявшихся навеки, одна стрела пронзила навсегда.



№ 4

Мой предок героически повис
В петле соседней с братом Сашей
Ульяновым. Его племянник, мой
Дед сражался в знойном Туркестане

За те же идеалы. Мой отец
Спивался в кутерьме шестидесятых
Под песни Галича и безобразный бред
Хэмингуэя, и под сказки о ХХ-ом

Съезде КПСС… Я, стало быть, один
В семье – урод. Не патриот, не космо-
Полит, не либерал, не коммунист…

Уже седой, но всё ещё влюблённый
Бродяга-жлоб, мечтающий о счастье…
… о счастье, моя радость, рядом с Тобой.


№ 5

Тот город, где я нынче проживаю,
Безумен и опасен для здоровья,
Как, впрочем, все почти столицы мира.
Такое назначенье у столиц.

Я выхожу на улицу печально.
По сторонам одних безумцев вижу,
Трагических, смешных и обречённых.
Но нет ни диспансера, ни врача,

Чтоб излечить себя от этой боли.
Мы все обречены носить с собою
Болезни, предназначенные нам

Судьбой, Природой, злым экспериментом
Людей  в халатах белых. В этом злостном
И замкнутом кругу противоядье одно –
…………………………………… и только Ты.


№ 6


Я вновь посетил эту местность бесстыдной любви,
Гнилой парадиз бесконечно петляющих улиц,
Каналов с водою стоячей, заросших болотною ряской,
Где служит Харон престарелым таксистом речным.

Я снова увидел пейзаж в этом жёстком гранитном багете,
Который любую нестойкую психику вмиг поразит
Инфекционным безумьем, стремленьем обняться и слиться
С аркадией архитектуры, взрастающей здесь мухоморами. Sic!

Сей мир не подвластен столетьям. Здесь тление полураспада
Естественно, словно дыханье. Здесь бродят посланники Ада
Бесцельно, смешно, беззаботно. Для них этот брошенный край –

Заманчивая синекура, где даже не нужно халтурить,
Чтоб души улавливать в сети. Они туда сами плывут.
Здесь призрачно всё и бессмысленно… Если б не Ты.


№ 7

Надеюсь, мне будет дано умереть в этом городе строгом,
Холодном и чопорном, лживом и ласковом, где безнадёжно
Искать оправдания буйной фантазии некогда властной
Династии полубезумных и полунерусских царей.

Я выберу местом погоста печальный Аптекарский остров
В извечном блокадном убранстве разваливающихся домов.
На набережной Песочной, щекой припадая к асфальту,
Я выпущу душу на волю. Пускай полетает она

Над вечно промозглой Отчизной, где бродит народ равнодушный
В отчаянных поисках хлеба насущного по лабиринтам
Каналов, бульваров, проспектов, и не замечает друг друга.

Пускай, пролетит под мостами, как сталинский сокол Чкалов,
Над парками и садами, над кладбищами в туманах…
Возможно пред тем, как подняться в небесные адские кущи, она повстречает Тебя…



ПОЭМА  ПЛОТНИКА
А. Б. Николаеву

I

Если что-то и стоит писать, только ради того,
чтобы в этой шикарной пустыне джинсового глупого Бога
некий Плотник (очкарик, блондин, что скорее всего)
в круговерти иллюзий, депрессий, вокзалов, газет и налогов,
на рассвете дежурного дня близорукий рассеянный взгляд
бросил в сторону вывески пыльной с хронической надписью «ВИна»,
и спросонья с похмелья, сместив ударенье назад,
прочитал бы «ВинА»…
…и пространство, привычное нам,
с точки этого зренья трезвеющим взором окинул.

II

Если это случиться, то Плотник узрит без труда
в нашем хмуром краю недостаточность острых предметов.
Здесь прямые углы заполняют собой города,
образуя колодцы дворов, коридоры проспектов.
Здесь унылые плоскости крыш увенчали строений размах.
Даже редкие шпили спасти не способны от скуки.
Здесь унылые плоскости мыслей едва копошатся в умах
и унылую плоскость груди скучной ласке подвергли унылые руки.
Но страшней плоскостей и углов в нашей грустной земле
то, чего не смогли оценить Лобачевский с Евклидом:
всё стремится к нулю, замыкается жизнь на нуле.
Здесь царит геометрия круга, и это вполне очевидно.
Идеальная форма. Все споры ничтожно пусты.
Самый универсальный и всепоглощающий принцип.
Здесь округлая плавная речь, здесь круглы животы
у беременных женщин и их респектабельных принцев.
Здесь на круглых тарелках круглятся созревшие к сроку плоды,
с круглых дисков и лент льётся музыки многоголосье,
круг мишени стрелки украшают кружочками дыр
и движение здесь происходит на круглых колёсах.
Здесь в огромном почёте кругляшки монет (чем их больше, тем радостней вы…).
А за подвиг у нас награждают кружочком медали.
Главным признаком Бога мы сделали круглое нечто вокруг головы…
Продолжать этот список округлый есть смысл едва ли.
Стоит только добавить:
у каждого здесь – круг друзей, круг забот и долгов
на любом континенте с завидным, ей-ей, постоянством.
Даже форма планеты есть шар, то есть сумма кругов.
Безысходность – исходная форма такого пространства.


III

Но пространство – пустяк. Ерунда. Ведь пространство придумала Смерть.
Просто надо куда-то укрыть завершивших бытийные акты.
Время – главное в наших краях. И уж, если смотреть
в корень жизни, то Время здесь – определяющий фактор.
Плотник взглянет на Время… И что же откроется взору его?
Повторяются прочно забытых эпох роковые приметы:
вновь на трёх континентах очаги «ограниченных войн»,
а в мозгах доминирует вновь ожидание свето-
преставленья. А в области вкусов и мод
ретро-стиль стал всеобщей и невытравимой заразой.
Рок'н'ролл и Вертинский вновь дают миллионный доход.
Плюс к тому – мини-юбки вернулись (правда, уж без былого экстаза).
И такие возвраты естественны: жизни по кругу бегут.
Мы считаем круги – от зимы до зимы, от заката и до заката.
Форма Времени – круг. Так легко заблудиться в кругу…
…и затравленно мечутся стрелки в кольце циферблата.

IV

Эти зрелища Плотника болью такою пронзят,
что не станешь желать и врагу.
Он неверной рукою поправит очки
и воскреснет из сомнамбулизма.
Страшный и неотвязный вопрос загорится в мозгу:
«Неужели бессмысленность круга и есть пресловутый смысл жизни?»
Плотник грустно закурит,
присядет на землю,
вспомянет небожию мать
и откроет такое,
что сам обалдеет с испуга…
Круг и создан таким безысходным затем,
чтоб его непременно прорвать!
Даже, если во имя создания нового круга.
Ибо круг – это ноль, то есть форма петли,
и сжимаясь на глотке земли,
он грозит превратиться в последнюю,
непоправимую точку
всех на свете Книг Бытия.
Нет, бессмысленны не нули,
но отказ от прорыва кругов всех мастей и размеров!
Заочно
Плотник плюнет в лицо всем философам мира, вернётся домой
и поведает самой прекрасной из женщин о том,
что отныне в душе как заноза.
Чутко выслушав всё, она скажет в ответ: «Милый мой!..
Я тебя понимаю…
Он будет у нас…
Обязательно сын…
…где-то к первым морозам.»

V

Если что-то и стоит писать,
только ради того…

август 1983 / июнь 1984


СОНЕТ ПЛОТНИКА НА СМЕРТЬ
ИОАННА КРЕСТИТЕЛЯ

Казнить юродивого для услады бабы…
Конечно, – грех. Но, кто посмеет вслух
о том сказать? Лишь, кто рассудком слабый.
А слышавший прикинется, что глух.

Конечно, баба толстовата… и стареет…
Но как танцует, раздувая плоти жар,
великолепный сучий экземпляр,
зовущийся царевной Саломеей!..

Верши же, Ирод, свой прощальный пир!
Ты не поймёшь, как страшен этот мир
в наследственном своём сомнамбулизме…

Где даже у пророков смерть (увы!) –
всего лишь отсеченье головы,
а не итог всей предыдущей жизни…

1984

Х О Л О К О С Т

Борису Берковичу

БИРОБИДЖАНСКИЙ  СОНЕТ

Земля обетованная от Сталина,
последняя окраина Империи…
Река Амур, весенние проталины…
…и лагеря. И лагеря, и тень Л. Берия

за каждым гражданином в штатском платье,
за каждым домом Оскара Нимейера…
Гортанью стиснутой ты чувствуешь объятья
железные, имперские. Поверил ли

в идеи коммунизма или выслан был
из Малороссии – финал один для всех:
ЧеЭсИЭр или ИЭр, шаламовская быль,

Дальлаг вас ждёт всегда… и нервный смех
потомков иерусалимских, чудом
в Израиль истинный прорвавшихся оттуда.

16.03.05


ОДЕССКИЙ  СОНЕТ

Научили пилить на скрипочке,
выставили на площадь,
лабал румынские трели –
не отправили умирать в Освенцим.

Когда пришли освободители в 44-ом,
лабал «Катюшу» и «Молдаванку».
Сына отдал учиться в Медицинский;
когда увидел диплом хирурга – был совершенно счастлив.

В 53-м сына отправили в Магадан,
в 56-м забыли реабилитировать до 68-го.
В 70-м они рванули в Штаты, чтоб сын доработал до пенсии санитаром в морге.

Отец лабал на Брайтоне «Катюшу» и «Молдаванку», собирая мелочь в хасидскую шляпу,
и вспоминал свои самые счастливые дни:
Одесса, площадь перед театром, румыны ему аплодируют…

25.02.05



ВАРШАВСКИЙ  СОНЕТ

Я вижу во сне до смертельного ужаса серый и пыльный варшавский рассвет
44-го года, когда Советская Армия предала своих польских братьев.
Когда никчёмных евреев бросили гибнуть в грязном гетто, где не было и нет
никудышного счастья жидовского им. Марка Шагала и Шолом-Алейхема. Злые объятья

старушки с косою заточенной за левым костлявым плечом
полюбовно смертельны. Ласкового безнадёжны. Безвыходно удушливы.
Только дети... Дети-то здесь причём?!
А их эсэсовцы косили в первую очередь короткими очередями... Как-то скучно

жить в этом пошлом мире, из которого некуда убежать...
Остаётся только горько вздохнуть: эх, так твою благословенную мать!..
Да, пошли они, все эти Рокоссовские-Тухачевские!!!

Сегодня в Варшаве, отстроенной заново, практически нет евреев.
Дворники жгут мусор в железных бочках, и это греет
чёрствую душу питерского бастарда, что прибыл с проспекта Невского...

30.01.2005


ПРАЖСКИЙ  СОНЕТ

Ночью в Праге готической боязно даже при свете полной Луны.
Ночью в Праге скрипят подворотни и ухает филин.
Ночью прячутся ангелы в норах этой тревожной, нервозной, глухой тишины.
Ангелам тоже бывает страшно, и здесь бессилен

даже седобородый оберкапо (погоняло «Яхве»). Не выгонишь ангелов на работу,
когда маршируют по Карлову мосту скелеты солдат,
сожжённых в гетто, расстрелянных в гетто, повешенных в святую субботу.
Круглобокая тень бессмертного Швейка возглавляет этот мертвецкий парад.

Оправляя шинельку дырявую, он сам своей роли не рад.
И ты, узнав командарма, не рукоплещешь в ажиотаже.
Костьми прогнившими клацая, мимо проходят колонны мёртвых солдат

38-го, 45-го, 68-го. В пивницах пражских
безлюдно нынче… Не до «праздроя» свежего, не до хоккейного стресса…
Марширует по улицам авангард социального прогресса.

08.02-02.03.05




ОСВЕНЦИМСКИЙ  СОНЕТ

Здесь не растут цветы
и не поют птицы.
Здесь, откуда бы ты
ни прибыл, ты – за границей.

За границей Добра и Зла,
на территории Смерти,
где сожжены дотла
Януш Корчак и дети.

И ещё миллион
пархатых сограждан.
За то, что они пархаты, и вон

сколько их ещё недожжённых бродит…
Здесь столько пепла, что невольно испытываешь жажду.
Здесь, если и можно стихи, то только такие выходят.

17.02-03.03.05


ТЕЛЬ-АВИВСКИЙ  СОНЕТ

Здесь по улице Жаботинского, который первым сказал «Поехали!»,
бродят печальные старцы в чёрных шляпах и белых пейсах.
Их фамилии начинаются на последние буквы латинского алфавита:
Трибулович, Яшке, Вайнштейн, Цуккерман…

Их спасла от смерти анекдотическая немецкая педантичность.
Их попросту не успели засунуть по списку в печи –
подгребли союзники и накормили тушёнкой.
Холокосту достались Арнштамы, Бронштейны, Эрлихи и Кацы.

Печальные старцы греют кости в вечнозелёном Тель-Авиве,
в священном Иерусалиме, в суетливой Хайфе.
Печальные старцы по-прежнему панически боятся смерти.

Они даже музей Холокоста предпочитают держать в заморском Нью-Йорке.
Они жгут по погибшим свечи в синагоге каждую субботу
и сушат сухари, сушат сухари, сушат сухари… Ежедневно.

Февраль 2005


СТРАННИК  В  НОЧИ
(моногатари в 11 танка)

1. Луна, укрывшись за Фудзи,
делает вид, что ночами
нет светил, кроме звёзд -
расколовшегося на мелкие брызги
зеркала солнца.

2. Если ночью смотреть на Фудзи,
не зная, что гора укрыла Луну,
видишь лохматую голову великана,
у которого спутанные кудри сосен
сочатся серебряным туманом.

3. Когда твой конь устаёт
настолько, что даже пешим
ты двигаешься быстрее,
вдруг понимаешь – на склоне
Фудзи усталость тебе разожгла костёр.

4. Издалека огонёк костра
во тьме напоминает пляску демонов…
Еле ступая, дремлет твой верный конь.
Ноги гудят от усталости, но, несмотря на туман
зловещий, ты продолжаешь путь, сжав рукоять меча.

5. В костре на поляне слепой старик
запекает батат. Рука опускает меч.
Голод мешает связать слова
в простую приветственную речь.
Старец тихонько усмехается в седые усы.

6. Ты говоришь о себе: «Я – самурай, и я нищ.
Конь – мой единственный слуга. Меч – единственный друг.»
Старик тебе шепчет в ответ: «Ты – путник, и ты устал.
А я помогаю в ночи странствующим впотьмах.
Ешь батат, распрягай коня…» Ты не заметил, что спишь.

7. Просыпаешься во дворце. Слуга
моет ноги тебе, музыканты играют гимн,
красавицы танцуют, едва
шелками прикрыв наготу…
Армия за вратами дворца ждёт только воли твоей.

8. В полдень приносят депешу:
с востока движется враг.
Знамёна развёрнуты, и во главе
кавалерии ты устремляешься в бой…
Крови столько вокруг, что забываешь о бусидо.

9. Враг разбит, но дворец сожжен,
конница затоптала рис,
раненные солдаты разбрелись по домам…
Ты одиноко стоишь в ночи под ущербной Луной.
Ответ на призывный твой клич – в лучшем случае эхо.

10. Усталый твой конь в поводу
дремлет, и бьётся о ноги затупившийся меч…
Снова на склоне Фудзи – костёр,
к которому манит тебя усталость.
Ты бредёшь к огню, не страшась тумана и тьмы.

11. Раздвигаешь хрустящие ветки – поляна пуста.
Тлеет костёр, печётся батат, в кувшине – вода.
Распрягаешь коня, ужинаешь и вдруг
видишь старинное зеркало среди ветвей.
Прежде, чем потерять зрение навсегда, отражаешься в нём стариком.



ДУМА

В.Парфёнову

Столица зла и голодна. Она ожесточает сердце.
Над ней – холодная Луна. А в ней – былое мыслит Герцен,
и вывод делает простой и однозначный как мычанье
коровки божьей: жизнь – пустой шум зловонного дыханья
чужого Бога, что забрёл по ошибке в гости к нашим.
А после взял, и протокол составил матерный и страшный.
О том, что мы – сплошной распад материи, которой нету.
И каждый в этом виноват. И все мы призваны к ответу.
Нам оттого и плохо тут, на этой проклятой планете,
что боги в небесах не ждут, а на земле – не любят дети.
Конечно, каждый может сам избрать себе убогий жребий.
Имеешь право в небеса стремиться, и на каждом небе
(всего их – семь) тебе дадут от силы – льготу инвалида,
догонят, и ещё дадут. Неси потом свою обиду
в Собес верховный, где (увы!) одни слепоглухонемые...
А можешь жить без головы в своей родной стране России.
Тогда не жалуйся на жизнь в краю повально безголовых.
Здесь существуют не по лжи лишь те, кто дал честное слово
несуществующим богам строчить исправные доносы
на всё и всех вокруг. Пурга за окошком, и заносы
снежные на всех дорогах... Ах, кто ж спасёт больное сердце?!
Когда тревожных мыслей много!.. Так думает печальный Герцен
в столице мрачной и холодной, с Луной на чёрном небосводе.
А мы живём своей голодной жизнью, на работу ходим,
детей рожаем – продолжаем, блин, эстафету поколений!..
Ну, кто нам Герцен!? Обожаемый декадентами последний,
он же первый, трепач российский о том, как плохо в нашем доме.
Мы сами знаем: от балтийских фьордов до Курил – в дурдоме
мы проживаем. Это пошло. Но это, понимаешь, Карма!
И мы умеем хваткой дошлой схватить за горло Жизнь. Мы прямо
ответим Герцену на думы о былом: не надо трёпа!!!
У нас тут каждый третий – умный. Мы видели твою Европу,
когда прошли по ней на танках, и ничего в ней нет ТАКОГО!
А нам достаточно полбанки, и мы согреемся сурово.
Мы станем счастливы и горды, хоть голова склониться к ж......е
а Герцен со своей е......й  м....дой пускай себе живёт в Европе.

11.12.1998


НЕОЭККЛЕЗИАСТ

Подражание И.А.Б.

1.
Жизнь – это способ существования
белка и на будущее упование,
пока не придет, наконец, осознание
естественной необходимости смерти.
Смерть – это просто конец фантазии,
названной Жизнь и смещение Азии
в сторону тайн вековых раскрытия.
Но иногда это даже событие,
достойное строчки в вечерней газете.

2.
Так и живём, измышляя трагедии,
цена которым – пятак из меди, и,
исполняя в них главные роли,
считаем весь мир изъявлением воли
господа Бога, или же Маркса.
Злимся на то, что законы фарса
часто оказываются сильнее
нас. И тогда мы несём ахинею
про галактические катаклизмы
и биологические механизмы,
про стрессы, регрессы и прочие штуки,
гордо сие именуя наукой.
Но, в генах храня пережитки язычества,
слепо веруем лишь в количество
страданий во имя высоких абстракций,
что позволяет нам возвышаться,
таская крест по пространству и времени,
в глазах современников и собственном мнении.

3.
Так и живём, почитая страдание
нашим единственным оправданием
перед суровым лицом мироздания
за посещение этого мира.
И, ковыряя в ладонях дыры,
лямку свою дотянуть стараемся,
водкой и язвой желудка маемся,
но никогда никому не признаемся
в том, что забыли (вольно / невольно ли)
элементарную истину школьную,
ту, что зовётся Закон Сохранения
Энергии, то есть лишь изменения
плюса на минус, деления на умножение
при неизменном балансе Вселенной.
Ведь это значит, что мы – нетленны.
И наши конфликты, моральные нормы,
глобальные войны, умеренные реформы
ведут всего лишь к замене формы
при незаменимости смысла материи,
который есть невозможность потери её.
Но утверждение этой истины
приводит нас к мысли о том, что бессмысленны
все наши мысли, пора уже к пристани
прибиться, что носит название Вечности,
и с максимальной дозой беспечности
выдохнуть сдавленной глоткой признание
в несуществовании существования
нашего. Вот почему забывание
простейших истин есть главная истина,
без которой прожить немыслимо,
особенно если живёшь воинствуя
во имя всё той же Великой Истины.
Ибо для бренного человечества
нет ничего ужаснее Вечности.

4.
Вечность – это зона молчания
органов чувств; чистота звучания
тишины, которой второе название –
пустота; пространство без входа и выхода,
где нет отличия вдоха от выдоха,
но есть их полное исчезновение;
область отсутствия силы трения
и потому – невозможности времени.
Вечность – это бессилие знания
тайн и законов существования,
когда на смену воспоминаниям
приходит беспамятство и воцарение
скуки без единиц измерения.

5.
Господи! (или кто там сегодня вместо!)
Мы – почитатели всего, что кресто-
образно, мы – обитатели этого места
и этого сумасшедшего времени,
молим Тебя о единственном одолжении.
Дай нам силы остаться прежними –
чаще жестокими, изредка нежными,
смешными, скучными,
раз в сто лет гениальными,
на словах – циничными,
на деле – сентиментальными,
суеверными, суетливыми
и хронически несчастливыми,
обворожительно лживыми
и непростительно честными,
необходимыми и неуместными,
старомодными и современными,
но – самое главное – всё-таки
БРЕННЫМИ!

Август 1983



НОВЫЙ  ПЛАТОН.  ДИАЛОГ  О  ДЕКАДАНСЕ


А: Большевики любили декаданс.
Б: Простите, что?
А: Стиль, понимаете, модерн. Изгибы линий
плавные. Болезненный и пышный декор
интерьеров и так далее. Пальто
носил их лидер чёрное и длинное,
свойственное боле человеку
искусства, чем политику. В домах
они селились, где мансарды и подвалы
свивались в бесконечный лабиринт…
Б: Простите, но мне кажется, с ума
схожу я (или Вы, быть может)…
А: Ах, едва ли
стоит обращать внимание на это. Изнутри
их партия была феерией Уайльда:
интриги, тайные пороки и надлом
страстей безумных. Одинокие всегда,
их юноши хранили комплекс Чайлда
Гарольда и заигрывать со Злом
Мировым считали доблестью.
Б: Тогда
позвольте возразить Вам. Почему
большевики, встав у кормила власти,
искусство отдали Малевичу и прочим
сторонникам квадратов?
А: Сквозь тюрьму
и каторгу пройдя, они страдали страстью
конспирации. Поэтому-то ночью,
а не при свете солнца свой переворот
Октябрьский разыграли. Они так старались
свою изломанность укрыть от посторонних глаз!
Б: Позвольте, но в рядах большевиков герой
быть должен хоть один публичный!
А: Малость
преуменьшаете Вы героизм партийных масс!
Свой декаданс не трусили нести
в народ не одиночки, но отряды!
Возьмём ЧК: дизайн из чёрной кожи
и спирта с кокаином – чем не стиль
модерн?! Ну, а нарком Дзержинский, взглядом
испепелявший вражеские рожи,
а в профиль иллюстрировавший Гёте –
известный образ Мефистофеля – чем он
не декадент?! Иль, может быть, Вы не согласны?
Б: Нет, нет! Вы столь логичны… Да-с, в работе
любой теоретической (теперь я убеждён!)
можно обнаружить столь неясные
и смутные фрагменты, что до их
стилистики не дописаться даже самым
изысканным и изощрённым классикам
литературы. Я согласен, для своих
сторонников большевики писали
сплошную декадентщину…
А: К тому же пластикой
особой отличались их вожди в речах:
акцент, картавость, обороты страстные
и поэтически-тавтологические. Всех
слушающих голоса ввергали в страх
или в восторг. Но не были напрасною
тратой времени. Большевиков успех
ждал на ниве и политики, и этики…
Б: А также, согласитесь, и в эстетике. Они
диктовали мировые моды больше полстолетия.
Все эти кожанки, все эти митинги, все эти ки-
нематографические штучки. В наши дни
сплошной компьютерной агрессии отметим,
что виртуальная реальность – ерунда
(бесспорно!) по сравнению с утопией,
которой бредили во сне и наяву
большевики. Своим дизайном навсегда
они преобразили ход земной истории!
А: Так, значит, Вы согласны – естеству
их декадентства возражать бессмысленно?
А «век серебряный» - всего лишь генеральная
и провалившаяся напрочь репетиция?
Её участникам талантов не хватило, или с мыслями
собраться не успели… Ведь повальное
увлеченье кокаином и амбиции
творческие совместимы крайне редко.
Для революции нужны бойцы железные.
В противном случае получится Лидваль
какой-нибудь изнеженный иль совершенно ветхий
Мандельштак и Пастернам. Но бездны! Бездны…
Б: Да, я согласен с Вами. Пусть слова
мои покажутся кому-то дикой дерзостью
или бестактностью… Пусть даже – просто глупостью.
Но ныне я сторонник Ваш на все
сто процентов. Никакой антисоветской мерзостью
не пошатнуть позиций наших! Скупостью
доказательств нас не попрекнуть. На все-
охватность наших истин мы не станем
претендовать. Но интересней так,
как мы – объединить в одном лице
марксизм и декаданс. Игра на грани
фола, но однажды на устах
чьих-то побывав, она в конце
концов (идея эта) выйдет в массы.
А там, как говорил Некрасов, «знай работай, да не трусь».
Глядишь, и новый взгляд на древность
большевистскую вдруг победит…
А: С рабочим классом,
что овладеет декадансом, нашу Русь
мы перестроим, вызывая ревность
и грусть у всех авангардистов мира.
Ну, и пущай себе, унылые, грустят…
Б: А мы устроим звонкий пир модерна.
Страстей болезненных размах – на всех волнах эфира!
Изгиб, надлом и асимметрия – во всех страстях!
Любая прямота – отныне просто скверна!
А: Да здравствует коктейль «Дзержинский» - кокаин
со спиртом пополам! Верней не сыщешь теста
для декадентов всех времён и стран!
Б: Да здравствует товарищ Троцкий, что свои
взгляды изложил в совместных манифестах
с Андре Бретоном! И финальное «ура!»
всем тем, кто волю партии крепил
к восстанию (в конечном счёте – к власти),
сидя в особняке Кшесинской – балерины,
чей нрав разнузданный известен был
всей России. Спроецировались страсти
эротические в дело, что мужчины
настоящие взвалили на свои крутые,
но изнеженные плечи декадентов.
И победили! Скромно и со вкусом.
А: Давайте, напоследок скажем хором: мы в России
на декадансе выросли. Без всяких сантиментов
мы верим только нашим извращённым чувствам!
(дуэтом)
Он жил, он жив, непобедим и транс-
национален – большевистский декаданс!
Ура! Банзай! Браво! Бис!..
(дальнейшее тонет в долго неумолкающей овации зала)

13-16 января 1999



*****

Это просто сырой атлантический климат, озябшие сумерки…
Синева к синеве проливается в небо Нева.
Это просто усталость в висках телефонным отрывистым зуммером,
и ещё этот старый мотив… Да вот только не вспомнить слова.
Петроградом простывшим кружит позабытая песенка,
и сознанье больное старинной тоской бередит.
Распиваешь вино в захламлённом парадном на лесенке
и выходишь в пустой переулок, не зная, что ждёт впереди.
По унылым туманным проспектам бессмысленно шляешься,
ошалело заглядываешь в рыбьи глаза фонарей,
беззаботной весёлости встречных людей удивляешься
и не можешь понять, что их так веселит в сентябре.
К бывшей Знаменской выйдешь дворами промозглыми, стылыми
там, где каменный ангел венчает пижонский фасад.
Он второе столетие машет промокшими крылами
и не может, бедняга, подняться назад в небеса.
Оттого и хранит-бережёт эту мокрую скучную улицу,
вдоль которой звучит заунывный старинный мотив.
Да вот только не вспомнить слова, не помогут случайные умницы
в забегаловке с водкой дешёвой, хотя все пути
приведут тебя только сюда, чтоб отдать дань ментальности
и согреться в компаньи таких же печальных людей.
Наступает осенняя долгая ночь, время с привкусом лёгкой летальности,
полусонной и призрачной, как весь этот град в моросящем дожде.
Ты плывёшь как Харон бесконечными лужами в кутерьму своей дальней окраины,
и мотивчик, прилипший к гортани, увозишь за горизонт.
Он измучил тебя. Ах, о чём это он? О беде, о раскаянье,
о грехах твоих давних? Ох, уж мне этот мёртвый сезон!
Ох, уж эта паскудная ржавая осень балтийская!
Время свадеб безумных и скорбных скупых похорон.
Для чего ты терзаешь продрогшую душу дождями и жёлтыми листьями?
Для чего ты звучишь сверебящим мотивом со всех невозможных сторон?
Запираешься в доме пустом и холодном от всего бела света,
и от музыки этой пронзительной как дождевая вода.
Только вдруг понимаешь, что просто окончилось лето, окончилось лето,
как поют в этой песенке древней… и не будет его никогда.

СОНЕТ  СНА

Мне приснился город моей мечты…
Там были магриттовские улицы, эшеровские дома.
Там стояли башни со шпилями дурманящей высоты.
Там можно было легко, ненавязчиво сойти с ума.

Там хотелось остаться навеки и просто жить,
растить детей, жевать на ужин холодные котлеты,
наблюдать с ажурных мостов затейливые миражи,
в обнимку с любимой встречать закаты-рассветы.

Там не было полицейских (там они не нужны),
но были весёлые люди, граждане неизвестной страны,
которые сидели в кафе-шантанах и днём и ночью…

Там было всё, что угодно измученной душе.
Даже в далёком предместье был рай в шалаше.
Там не было только Тебя… Потому я вернулся в своё одиночество.

18.03.05


*****


Наша повесть, мой друг, грустна…
За окном завьюжила вечность.
В доме – чай, табак, тишина,
да ещё электричество свечек
в шестьдесят. Лет четыреста то-
му назад их хватало для зала.
Но сегодня межзвёздный простор
нашей меленькой кухни, пожалуй,
освещён недостаточно. И
не то, чтобы контур предмета
расплывался, но мыслям моим
не хватает для ясности света.
Ты – звезда, я – звезда… нет, не то…
Как услышал поэт, со звездою
говорит  звезда… (Нет, постой!
Я скажу.) Мы – молчим. Для обоих
это тягостно, и голова
распухает непроизнесённой
истиной… А говоришь слова, –
получается только звоном
фальши. Странная это игра-с,
милый друг: есть блеф-с, нету фарта-с.
Наша жизнь – не театр, но преферанс,
где мы все – игроки и карты.
Где всё дело в масти и величине.
Не способна спасти случайность.
(Да проститься юродство сей речи мне!
Это – следствие боли молчанья.)
И теперь, по прошествии долгих лет,
наконец признаемся прямо:
я, увы, лишь черви(о)вый валет,
ты, мой друг, – пикОвая дама…
Да к тому же – ни джокеров, ни козырей.
Стало быть, ни душой, ни телом…
За окном иностранный ветер Борей
кружит, кружит российской метелью.
В общем… значит… да нет, ерунда…
Боги, боги! Свету мне, свету!..
Мы же были счастливы! И Бог дай
повторить кому-нибудь эту
нашу повесть!.. В извилинах – полный разбой.
Ну, да ладно, друг мой, подытожим…
Для начала сложим меня с тобой,
а потом на молчанье умножим,
на года разделим… Плюс миражи,
плюс погода и… Ноль – в сумме.
Просто ангел в метели кружил, кружил,
простудился и умер.

Январь 1985


MIRAGE…

Мы будем жить в рабочем предместье.
Я – завидный жених, ты – выгодная невеста
С огородом в котором растёт картошка,
И куда не пускают жука и мошку.
Мы будем жить в кварталах зелёных,
Иногда встречаться под старым клёном.
Обменяемся местными новостями
И разойдемся к своим папе-маме.
Нас будут любить и уважать соседи.
В чаще лесной мы встретим медведей
Имени Шишкина. Они нас не тронут.
Летом пойдём купаться на старый омут.
Будем иногда появляться в свете,
На вечеринках, где все поймут – нам не светит
Быть вместе и даже нежелательно – рядом.
Ты пронзишь не одно мужское сердце взглядом
Волшебных глаз цвета зеленовато-морской лазури.
А мне офицеры будут нервно твердить «покурим?»
И станут у меня выяснять (дебилы),
Когда ты свободна. Ты скажешь: «Милый,
Не нужно быть вместе в одном пространстве…»
И я утоплю по привычке в пьянстве
Бурю, что сотрясает душу,
и твой покой никогда не нарушу.
Мы с тобой никогда не собьёмся с круга,
И станем так странно любить друг друга,
Не приближаясь друг к другу и не удаляясь,
Но вызывая у обывателя зависть.
Ну и пусть он завидует нам, обыватель!
Но в конце концов я буду предатель:
Я напьюсь одуряюще-жаркой водки
И расплачусь в местном сыром околотке
Перед ментами, что и в теплынь, и в пургу
Я без тебя прожить не могу…
Но для тебя это безопасно.
Я не стану тебя утомлять напрасно
Коловертью чувств, проживу безнравственно…
Но тебе обещаю: ты будешь счастлива!

Осень 1998
СОНЕТЫ  ПОСТОРОННЕГО
(малый венок)

1. Сонет всё о том же

Изъято то ребро не из меня…
В который раз твержу себе печально,
судьбу комедиантскую кляня.
Хотя известно было изначально,

что амплуа любовника – не мой
удел, и надобно смириться.
Возлюбленных счастливых видеть лица
без зависти и, будто бы немой,

молчать пред Ней. И даже перед Музой.
Но скучно в поддавки играть с Судьбой.
Я взялся воевать с самим собой…

…и побеждён. Счастливого союза
не заключить в несчастном этом мире,
где неизбежно дважды два – четыре.

2. Сонет Джоконды

Где неизбежно дважды два – четыре,
там все Джоконды – только дважды два.
Для их разгадки подойдут слова,
Что можно видеть на стене в сортире.

Да, это грустно. Можно долго охать
и горевать. Но в этом плюс такой:
улыбка всё же растравляет похоть,
и потому не сгинул род людской.

И потому весною полон город
беременных Джоконд. Но видит Бог,
твою загадку разгадать не смог

никто! И Леонардо, гордый
своим величьем, от бессилья плакал
не то, что разгадать – запечатлеть загадку.

3. Сонет разгадки

Не то, что разгадать – запечатлеть загадку,
что в линиях и красках, что в словах –
задача непосильного порядка…
как бабушка моя сказала б, дело швах!

И мудрой бабушке, наверно, можно верить…
Но до неё ещё заметил Архимед,
что невозможного на этом свете – нет.
Нужна лишь точка… Для открытия Америк

души такая точка – взгляд.
Гляжу уже который год подряд
в твои глаза. В них отражается звезда.

Осталось только вычислить, какая.
Я разлюблю тебя, как только разгадаю.
И это будет скоро!.. Никогда…

4. Сонет времён

И это будет скоро... Никогда
так ясно я не ощущал года,
текущие неведомо куда…
Материальный мир альтернативы

не оставляет. Станешь ты седа,
красивых внуков шустрая орда
тебя осадит, и забудешь навсегда
о чудаке счастливо-несчастливом.

Лицо в морщинах. Ссохся бюст. Обвис живот.
Не отыскать былых красот.
Но, что страшней всего, – улыбки прежней нет!

И, материализм в тоске отбросив,
прошу, и сам своей пугаюсь просьбы:
храни её Господь от долгих лет!

5. Сонет молитвы

Храни её Господь от долгих лет,
гноящих плоть и душу! Сделай чудо!
Как всё же гениален был Иуда,
Христу вручивший литерный билет

в бессмертие! Банального сюжета
не повторяя, ты её от всех невзгод
старенья охрани! От моего сонета
жестокого. А также от

всех опасностей, действительных и мнимых,
от коих все хотят спасти любимых!
А если ты, Господь, силён не шибко

на чудеса, хотя бы сделай вид!..
Меня ж, хранимая тобой, её улыбка
от всех трагедий мира охранит.

6. Сонет прощания

От всех трагедий мира охранит
пускай не поцелуй янтарных губ, но
(без дрожи не могу, а с дрожью трудно
проговорить) ответный жар ланит…

Пускай не мне… Но с искренностью чувства.
Да, мне сегодня до бесстыдства грустно.
Ну, ладно… Пусть грядущему ему
твой каждый поцелуй, как таинство причастья!

Ты будешь счастлива. Хотя бы потому,
что кто-то должен быть под этим солнцем счастлив!
На этом всё. Но жаждет видеть зал

в конце спектакля койку или плаху…
Для жаждущих добавлю: шли б вы… к Аллаху!
Теперь я всё сказал.


7. Сонет P.S.

Теперь я всё сказал. Возврата нет.
А если вдруг решишь, что бил на жалость,
то вот тебе последний мой сонет.
В нём то, что всё же где-то там ещё осталось.

Ты знаешь, что… не думай обо мне.
Я… это… существо мужского пола.
А как нас учат и семья, и школа, –
мужик не пропадёт у нас в стране.

Я буду жить… Наверно, в средней полосе.
Не гениальный, а такой, как все.
Писать. Работать. А потом – умру. Три дня –

по мне поминки и, как водится, – забвенье.
Лишь в небе смутным эхом сожаленье:
«…изъято то ребро не из меня…»

Май 1984

ПЕТЕРБУРГСКАЯ  ЭЛЕГИЯ

В этом городе серых, тягучих и мутных дождей,
там, где Купчино – пуп сиротливой и плоской  Земли,
я живу, как живу, без идей и ****ей, ни герой, ни злодей…
Рядовой обыватель, который красивые корабли,
уходящие в дальние страны, всегда провожает с тоской,
потому что привязан навеки к коварному genius loci.
В маяте городской перепутались заупокой
и во здравие этого края. Цинично-жестокий
местный гений в этой неразберихе житья
на чухонских болотах гнилых продолжает себе волонтёров
вербовать среди аборигенов, уставших уже от вранья
про чудесную Нью-Вавилонскую башню, а также среди гастролёров,
что приехали строить её, и сегодня на каждом углу
Петроградки иль Невского я наблюдаю застывших
неофитов с открытыми ртами, сражённых этой полу-
призрачной красотой – сотни тысяч Колумбов, открывших
не Америку, нет, Новый Свет. Что поблизости, в Старом, но как-то
то ли ярче, то ли теплей, то ли просто иной, как на Марсе.
В общем, здесь – эпидемия, каждый третий – больной. Отрицать эти факты
не решается даже статистика. Как в банальнейшем трагифарсе,
я живу среди этого грустного смеха и радостных слёз,
запивая привычный балтийский невнятный невроз
крепким кофе или чем-нибудь более крепким.
Среди Lexus’ов и Mercedes’ов (такая фигня!)
заблудившимся в нашей эпохе героем минувшего дня
я шатаюсь по улицам в белой футболке и кепке.
Правда, нету значка ГТО у меня на груди,
но тимуровцем-рецидивистом готов я бежать впереди
патриотов замшелого этого края куда-нибудь на баррикады.
Только вот ведь загвоздка – в окрестностях нет баррикад.
А куда-то отсюда мотать ради неких условных услад
оголтелой борьбы за какое-то «правое дело»… Такое мне надо?
Мне хватает пространства вдоль вялотекущей Невы,
чтобы жить, как живу, не ломая своей головы
над проблемою неразрешимой, как нам обустроить Россию.
Я живу, потому что мне нравится жить. Не ворочаться в тесном гробу,
а на Марсовом Поле каком-нибудь лиходейку-Судьбу
славословить и благодарить за то, что я просто бессилен
этот город сумбурный покинуть. Однажды попавший сюда,
я привязан навеки к нему (по-другому сказать – навсегда,
то есть, всё-таки до ненавистного тесного гроба).
И, бродя по следам пресловутых петровских ботфорт,
я в душе ощущаю какой-то волшебный комфорт.
Депрессивное низкое небо из цинка мою не терзает утробу.
Не влечёт к суициду тяжёлый липучий туман.
А хрущобное Купчино – только настырный обман
утомлённого зренья шедевров архитектуры.
Тридцать лет пролетели как тридцать коротких декабрьских дней…
Я их прожил, паря над Невой, не пуская в болото корней.
Но куда-то отсюда бежать, от такой декадансной натуры?..
Раньше было низ-з-з-зя!, а сегодня мне попросту – лень.
Я стою на красивом мосту, наблюдая как призрачный серенький день
вылупляется где-то над Ладогой из облаков фиолетовой ночи.
Мне не нужно от этого города ласки, наград, вообще ничего.
Потому что я знаю, как дважды четыре, моё естество и его естество
пребывают в гармонии и равновесии. Что ещё нужно чернорабочим
наших смутных времён виртуальных фальшивых чудес?
Где блондинку от знойной брюнетки (дери меня бес!)
отличить невозможно, спасибо мсье PHOTOSHOP’у!
Где раскосый товарищ с далёкой Янцзы, оседлав Internet,
шлёт в режиме on-line револьцьонный горячий привет
чернокожему брату куда-нибудь в сердце Европы.
Не по мне эта Матрица! Я у Ростральных колонн
вопиющей архаикой местности взят в неизбежный полон
и прикован невидимой цепью к сырому пространству
меж Песками и Верфью Адмиралтейской. За мной с высоты
Петропавловки бдит круглосуточный ангел, а ниже – среди суеты
проходных подворотен и шумных проспектов – меня стерегут с постоянством
здешней влажности воздуха, нет, не агенты постылых властей,
но фантомы минувшего, кто населяет затей-
ливый этот пейзаж изобильно и бескорыстно.
На кого их покину? Кого им терзать без меня?
В декорациях этих мы стали родней, чем родня.
Я судом самой высшей инстанции приговорён до последнего дня
слушать пушки игрушечной гулкий полуденный выстрел.
А потом, в эпилоге, который (увы!) неминуем, как осенью – дождь,
я, ужавшись до веса нетленной души и пытаясь унять слабонервную дрожь
в голосе, попрошу у того, Кого НЕТ, как твердят атеисты,
разрешенья вернуться сюда, в край несбывшейся горькой мечты,
где на тихой окраине Центра есть дом, а в дому этом – Ты.
Мне при жизни заказан был вход в твои двери, а ныне астральным туристом
я смогу приходить к тебе тайно, как ночью в музей.
Перестану делить населенье на милых врагов и заклятых друзей
и наймусь добровольцем к Гавриле в небесное войско,
чтоб хранить и беречь тех, кто дорог, от всяческих бед,
чтоб из Мира Иного тебе посылать регулярный привет
от беспутного ангела… но чудотворного свойства.

*****
Алексею Штерну

Мужчины всегда возвращаются к старым своим женщинам,
не внемля совету поэта «не возвращаться к былым
возлюбленным…» Они приходят однажды увенчанные
разочарованьями и на висках белым-
бело. Они стоят тихие, словно щенки побитые,
плечом подпирая облезлый косяк двери.
Замученные инфарктами, геморроями, тромбофлебитами,
уже не злоупотребляющие и бросившие курить.
Их некогда гордые лица избороздили морщины.
Их некогда крепкие души – в ранах житейской тщеты.
Сирые и неприкаянные стоят в дверях мужчины
и держат в руках по привычке не нужные уже цветы.
За окнами бредит погодой безоблачной бабье лето,
по улицам молодые любовники бредут, распахнув плащи.
Нестарые старые женщины ждали так долго мгновения этого,
что сил уже не осталось простить своих старых мужчин.
Над крышами пляшет старого танго мотивчик изношенный,
в дымке окраин плывёт равнодушный закат.
Отставные подруги, двоюродные жёны, любовницы брошенные,
нестарые старые женщины на старых мужчин глядят.
Глядят на мужчин отстрадавшие, выплаканные, окаменевшие
глаза убиенных красавиц, сгоревших соломенных вдов.
Им трудно узнать в этих дряблых, близоруких и облысевших
железобетонных героев своих счастливых годов.
Молча в глаза друг другу глядят две судьбы бессмысленные…
Шалый сентябрь нежит округу, забыв про дожди.
Бегут молодые любовники, старое танго насвистывая.
У них на душе – безоблачно, и всё ещё впереди.
А у любовников старых всё в прошлом, всё уже пройдено.
Светел сентябрьский вечер, и не надо искать причин.
Нестарые старые женщины, единственные, как Родина,
не простят, но помилуют старых своих мужчин.
Ибо это – сентябрь, бабье лето – не осень постылая.
И до зимы остаётся ещё немножечко лет.
Нестарые старые женщины старых мужчин помилуют…
… и всех нас помилует кто-то, которого нет.


ЯНВАРСКИЙ  ГРАЖДАНИН

А. Генералову-младшему

Когда трещит мороз так, что оглохнуть можно,
и кажется, что ты – в ночи совсем один,
не лезь в петлю тоски, но вспомни осторожно,
что бродит где-то здесь Январский Гражданин.

Январский Гражданин – не призрак, не исчадье
ада, не болезненного бреда мёрзлый плод.
Он бродит где-то здесь в печали и досаде,
что для него – январь, а для других господ –

один сплошной апрель или июль уютный.
Январский Гражданин – грустнее января.
Он обречён бродить и помнить поминутно,
что для него – январь, и власть календаря –

тотальна. Изменить её не в силах даже
законный Президент. Январский Гражданин
скитается в ночи, в студёном антураже
гранитно-мраморном среди тоскливых льдин

искусственного города, который (скоро
уже три века как!) пустынный пейзаж
будоражит дерзостью своих просторов
архитектурных… Императорская блажь

сотворила всё, что нам мозолит зренье,
Весь этот шик-модерн для праздничных картин.
А мы обречены продрогнуть здесь. Но мненье
есть, что несчастней всех - Январский Гражданин.

Мы доживём январь, преодолеем плавно
февраль и март, а там – глядишь, уже тепло…
А он здесь – навсегда. Ему самодержавно
определён предел, который, как назло,

один сплошной мороз да ночь длинною в сутки.
Январский Гражданин клянёт свой тяжкий рок
и воет на Луну, как из собачьей будки
из наших тесных, тёмных улиц. Водосток,

забитый льдом, в ответ гудит протяжным эхом.
вибрирует труба, где не был трубочист
уже лет сто, утробным гулом… Не до смеха
прохожим в этот час. Им кажется, что свист

метели и концерт из этих завываний
разнообразных им – угроза от больной
столицы отставной, чьё вечное призванье –
устрашать имперских подданных. Домой

они бегут бегом, шепча друг другу в страхе:
«Январский Гражданин! Январский Гражданин…»
а он бредёт в тоске, как осуждённый к плахе,
и плачет оттого, что как всегда – один.

Он не желает зла ни местным, ни туристам.
Его судьба – блюсти законы января.
Он никого пугать не хочет, просто чисто
автоматически ревёт и скулит, благодаря

январским холодам. Попробуй по морозу
прошляться месяцок! И не один кретин
тебе не принесёт классическую розу (!!!!!!)
за то, что ты всегда - Январский Гражданин.

За то, что ты опять – в кипении метели
бессменным часовым нас сторожишь впотьмах.
Январский Гражданин, ворочаясь в постели,
я об одном прошу – не дай тебе с ума

сойти среди зимы Господь (иль кто там – вместо)!
Январский Гражданин, в простудной кутерьме
вьюжащих дней-ночей единственное место,
которое никто занять бы не посмел –

твоё! И ты – один из нас его достоин.
Тебя не взять с собой. Ты – на посту. А жаль…
Спасибо, что ты есть, непобедимый воин –
Январский Гражданин! Прощай! Уже февраль

Влезает в календарь. Отважного солдата
я встречу через год, - прибавится седин…
А ныне в прошлое тебя уводят безвозвратно.
«Пройдемте, гражданин Январский Гражданин!..»



АПОКРИФ

… и обратил в вино. Таких чудес
он мог наделать сотню в сутки, и не важно
для кого. Однако доверяй, но проверяй.
Я многих видел фокусников, каждый
себя считал единственным. И в Рай
навряд ли был допущен после смерти.
Обман есть грех. А этот назорей…

(пропущено)

… безропотно взошёл на крест
и умер. Пошло и банально. Даже
Иуда (тот, что написал донос на смех
всем остальным) был попросту обескуражен.
Из нас он жаждал Чуда больше всех.
А в результате – назорей прибит
к кресту и помирает от жары и жажды…
А мог бы продолжать свои гастроли. Вид
имел, хоть и потрёпанный, но важный,
значительный. На площадях ему
верили без оговорок, глядя
на фокусы с едой. Свою суму
он наполнял монетами не ради
наживы. Но искусства ради. Он
был артистом прирождённым. Неприятно,
что всё так гнусно кончилось. Закон
не различает злых и добрых, только виноватых
и невиновных. Если б не донос
этот, сочинённый как бы в шутку,
возможно, научил бы нас Христос
кудесничать… На рынках это жутко
доходно. Мы без ремесла теперь
печально бродим по вонючей Иудее…

(пропущено)

… похитим из гробницы
и похороним по-людски. Он заслужил
нашей благодарности, хотя бы, наконец…
Пускай профессия его основана на лжи,
он с нами честен был и добр, как Отец.
Мы память сохраним о нём, если Господь
грехи не покарает наши. Может быть, мы даже верим
искренне, что был он Чудотворцем… Плоть
свою мы сами истерзаем…

(финал утерян)



ПОЭМА БЕЗ НАЗВАНИЯ

Ах, зачем ты жратву мне приносишь, дружок, бутерброды, кефир и сырковую массу? Принеси-ка мне лучше тетрадку в кружок и зелёных чернил для 4-го класса. Напишу я поэму о нашем житье, об огромном дурдоме, где мы – пациенты, об огромной тюрьме, где сидим по статье «за измену отчизне»… Шуршит кинолентой заскорузлое время, эпоха тоски, щекотливый пролог нового тыщелетья. Выходить на свободу – пока не с руки, но сидеть за решёткой не греет – не светит. Вот и маемся в нашей палате шизо посреди дураков и различных маньяков. Подглядеть бы на волю, хотя бы в глазок от дверного замка… Но увидишь собаку, что снаружи, как Цербер, наш мир бережёт, и ещё пограничника в новом мундире. Выходить на такую свободу народ не желает и смутно скучает о мире, где нам было всё ясно. Где строили БАМ и по карточкам чай получали и водку. А какой-нибудь Рейг’н получал по зубам за дремучие звёздные войны. Подлодки патрулировали вражеские берега, и на все мировые столицы ракеты точно целились. А в газетах мела пурга отчётных докладов. Нечитабельные газеты помогали тогда победить дефицит туалетной бумаги. В такой обстановке добывали шахтёры свой антрацит и собирали оружейники снайперские винтовки. А на праздники был ритуальный набор: демонстрация – утром, салат «оливье» – за обедом, после водки – на кухне суровый мужской разговор, как Россию нам обустроить, не поперхнувшись бредом одинокого СМИ под названием «Правда», где правды, увы, ни на грош. В этих душных беседах рождались идеи Свободы, от которой мы прячемся ныне, и нас не найдёшь днём с огнём. Мы всем 150-миллионным народом ныне – во внутренней эмиграции, где-нибудь в сериалах бразильских или в пелевинских романах. Мы пытаемся честно отыскать свой собственный путь в светлое будущее, которое без обмана. Но пока в ответ получаем лишь за обманом обман. Давно живём в сплошном виртуальном пространстве. Давно разучились держать пошире карман и топим свою тоску в феерическом пьянстве. Так что нечего делать на зарешёченном свете, дружок. Я в дурдоме пою отдыхающим массам… Приноси мне скорее тетрадку в кружок и зелёных чернил для 4-го класса!


ПОСЛЕДНИЙ  ГЕРОЙ

Памяти «Сайгона»…

Писатель Хлебушкин выходит из «Сайгона».
Кругом шумит неугомонный Невский.
Панель цветёт присутствием блондинок.
Весенний воздух мнёт троллейбус-технократ.

На всех углах торгуют лимонадом
и чепухою кооперативной.
Но Хлебушкин проходит равнодушно
и отрешённо мимо этих благ.

Его сознанье не волнуют массы
нервозно разнаряженных сограждан.
Девятый месяц в творческом запое
вынашивает Хлебушкин роман.

Роман про то, как капитан разведки,
хотя, возможно, и футбольной сборной,
а, может быть рыболовецкой шхуны,
короче – джентльмен и супермен

влюбляется в звезду телеэкрана,
хотя, возможно, в прима-балерину,
а, может быть, в соседку по площадке,
короче, в даму стиля «зашибись».

Но у неё любовник – мафиози,
хотя, возможно, секретарь горкома,
а, может быть, фарцовщик и валютчик,
короче, злой и жадный негодяй.

А наш герой решительно настроен
вступить в борьбу за руку и за сердце
избранницы своей, бороться страстно
и победить всё Мировое Зло.

Но дома у него – жена и дети,
ошибка, понимаешь, дней туманной
от пьянства юности и, может быть, в придачу
ещё какой-нибудь родитель-инвалид.

Вот так он связан и со всех сторон обложен
условностями социальной жизни.
Но наш герой сдаваться не намерен,
и либидо на подвиги зовёт.

А гордая красавица капризна,
ей чересчур уютно с негодяем.
Она не хочет потерять от страсти
сомнительной реальные блага.

И наш герой решается на крайность,
чтоб доказать непобедимость страсти.
Он угоняет самолёт секретный,
а, может быть, мятеж на корабле

ракетном поднимает или просто
на Красную выходит площадь… голым.
Становится врагом и диссидентом,
и дома ждёт его сплошной расстрел…

На фоне этой социальной драмы
наш Хлебушкин задумал эпохально,
глобально показать гниенье-разложенье
понятья «развитой социализм».

Ему для завершения работы
не достаёт двух-трёх ходов сюжетных,
эпизодического яркого героя
и около трёх литров алкоголя.

На улице Марата встретив друга,
приняв в разливе на Стремянной «сотку»,
вдруг Хлебушкина осеняет Муза!..
…и, наконец, всё на своих местах.

И он летит домой к своей печатной
машинке с западающей «кавычкой»,
не видя постовых и светофоров…
И не заметив бешеный «КАМАЗ».

Его похоронили очень скромно.
На Южном. По соседству с той аллеей,
где позже слягут все авторитеты.
А  следом схоронили и «Сайгон».

Никто не помнит день его последний.
Был каждый пьян потом ещё неделю…
Так кончилась Великая Эпоха.
Как видно, ей герои не нужны. 
(1989-1998)


«САЙГОНСКИЙ»  БЛЮЗ
(написано на спор за 15 минут)

Владимиру Парфёнову


Без катастроф и без войны,
без панихид и без агоний
погребены, погребены,
погребены в «Сайгоне».

Бродяги, барды и вруны,
барыги, шлюхи и калеки
погребены, погребены,
погребены навеки.

Стакан подпольного вина –
заупокойная молитва.
Сама в себе погребена
кофейная элита.

На лицах – грим. В глазах – темно.
В душе – лишь ненависть друг к другу…
… и разговор давным-давно
идёт по замкнутому кругу.

Театр абсурда – каждый день.
Одна в репертуаре пьеса.
Давно играть актёрам лень,
но нет другого интереса.

… и гибнут целые миры!
Но никому из нас не больно.
Гуманны правила игры:
самоубийство – добровольно.

Среди всемирной тишины
в стеклянно-каменном загоне
погребены, погребены,
погребены в «Сайгоне»…
август 1983


*****

Самые некрасивые женщины ничем
не отличаются от женщин самых красивых.
Тот же простывший ужин при романтической свече,
те же невидимые миру слёзы и сердце в нарывах
от хронических, почти смертельных житейских неудач.
Самые некрасивые женщины, правда, реже рыдают.
Но не щадит ни тех, ни других время – неумолимый палач,
уносящий в вечность крупицы счастья, которые им выпадают.
Самые некрасивые женщины по привычке клянут судьбу,
но ходят на работу и по магазинам, ведут себя так, будто бы ничего не случилось.
Им труднее, чем самым красивым, скрывать свою полноту или худобу.
Но проще молиться, призывая божественную милость
на свой неуютный, пустой и холодный дом.
Такой же, впрочем, как и у записных красавиц.
К ним однажды является некрасивый ангел, а потом
у них рождаются красивые дети. Красивые дети рождаются.
Самые некрасивые женщины вдруг обретают смысл бытия
и улыбаются так ослепительно, что красивым не снилось.
Теперь они могут жить без судорожного вранья,
ради того, чтобы у их детей получилось
всё, что в собственной жизни не удалось… Цветёт равнодушный закат,
в поднебесье курлыкают птицы, на земле клаксонят автомобили.
Да здравствуют самые некрасивые женщины, во имя которых трубят
архангельские трубы! Я хочу, чтобы их любили.


*****
Ты вернулся в свой город, знакомый до боли зубной,
до футбола дворового в тёплый денёк выходной.
Ты вернулся, бродяга, и кругом идёт голова.
Поскорее влезай в ленинградский гремучий трамвай,
поезжай  на сиротские, нищенские острова,
где балтийское небо нисходит на землю. Едва
ты прибудешь туда, как узнаешь всё тот же закат.
Те же пары влюблённых на старых скамейках сидят,
тот же ветер с залива и та же весенняя грусть…
Ты вернулся домой, ты всё это учил наизусть.
Чтобы мучиться в дальних краях ностальгией и, вернувшись сюда,
объясниться в любви к этим хмурым пространствам. Сверкает звезда
с ультрамариновой тряпочки местных замшелых небес.
Вифлеемская что ли? Видать, зажигал её бес
мелкий, здешний, который тебя соблазнял иноземьем вчера.
А сегодня, вернувшись, ты вычёркиваешь телефонные номера
из записной. Адресаты уже никогда не прибудут назад.
И ты не заглянешь прошлому в прекрасные серые ласковые глаза.
Тебе предстоит в настоящем не по лжи, не во ржи
над пропастью, а в этом призрачном городе жить.
Жить и хранить в своей памяти секретные адреса,
где ещё звучат твоих мертвецов пронзительные голоса,
где происходит и днём и ночью незримый бой,
в котором одна победительница – сука-любовь.



ПОЧТИ  СОНЕТ

Как жалко, что моё существованье
не стало тем же для тебя, чем стало
твоё существованье для меня…
Я в небеса гляжу с такой тоской,
что дохнут пролетающие мухи
и ангелы срываются в пике.
Но в небесах ответа нет на мой извечный
единственный вопрос: ты счастлива?
Боюсь, что на него мне не ответишь
и ты сама. Что остаётся мне?
Я в небо запускаю медный грош,
загадывая решку на удачу.
Быть может, мне сегодня повезёт,
и ты самой себе ответишь «да».
Я тоже стану менее несчастным.


Осень 1998








*****

Люди верят в Магомета,
верят в Будду и Христа.
Только где найти ответа
на вопрос мой, что пристал
к заднице листочком банным?
Где мне отыскать ответ
на вопрос мой окаянный:
«Счастлива Ты или нет?»


*****

Я Вас люблю давно и безуспешно,
как дай Вам Бог другими… Но не даст.
Он, будучи на многое горазд,
не волен подчиняться чувствам нежным.

Но ошибиться просто невозможно:
при свете ночи и во мраке дня
я Вас люблю так сильно, безнадёжно,
как Вы не любите меня.


*****
Мы будем жить в рабочем предместье.
Я – завидный жених, ты – выгодная невеста
С огородом, в котором растёт картошка,
И куда не пускают жука и мошку.
Мы будем жить в кварталах зелёных,
Иногда встречаться под старым клёном.
Обменяемся местными новостями
И разойдемся к своим папе-маме.
Нас будут любить и уважать соседи.
В чаще лесной мы встретим медведей
Имени Шишкина. Они нас не тронут.
Летом пойдём купаться на старый омут.
Будем иногда появляться в свете,
На вечеринках, где все поймут – нам не светит
Быть вместе и даже нежелательно – рядом.
Ты пронзишь не одно мужское сердце взглядом
Волшебных глаз цвета зеленовато-морской лазури.
А мне офицеры будут нервно твердить «покурим?»
И станут у меня выяснять (дебилы),
Когда ты свободна. Ты скажешь: «Милый,
Не нужно быть вместе в одном пространстве…»
И я утоплю по привычке в пьянстве
Бурю, что сотрясает душу,
и твой покой никогда не нарушу.
Мы с тобой никогда не собьёмся с круга,
И станем так странно любить друг друга,
Не приближаясь друг к другу и не удаляясь,
Но вызывая у обывателя зависть.
Ну и пусть он завидует нам, обыватель!
Но в конце концов я буду предатель:
Я напьюсь одуряюще-жаркой водки
И расплачусь в местном сыром околотке
Перед ментами, что и в теплынь и в пургу
Я без тебя прожить не могу…
Но для тебя это безопасно.
Я не стану тебя утомлять напрасно
Коловертью чувств, проживу безнравственно…
Но тебе обещаю: ты будешь счастлива!


*****

Бродишь, пропитанный ядом
весенней ночи Третьего Рима…
Эта женщина – рядом,
только недостижима.

Коснёшься случайным взглядом
и обжигаешь душу. 
Эта женщина – рядом,
но ты не способен нарушить

невидимую границу,
что как за пазухой камень.
Эта женщина – птица,
не ухватишь руками.

Взмоет в синее поднебесье,
и поминай как звали…
Эта женщина – песня,
что поют на привале

солдаты в дальнем походе
по чужой стороне враждебной.
Этой женщины нет в природе,
только свет от неё целебный

ловишь холодным рассветом,
а большего и не надо.
Эта женщина – жаркое лето,
испепеляет взглядом.

Плевать на Христа и Будду
с Останкинской телебашни.
Эта женщина – чудо.
Иногда рядом с нею страшно.

Страшно лишиться зренья,
речи, слуха, обонянья, терпенья…
Эта женщина (прочь сомненья!) –
твоё единственное спасенье

в нашем мире человекообразных
и чуждых друг другу зверушек.
Эта женщина – невытравимая язва,
что грызёт твою грешную душу.

Вот и сидишь без любви и ласки,
глотаешь остывший кофе…
Эта женщина-сказка –
твоя естественная Голгофа.


*****

Ежедневная невыносимость разлуки.
Боль продохнуть не даёт ни минутки.
Жизнь обожает такие штуки.
Это её любимые шутки.
Шляешься стылым ночным Петроградом
В поисках сам и не знаешь какого
Смысла. Ну, что тебе (в принципе!) надо
В Летнем Саду в половине второго
Ночи?! Уже схоронили до лета
В дачных сортирах шедевры скульптуры.
Лишь одиноко сидит неодетый
Чугунный гений литературы,
Некогда прописавший навечно
В русской словесности басни Эзопа.
Что ты здесь ищешь? Всё бесконечно
Каждую ночь одинаково. Тропы
Твоих неизменных ночных путешествий
Ведут тебя замкнутым кругом унылым.
Ты не откроешь Америки, вести
Благой не получишь. Зачем же постылым
Кругом бредёшь еженощно, как будто
Кто-то назначил тебя в часовые
Этим роскошным, гниющим, беспутным
Памятникам архитектуры? Живые
В эти часы почивают в покое
В тёплых постелях. Твоё окруженье –
Зыбкие призраки прошлого, кои
Царствуют ночью. Их мельтешенье
Среди превращённых жёлтым, изменным
Светом фонарным в картон декораций
Старых фасадов, впрочем, не менее
Однообразно и скучно, чем акций
Твоих постоянных пустое томленье.
Призраки ведь безобидней, чем мухи
В наших гриппозных кварталах, и приключений
На пятую точку не сыщешь. Не пруха!..
Ах, одиночество! Мёртвую хватку
Твою на ослабишь иронией даже.
Ты обрекаешь на вечную схватку
С самим собой в этом сером простывшем пейзаже
Питерской ночи бессонной. Раздолье
Чёрной тоске, безобразной и нищей.
Из странствий ночных, пропитавшийся болью,
Ты возвращаешься на пепелище
Скомканной жизни, которой когда-то
Мог бы, наверное, даже гордиться.
Ныне себя Неизвестным Солдатом
Чувствуешь в братской могиле; птицей –
Подранком, отбившимся от равнодушной стаи,
Улетевшей на юг; заблудившимся конкистадором
В джунглях… Похоже, рассвета уже не настанет.
Так и останешься вечным полуночным вором
И неудачником. Клочья тепла дармового
Не удержать в коченеющих этих ладонях.
Холод внутри. И никто тебе доброго слова
Не скажет. Ты – одинок. В бесконечной погоне
За ядовитой и злобной химерой успеха
Ты растерял всё, что было возможно.
Былой пересмешник, давно тебе не до смеха.
Давишься воплем отчаянья и осторожно,
И настороженно смотришь вокруг. То ли ночь, то ли день…
Что ты узришь, недотыкомка-воин?
На горизонте неясную тень
Женщины, коей никто не достоин?
Но без неё – пустота, словно выстрел в висок.
Так и живёшь ожиданием призрачной встречи.
Так и шагаешь, то прямо, то наискосок
Замкнутым кругом тоски, что никто не излечит,
Кроме Неё. Недоступной, прекрасной, чужой…
Эрос в обнимку с Танатосом дремлют. Ты – между.
Что остаётся тебе, мой дружок дорогой?
Всей-то и жизни, что эта хромая, слепая, глухая НАДЕЖДА.


*****
 

Архангелы в трубы воют,
черти поют «Аллилуйю».
(Когда ты была со мною,
я чувствовал, что существую.)

Люд сумасшедший ноет
о потерянном рае.
(Когда ты была со мною,
наша хата стояла с краю.)

На развалинах Трои
правит балом ненастье…
(Когда ты была со мною,
я был впервые счастлив.)

Дни летят без отбоя,
близкой старостью беспокоя.
(Когда ты была со мною,
я был самим собою.)

Жизнь нас матерщиной кроет.
Такому не учат в школе.
(Когда я был рядом с тобою,
я не чувствовал боли.)

Письмо пропитано ядом.
Мёртвый штемпель на белом конверте.
(Когда ты была со мной рядом,
я впервые боялся смерти.)



*****

Сколько бурь отшумело…
Столько лет пролетело!..
Я живу очумело:
я забыл твоё тело.

Я забыл непокорно
эту тайну больную.
Я забыл твои формы,
запах, вкус поцелуя.

Я забыл твои очи,
перси, персты, ланиты…
Ты мне снов не взрываешь ночью.
До рассвета сплю как убитый.

Перемножив два беспредела,
результат получаем свежий:
я забыл твоё тело.
Я им больше не брежу.

Не мечусь оголтело
в одиночестве лихорадки.
Я забыл твоё тело,
значит со мной всё в порядке.

Всё как доктор пророчил,
как цыганка напела,
как судачили сволочи…
Я забыл твоё тело.

Даже, если окажемся рядом
по закону Судьбы летальной,
мы не встретимся взглядом,
не столкнёмся случайно.

Разминёмся слегка ошалело
в удушье былого пожара…
Я забыл твоё тело.
Я шагаю другим тротуаром.

В небеса беззаботно и смело
я иду по ступенькам стёртым…
Я забыл твоё тело,
как положено мёртвым.

Осень 2001, Аргентина


СОНЕТ

Даже если барокко, модерн и ампир
погребают меня под своим величьем,
мне не хватает Тебя, чтобы мир
обрёл завершённость. В его обличьи

зияет лакуна, провал, дыра
на месте, что для Тебя Небесным
Синедрионом отведено… Мура –
всё остальное! Одно твоё место

что-то и значит в моей Судьбе.
Красный угол жизненного пространства…
Потому и пишу безответные письма Тебе,
заранее зная, что с траурным постоянством

почта пришлёт мне до боли знакомый ответ:
«Таких адресов и таких адресатов в окрестных Галактиках нет».

24.08.09


*****

В. Ю. Тыминскому

Классический балет
есть пропускной билет
не то, чтоб в Рай, но в те
возвышенные сферы,

где ангелы трубят
и струны теребят,
и только для тебя
поёт хор пионеров.

Классический балет
давно сошёл на нет.
Вагановка теперь –
простая пэтэуха.

Но ты, Тыминский В.
в плешивой голове
хранишь назло молве
присутствие того, классического Духа.

Когда ты танцевал,
зал тихо обмирал.
Аплодисментов шквал
встречал тебя в финале.

Ушедший на покой,
ты маялся тоской
и стал… кинозвездой!
Так, чтоб не забывали.

Лукавый режиссёр
снимает наш позор…
Но на душе поёт
архангельская лира.

И гордо ты сидишь,
сквозь камеру глядишь,
как я читаю стиш
про резвого сатира.

22 декабря 2010


Ad Sigmund Freud

- 1 -

Мне снилось, как мы победили, и у меня на груди –
медаль «За отвагу при штурме Дворца Тирана»…
Кругом – весёлые современники, над головою – салют, а впереди –
кристально светлое будущее, без страха и без обмана.

Мне снилось, как я возвращаюсь с поля битвы домой…
В шинели, пропахшей порохом, заросший окопной щетиной.
Ты встречаешь меня на пороге и… господибожемой!..
поначалу даже не веришь, что твоего мужчину

не размололо в фарш лихорадкой лихих атак,
не вмазало в сизую грязь свинцовой пургой артобстрела.
Только пряный вкус поцелуя на зачерствевших устах
и возвращает к жизни забывшее ласки тело…

Мне снилось, как мы занимаемся любовью, а не войной
под стрёкот цикад, а не «мессеров», истово, упоённо,
зная, что нынче у Смерти – нескончаемый выходной…
…и потому не страшно быть бесстыже влюблённым.

Не страшно бродить по городу, где больше нет баррикад
и слепые глазницы окон не грозят тебе снайперской пулей.
Не страшно даже смеяться, шутить и валять дурака.
Ведь за это тебя Трибунал не распнёт на электростуле.

Мне снилось, как я с тобой дольше века счастливым живу…
…вот только не вижу в зеркале своего отраженья…
Я проснулся в липкой тревоге и вспомнил, что наяву
мы потерпели на той войне сокрушительное пораженье.

Сентябрь 2010


- 2 -

Я не был знаком с Командором. Он не был моим командиром.
Поэтому скрещивать шпаги с грядущим исходом летальным
по поводу чести супружней, тем более – чести мундира,
нам повода не было даже, не то, что причины глобальной…

Я не был знаком с Дон Гуаном, смазливым столичным плэйбоем,
не видел, как он источает харизму брутального мачо.
Поэтому, встретив красавиц, ушибленных злюкой-Судьбою,
я не понимал откровенно, о чём они горестно плачут.

Я не был знаком с Донной Аней, не падал, сражённый гипнозом
её ****овито-невинного, то есть фатального взгляда.
Поэтому фото в кармане и в сердце свербящей занозы
с собой не таскал по просторам уютного местного Ада.

Так что ж меня мучит ночами навязчивая босхиада:
истошной воздушной тревогой – предсмертные вопли Гуана,
а следом – шаги Командора как пушечная канонада,
дробящая мозг на микроны… и сдавленный хрип Донны Анны…

Я вижу пейзаж после битвы: зенитками рваные тучи,
копчёные холмики танков, ошмётки ушедших в нирвану
гвардейцев и в грязном окопе сожжённый фугасом поручик,
сгребая кишки, заклинает в бреду “Je t’aime, Donna Anna!..”

Я в бездне кошмара тону, как утюг в глубине океана.
И нет ни врача, ни пилюли – избавить себя от химеры…
Но слышу опять этот шёпот горячечный “Oh! I Love You, Donna Anna!..”
И вдруг пропадает желанье вернуться в реальные сферы.

И вот уже сам заклинаю с надеждою лишь на Аллаха:
“Amore! Amore!.. Amore…” Кому это? Сам не пойму…
Хотите – меня упакуйте в смирительную рубаху.
Хотите – сажайте в тюрьму.
Свой сон не отдам никому!..

17-18 октября 2010


- 3 -

Вы помните, герцог? Конечно, Вы всё это помните…
Был волглый октябрь, и сизая морось над площадью.
Горела свеча. Наши тени метались по комнате.
И били копытами нетерпеливые лошади.

Мы брали с собой только самое необходимое.
Война есть война. Эта штука не из приятных.
Избавив от лишних ранений, мы не попрощались с любимыми,
поскольку тогда уже знали, что нам не вернуться обратно.

Вы помните, герцог, как мы прорывались к священному городу?
В атаке слепой безнадёжно теряя убитыми
юнцов-юнкеров, что успели нам стать по-сыновнему дороги…
…и рвались снаряды, и пули свистели, и лошади били копытами.

Вы помните, как поклялись мы остаться свободными,
с последним патроном в стволе забираясь по трапу покатому?
И чайки орали над морем, и выли гудки пароходные,
и таяла на горизонте Отчизна проклятая.

Конечно, Вы помните нищие наши скитания,
продрогших мансард тараканы, таксистские ночи бессонные,
заморских земель чехарда, где без разницы – сука-Италия,
скабрезная Франция или Америка самовлюблённая…

Мы были везде чужаки, продолжая войну свою вечную
с уродами, модой, погодой и даже Природой.
Мы выжили в бурях столетия, суть сохранив человечую.
Ну, вычеркнешь разве такое из генного кода!?

Пускай это было давно, в половине двадцатого…
С тех пор поменялся наш глобус, смешались все греки/варяги.
Но мы оловянными так и остались солдатами,
живыми по той лишь причине, что не изменили присяге.

29 октября 2010

Памяти О.М.


Чудак? Наверное, чудак…
Бездомный пасынок Вселенной.
Увы, не одолеть никак
бессмертным Духом плоти бренной

О чём с улыбкой палача,
блеснувши фиксой золотою,
тебе Отечество-Сучан
с последней скажет прямотою.

И не спасёт никчёмный дар
извлечь из примусного быта
Элладу вечную, когда
у ангелов затылки бриты.

Когда старушкою кривой
горит свеча у изголовья
и спит по волчьему конвой,
напившийся не-волчьей кровью.

Один исход – благословить
Гомера, нищету, отраву
надежды с привкусом любви
и безнадёжную Державу…

И, оттирая злой мазут
эпохи речью златотканой,
стать мраморным бельмом в глазу
стального истукана.

9 ноября 2010
Памяти О.М.(2)



Один еврей на свете жил,
плюгаво-худосочный.
Но он поэтом гордым был,
писал такие строчки:

мол, не увижу Федры я
в театре, во старинном,
поскольку нынче мне, друзья,
грозят этапом длинным…

Нет, не друзья грозят, а тот
хромой кремлёвский горец,
кто злой мечтой одной живёт –
закончить разговорец,

кто курит трубку и легко
державу матом кроет,
кто эту суку-Сулико
душил своей рукою.

Он грозно крутит рыжий ус
Советского Союза.
Но если ты вошёл во вкус
служенья нежным Музам,

так разве кончишь разговор?
Ведь это же – работа.
Пускай над головой топор,
в руке – перо, и всё тут.

А на столе горит свеча,
и строки рвутся-льются…
Да только ждёт тебя Сучан,
и палачи смеются:

смотри, браток, каков жидок!
А ну-ка, три-четыре,
давай пархатого в толчок,
мочи его в сортире!

Но и оттуда, из глубин
воняющего Ада,
он прохрипит, собакин сын,
то, что хрипеть не надо…

…и станет тихо на Земле,
так тихо, что услышим,
как сукой воет во Кремле
усатый шышел-мышел.

А конопатое мурло
дрожит, как сизый студень,
и залил пот его чело,
и весь – как хрен на блюде,

и с мясом вырванный звонок
в виске – смертельной раной…
Так получается Пророк
бессмертнее Тирана.

25 ноября 2010
ДРЕВНЯЯ ГРЕЧЕСКАЯ ПЕСЕНКА

Мария! Я тебя не знал, когда мы воевали в Трое,
Когда мы стены штурмовали, в остервенении сипя…
Мария, если б ты была, я не хотел бы стать героем,
И к возвращению в Итаку берёг под бомбами себя.

Когда над нами «мессершмит» горел фонариком бумажным
И соловьём свистела пуля, казалось нам: война – фигня.
Мы не боялись умереть, юны мы были и отважны,
Но так наивны и беспечны, что не придумали Коня.

А потому, Мария, нам не полагается награда,
А полагаются мученья в глухой, позорной стороне.
Мария, я остался цел, но не пойму, зачем так надо.
Ведь мог бы и не оставаться, никто б не плакал обо мне.

Я и теперь не берегусь, но пролетают пули мимо.
Похоже, я – заговорён, и я Судьбу не тороплю.
Мария, я покуда жив! Но это слишком поправимо,
Чтоб НЕ сказать тебе, Мария, как сильно я тебя люблю!

А если вдруг, когда-нибудь паду от буйства или пьянства,
Какой презрительный диагноз мне не поставят доктора,
Я всё равно останусь там, на той единственной, Троянской…
… и фессалийцы в мятых шлемах мне гаркнут скорбное «ура!»

10 ноября 2010
REQUIEM ЧЕ ГЕВАРЕ


Почти неприкрытой истерикой,
рваной струной на гитаре
гремит над Латинской Америкой
реквием Че Геваре.

Ревёт над Чили и Перу,
над Колумбией и Сальвадором
стон по символу веры
в будущее, в котором

молодые брутальные мачо
свергнут всех местечковых тиранов,
и наступит эпоха без плача,
без крови, страха, обмана…

Команданте Эрнесто Гевара,
зачинщик всемирной драки,
в пиратском берете, с сигарой,
и в комбинезоне хаки.

Доктор, который не вылечил
ни младенца, ни старика,
ничего не умевший ;наче,
чем с «калашниковым» в руках.

Отвергавший любое правительство,
бунтовщик с небрежной харизмой,
ничему, кроме злого вредительства,
не научившийся в жизни.

Предводитель шайки изгоев,
грабанувших казармы «Монкада»…
Почему же ты стал героем,
о котором слагают баллады

на Балканах и в Секторе Газа,
в джунглях Африки и на Тибете?
Почему сияет заразой
звезда на твоём берете?

Ты сегодня отлит в монументы,
о тебе написаны книжки,
пьесы сыграны и киноленты,
и тобою бредят мальчишки.

Команданте Эрнесто Гевара,
ты смог обитающим между
отчаяньем и кошмаром
дать призрачную надежду

на будущее. И светлую веру
в то, что сбросят оковы народы,
и безрукие геррильеро
принесут континенту Свободу.

По бессилью священным насильем
ты ударил наверняка,
лохматобородый мессия
пылающего материка.

Продолжай же, камрад Че Гевара,
не покладая отрубленных кистей,
угрожать и оттуда вселенским пожаром
тиранам и хунтам любых мастей!

Продолжай, Эрнесто, и там баррикады строить,
сокрушая основы основ!..
…оставаясь попутно главным героем
влажных девичьих снов.

Даёшь от рассвета и до рассвета
с верным «калашниковым» на плече
надо всей несчастливой планетой
реквием товарищу Че!


29 Декабря 2010
ПАМЯТИ «СПАРТАКА»

Здесь снова будет протестантский храм.
Теперь так много стало протестантов,
что видно, есть, чему протестовать.
Но мы-то помним церковь без креста,
когда скрывался в плюшевой утробе
кинотеатр имени раба.
Был этот  раб печально знаменит
своим дурным характером, который,
в конце концов, привёл к паденью Рим.
Не сам Спартак, но то, что бунт его
успешно и эффектно подавили…
Патриции расслабились, и тут
пришли  вандалы, или готы, или
какие гунны, чёрт их разберёт…
Однако можно видеть результат:
Италия в руинах и поныне,
и с их осмотра кормится народ,
возникший в этом месте от смешенья
традиций, рас, религий и т.п.
Народ поганый, надобно сказать.
Он пиццей с пастой закормил весь мир.
Такой вот наглый экспорт ожиренья…
Но, впрочем, это – на другую тему.
Вернёмся к храму, потому что храм –
такое место на твоём пути,
где ты обычно обретаешь веру,
однажды, и на всю оставшуюся жизнь.
Но мы росли в неправильной стране,
покинутой обидевшимся Богом,
где храмы были под запретом. Их
сносили или заполняли всякой дрянью,
вроде лечебных мастерских для алкашей,
а то и попросту – гнилой картошкой.
Поэтому печальная судьба
костёла Анны (возле Аннешуле)
не столь печальна, как твердил кюре.
В стране безверья именно кино
обречено стать суррогатом Веры,
поскольку в нём всегда есть «хэппи-знд».
Когда кругом разруха, нищета,
хронический послеблокадный голод,
а по экрану прыгает Тарзан,
вдруг понимаешь – вот она, Мечта:
тепло, свобода, сладкие бананы,
и к ним в придачу – с крепким бюстом Джейн.
За гривенник – сеанс сплошного счастья…
Поэтому в утробу «Спартака»
от скучной геометрии сбегал
один еврейский рыжий хулиган
(а в будущем – последний русский нобель)
дрочить на Ц. Леандр и М. Рёкк.
А вместе с ним смотрели на экран,
свободою заморскою питаясь,
те, кто потом захватят власть в стране
и будут строить благостный фантом,
известный миру, как «Эпоха Горби»
или «социализм с мишуткиным лицом».
Трофейных фильмов насмотревшись в детстве,
они решили, что возможно Кинга Конга
трудами Маркса вразумить вполне.
У них в мозгах кубанские казаки
дружили с флибустьерами Э.Флинна
и В.Чапаев плыл через Гудзон…
Но главное, под грохот Перестройки
«Спартак» прибрал к рукам «ГосФильмоФонд» –
верховный бог эстетов местечковых.
И Юра Шуйский нам крутил кино,
такое, что в гробу вертелся Ленин,
а Сталин в саркофаге выпью выл.
Там был Фассбиндер, были Братья Маркс
(без Карла!), Пазолини и Феллини,
заглядывали Бергман и Уэллс,
подмигивал с экрана Бельмондо,
а Вендерс бил депрессией под дышло
и хрипло пела вечная Марлен…
«Спартак» по новой превратился в храм,
сюда ходили преклонять колени
перед великим богом  CINEMA.
Был этот бог живее всех живых,
цветной и даже широкоэкранный…
…и Юра Шуйский, как его Пророк.
Однако, этот торопливый бог,
двадцать четыре раза за секунду
менявший выражение лица,
от верной паствы требовал порой
своеобразных жертвоприношений,
ну, типа бормотухи чемодан.
Она текла во имя Бертолуччи
или Скорсезе прямо из горла
в почти интеллигентные тела,
одним касаньем просветляя разум.
Здесь пили нечто Гаухман Мурад,
покойный Свин и ваш слуга покорный
не ради пьянства, но во имя Муз.
Верней, одной – Десятой, незаконно-
рожденной, но главной средь сестёр.
И Муза посылала нам в ответ
истерику взаимопониманья.
Мы чувствовали кожей каждый кадр.
Её сдирали с нас Брессон и Вайда,
А Терри Гилльям лил на раны йод.
О, Господи! Лихие времена,
на кладбищах росли многоэтажки
братковских просвинцованных могил…
А мы молились Линчу и Висконти,
считая их святыми в Пантеоне
картинок, движущихся из экрана в Вечность…
Но кончился дурной ХХ век,
а раньше кончился «Спартак», поскольку
здесь дискотеки вытеснили Муз.
И в знак протеста старый храм сгорел.
По воле ангелов, а вовсе не из жажды
каких-нибудь там новых Геростратов
войти в Историю. История – она
такая безобразнейшая стерва,
что сохранит скорей ритмичный бред
ахматовского пасынка, чем сполох
пожара, коих ныне три-четыре в сутки.
Все нулевые здесь стоял скелет
не то ангара для картошки, то ли
кинотеатра. Ныне здесь почти
ремэйк костёла, созданного волей
создателя мистической решётки
Летнего Сада, откуда сволочь-Каракозов
стрелял в царя. Но, впрочем, сволочей
в России завсегда с лихвой хватало…
Пускай здесь будет иноверный храм.
У нас на это есть программа «Толерантность».
Мы стерпим пасторов и их немую паству,
а также всех исламских террористов,
что по ночам бесстыже режут нас.
Мы стерпим. Нам не привыкать. Мы будем
по Кирочной бродить с угрюмым видом
и совершать в окрестных подворотнях
трагические жертвоприношенья…
«Спартак» погиб! Да здравствует «Спартак»!

12 ноября 2010

КОНЕЦ НУЛЕВЫХ
(стихи в трамвае маршрута №16
«Пл. Репина – Карбюраторный завод»)

Ну, вот и кончается первое десятилетие нового века…
И я на последнем в Центре, почти фантомном трамвае
еду по хмурой улице имени человека,
которого шлюха зарезала, пока он плескался в ванне.

Размышляю под додескадены трамвайных колёс
про тех, кто застрял в этом городе, посмертно и неумолимо.
Воплощённые в бронзе и мраморе, они ничего, кроме слёз
стыда и позора, не вызывают у проходящих мимо…

В нашем пасмурно-выморочном городе вообще
чаще хочется плакать, чем беззаботно смеяться.
В закоулках пейзажа здешнего много таких вещей,
что выносят мозги мудрецам… Такие дела, Горацио.

Вроде бы жизнь продолжается, и наступают новые времена.
Но мы по-прежнему в сонном хмельном отупеньи
обречены слоняться по улицам, чьи имена
ввергают, если и не в унынье, то в недоуменье.

По улицам полководцев, кто с грозным криком «ура!»
стремительно отступал, теряя танки и самолёты.
По улицам лётчиков, кто, экономя патроны, шёл на таран;
или солдат, кто берёг гранаты, бросаясь грудью на доты.

Беспощадно забытые жертвы бесцельно-бездарной войны.
Найдите десять отличий Мориса Тореза от Хо Ши Мина…
В лобачевских трущобах окраин смотрите широкоформатные сны
о несбывшемся прошлом, что непоправимо невинно.

Вспоминайте мучительно, кто и за что упакован в бетон и кирпич
одинаковых зданий на разных краях Ойкумены.
И когда это гиблое место добьёт долгожданный коллапс-паралич,
вдруг поймёте, за что заплатили летально высокую цену.

Что осталось в итоге? Продолжить винтажный трамвайный круиз
по разбойничьей Части Ямской и, свернув неподкупной Растанной,
возле мусорной речки кладбищенской вылезти, please,
чтоб пройтись по скрипучим мосткам, под которыми спят ветераны

битв изящной словесности с хамским мурлом бытия…
И, скомандовав «пли!»,
огласить горизонт неизбежной гремучей крамолой…
Чтобы отвоевать себе два кубометра Священной Земли
для последнего гопника русской классической школы.

19-21 октября 2010

;;;;; /ПРОЩАЙ!
Борису Берковичу

До свиданья, дружище, мы встретимся позже в Раю,
в нашем общем Раю, где ни эллина, ни иудея…
Где в Эдемском Саду, ни ивритом, ни русским, увы, не владея,
на своём тарабарском наречии ангелы нам пропоют
то ли блюз, то ли кадиш, сиречь заунывный мотив…
Этим как бы приветствуя нас в запредельных пространствах…
Мы вокруг оглядимся, увидим таблички с запретом куренья и пьянства
и подумаем хором: «Приплыли…» Сюда ли хотели прийти
в ту, почти уже ветхозаветную пору, когда проживали в стране,
ныне с глобуса стёртой, развеянной призрачным дымом?..
Там с тобой воровать научились мы воздух и женщин любимых,
и за это не мучиться совестью в общементальном говне.
То есть, мучиться, только совсем за другие дела.
Вопреки телевизору, школе, родителям и Олимпийскому Мишке…
Мы в сортир не дрочить запирались, – читали крамольные книжки.
Потому нам капризная Муза обоим дала.
Ревновали друг друга к стервозной мадам? Может быть…
Да теперь – наплевать, в нашей ссылке посмертно-бессрочной.
В здешних кущах невянущих нам предстоит непорочно
и навечно устраивать свой бестелесно бессмысленный быт.
Погляди-ка, – разбившись на пары, уныло бредут
по садовым дорожкам Володи и Саши, и Оси,
и никто нам не скажет с улыбкой, мол, «милости просим!»
Лишь чудак Даниил верещит что-то в жарком бреду…
Но его санитар укрывает от нас белоснежным крылом
и уводит подальше от недоумённого взгляда.
Нам опять заиграют какой-нибудь траурный шлягер из тамошнего хит-парада,
и опять в унисон мы подумаем: «Полный облом!..»
Нам не нравится этот прекрасный всевышний ГУЛАГ.
Мы не любим псалмы и небесную клейкую манну.
После тысяч обманов земных мы не ждали по смерти обмана.
Ах, зачем нам тогда эта сука Эвтерпа дала?!
Впрочем, нам ли с тобой унывать? Вспомни свой парабеллум и джип,
вспомни злобных вампиров-хамасовцев в Секторе Газа…
Я в ответ вспомяну про какую другую заразу…
Мы придумаем что-нибудь вместе и всенепременно сбежим.
Сквозь колючую проволоку неба в астральном обличье своём
мы пролезем легко, все кордоны минуя на шару…
А потом среди гопников сирых подыщем себе аватары
и всё то, что не спели в минувшем, в грядущем уже допоём.
Будет в новых балладах скабрезная лексика, будет возвышенный слог,
вздохи целок влюблённых и россыпь цветов под ногами…
А пока – до свиданья, дружище! До встречи в негостеприимной Валгалле!
Не забудь зарядить парабеллум… Храни тебя Бог!

29-30 сентября 2010

ЗАМЕТКИ К АВТОБИОГРАФИИ

Потому что искусство поэзии – просто прекрасная ложь,
я – один из бесстыжих обманщиков, кто беззастенчиво вхож
в коммунальные спальни и в охраняемые альковы.
Мне до спящих красавиц и дела, казалось бы, нет…
Только я-то им снюсь, и от них получаю астральный привет,
сокрушая основы

одряхлевшей морали страны записных дураков.
Влага девичьих снов, протекая на простынь, от всяких оков
их фантазию освобождает, в закрытых глазах рассыпаются
звёзды салюта…
Это я виноват! Это я написал про любовь,
с ней банально рифмуя в аортах кипящую кровь
и сумбурную смуту

провоцируя в каждой, ещё не побитой камнями реальности,
девичьей нежной душе,
заставляя мечтать про немыслимый в эру компьютеров рай в шалаше
и волшебного принца высматривать в сизом чаду новостроек.
Мне за эти художества, что отвлекают приличный служивый народ
от строительства светлого Нового Мира, когда-нибудь кто-нибудь
рожу набьёт…
Но останусь, как прежде, героем

для субтильных начитанных барышень в чеховских круглых очках
и для юношей, что не хотят перед ними ходить в дурачках,
поминутно цитируя (к месту / не к месту) мои хулиганские строчки.
Вот для них и продолжу (с фаршмаком на месте лица)
изрыгать откровения в рифму, рискуя дойти до конца,
до финальной крупнокалиберной точки.

А потом, облегчённый до унций бессмертной души, я предстану
пред Страшным Судом,
но не стану канючить и мямлить, искать оправданий, ссылаясь
на местный дурдом.
Я взгляну Трибуналу в глаза точно так,
как при жизни смотрел в роковые
очи дерзких красавиц, которых любил изо всех мне отпущенных сил,
каждый раз как последний, которым с небес приносил
настоящие звёзды живые…

И поймёт мой последний Судья: не страшн; мне решенье Суда.
Я же знал ещё здесь, что моя персональная сковорода
поджидает меня с самой первой написанной строчки,
шипя раскалённым,
омерзительно пахнущим маслом. Но я не спешу оказаться на ней,
проживая остаток своих бесшабашных, смешных, безалаберных дней
всё таким же влюблённым

в золотые глаза неприступных красавиц, которым ворую цветы
на парадных газонах Империи и, позабыв про положенный стыд,
откровенно пишу про совсем непристойные страсти, у коих во власти
нахожусь круглосуточно. Что и питает мой скучный, банальный талант.
Я среди стихоплётов российских – один рядовой арестант
безнадёжной напасти

под названием «честное слово о личной судьбе». Отправляя
нервозные письма Тебе,
я морщинусь, кукожусь, худею, лысею, теряю в неравной борьбе
с равнодушной эпохой последние зубы и прочие важные вещи…
Но, уродлив и глуп, я тащу свой почти разложившийся труп
к месту наших свиданий, где для туристических групп
гарантийно обещан

фейерверк настоящих любовных, ревущих, страдающих чувств.
Перед коим творенья почтенных жрецов ars amandi (высоких искусств) –
самодеятельность драмкружка из ДК имени Правого Дела.
Потому что Тебя я сегодня люблю без пределов и прочих границ.
Пред Тобою, волшебной и страстной, валюсь беззастенчиво ниц
и пою всем нутром, что уже безнадёжно сгорело…

01.09.09


КАК ОБЫЧНО…

Дорогая, пойми, я не волен распоряжаться
Тем порядком слов, что мне почему-то диктуют сверху.
Я всего лишь медиум, привыкший впотьмах сражаться
с ненавистной эпохой, где мне суждено как стерху,

занесённому в Красную Книгу, служить мишенью
браконьерам, лесничим и прочему сброду в хаки.
Я привык к сомненьям, бореньям и прочим лишеньям.
У меня инстинкт – по утрам подниматься в атаку

на изнеженный мир гламура, попкорна и телемыла.
Я не знаю, как можно читать на ступеньках метро газеты.
Если б век не плевал на меня из свиного рыла,
я, возможно, вообще бы не вылезал бы из своего клозета.

Там тишина и салфетки, на коих можно писать авторучкой в рифму.
Я сидел бы себе на толчке и писал сонеты.
И пускай пилигримы джихада взрывают в бодрящем ритме
небоскрёбы, автобусы, школы во всех странах света,

мне на это насрать. Мне диктует стервозная Муза
кровь-любовь и ботинок-полуботинок.
Из меня слова вырываются, словно вода из шлюза,
для создания новых, пускай и скорбных картинок

бытия, которое расположилось нагло
изнутри и снаружи, на улице и в сортире.
Дорогая, пойми, это ангел, всего лишь ангел,
от которого спрятаться невозможно даже в эфире

проводных старушечьих радиостанций.
Это – ангел. Ему невозможно сопротивляться.
Он однажды приходит без всякого жлобского глянца,
И отныне ты обязан вовсю стараться,

записать его бредни на туалетной бумаге.
Вот такие, пойми, дорогая, мотивы терзают нужник.
Под его диктовку люблю тебя без пощады и без отваги,
просто так, потому что это кому-то нужно.

13 ноября 2010

КАК ВСЕГДА

Дорогая моя, не могу без тебя и не буду.
Без тебя мне нельзя, потому что нельзя… Вот и всё.
Как бы не издевалась над нами судьбина-паскуда,
будем вместе, вдвоём. Будем рядом. Как написал Басё:

осенний вечер, и грусть, только грусть по соседству.
Тихо шепчет сквозняк про неведомые чудеса…
И какой-то печальный мотив, принесённый из детства,
и какие-то там сиротливые небеса…

И какая-то жизнь, что течёт, куда непонятно.
Вот уже и почти состарились, так сказать.
Только я не хочу повернуть никуда обратно.
А хочу всё время смотреться в твои глаза.

Потому что именно в них скрывается моя тайна.
Моя самая главная тайна, мой самый жгучий секрет.
То, что с нами произошло, – совсем не случайно.
А зачем, – только ветер и знает ответ.

В общем, всё как всегда. Как обычно бывает в жизни.
Каждый день приносит что-нибудь, что интересно жить.
Мы – вдвоём, мы вместе и рядом. В своей Отчизне…
Я люблю тебя потому, что просто не могу не любить.

                17 ноября2010
КОРОЛЕВА МАРГОША

1.
У меня проживает собака, безродная сука.
По прозванью Марго, а по виду – почти королевских кровей.
Полосатая, словно бенгальский тигр, такая вот штука.
И любимая от хвоста до самых мохнатых бровей.

У меня собака лает на всяких исламских
террористов, которые бродят по нашим дворам.
Не выносит жлобов и прочих личностей хамских
и исправно писает/какает по вечерам и утрам.

Моя собака любит жену и тёщу,
лижет руки и ласково машет хвостом.
Она такая славная, что сам я, в общем,
люблю её безоговорочно. А потом,

после смерти она будет сидеть – охранять мою могилу.
Я это знаю доподлинно, из источников, которым нельзя
не поверить. Впрочем, это довольно мило…
Представляю, как на могилу придут друзья,

а она сидит там и воет страшно и жутко
на Луну, на людей и даже на случайных ментов.
И всё оттого, что меня не стало… такая гнусная шутка
злой судьбы. И не надо винить никаких скотов,

в том, что меня не стало. Я просто отжил свои сроки,
вычерпал свой лимит и умер, поскольку не мог дольше жить.
Но к своей собаке я не хочу быть настолько жестоким,
чтоб покинуть её раньше времени. Я не по лжи,

не во ржи над пропастью без неё не буду в текущей эпохе.
Вот такая есть у меня беззастенчивая любовь.
Дорогая Марго! Мне без тебя так плохо,
что стынет в жилах и без того остывшая кровь…

Дорогая Марго! Давай мы вместе с тобой полаем
на каких-нибудь мерзких гадов, на нехороших людей…
Дорогая Марго! Я люблю тебя так, дорогая,
что почти задыхаюсь… и всё… и никаких гвоздей…

17 ноября 2010

2.
Мне снятся не пиво и раки,
ни дом, заметённый пургой.
Мне снится моя собака –
безродная сука Марго.

Когда мне бывает плохо,
когда посылает в ответ
на вирши – подальше эпоха,
вернее товарища нет.

Давай поскулим от обиды
на жёсткое время в жилет
друг другу, Маргоха, друг другу –
вернее товарища нет.

Давай мы с тобою повоем
на блин равнодушной Луны…
И я, клянусь головою,
смотреть буду те же сны,

в которых мы рядом, Маргоха,
в которых мы вместе, мой друг.
Пускай меня топит эпоха,
ты – мой спасательный круг.

04.02.2011
Рождественская фантазия


Я хотел бы жить с тобой на маленьком острове в устье Ла Платы,
удивляясь тому, что самый жаркий месяц в году – январь,
тому, что к Рождеству поспевают персики и гранаты,
и, чтоб не сойти с ума, лучше вообще не смотреть в календарь.

Я хотел бы сидеть с тобою по вечерам на крылечке,
наблюдая, как тает вдали над Байресом жёлтая электрическая хмарь.
Мы бы жили с тобой по-старинке, нам хватало бы парафиновой свечки.
А в самые тёмные ночи мы зажигали бы яркий керосиновый фонарь.

Я, наверное, стал бы гаучо, поскольку люблю коняшек
(правда, где им на маленьком острове, бедолагам, пастись?).
А ты бы работала мамой, родив очаровательных пухлых близняшек,
которые нам с тобой, грешным, дадут единственный шанс спастись,

очистить наши усталые, закопчённые, сморщенные души,
научиться снова смеяться и с надеждой встречать рассвет…
Мы с тобой иногда напивались бы самогоном из собственной груши.
Но не с тоски, как раньше, а потому что нет

ничего веселей, чем, надравшись, гонять по траве тупых броненосцев,
от испуга свернувшихся в маленькие бронзовые мячи.
С того и пошёл аргентинский футбол… Мы Георгию-Победоносцу
срубили б часовенку за то, что послал нам нехитрые харчи.

Я хотел бы, чтоб к нам приплывали друзья на ветхом речном трамвайчике,
тарахтящем, плюющемся дымом, полном шумных торговок рыбой.
Они вылезали б на хлипкий причал, слепые от солнечных зайчиков,
и небритому капитану по-русски говорили «Мучо спасибо!»

Потом мы сидели б в садовой беседке, жарили лучшую в мире говядину,
вспоминали лихую молодость в липком балтийском тумане
и, словно на питерской кухне, вновь костерили бы Родину-гадину,
уличая её в продажности, косности, пошлости и обмане.

И на той стороне Земли заикала б держава холопьяя
и очнулась от сонной одури… чтоб блевотину подтереть.
А на нашем маленьком острове наступила б страна Утопия,
где впервые в жизни мне будет не в шутку боязно умереть.

Я хотел бы, чтоб всё это произошло наяву, безо всяких условностей.
Чтоб в глазах твоих снова горели счастливые золотые огни…
Жаль, что нет никакой Аргентины на этом паршивом глобусе,
на котором нам с тобой выпало коротать свои скорбные дни…

24 декабря 2010

ОФЕЛИЯ ON LINE

Таисии Малолетовой

Ах, зачем ты, Офельюшка, в полночь берёшь ноутбук
и в истёртую клаву нервически тыкаешь пальчик,
доверяя бездушному Твиттеру злую судьбу,
где твой папа – «гейм овер», а геймер – возлюбленный мальчик?

Дорогая, пойми, – не бывает на свете чудес.
Ни ай-Фон, ни ай-Пад не избавят мозги от распада.
И в последний момент перед Бездной никто не пришлёт эс-эм-эс
с животворными тегами «каюсь», «люблю» и «НЕ НАДО!»

Твой задроченный принц не гуглит на «ту би / не ту би»
и не смотрит в Ю-тубе покойного Йорика клипы…
Даже если архангел Гаврила с небес в свою дудку трубит,
он не слышит, ему не до музыки, он к монитору прилипнул.

По наводке в формате 3D, закусив удила,
Гамлет в шутере мочит Лаэртов и Клавдиев ****ских
третьи сутки без сна… Лучше б ты ему сразу дала!
…и, глядишь, наступил бы покой в королевстве Недатском.

А вообще-то, сестричка, у нас тут всегда всё не так.
И Гертруде не в падлу постить в социальных сетях свои голые ляжки.
Чтобы вся блогосфера дивилась на этот бардак…
…а Шекспиров заглючивших быстро апгрейдят на Пряжке.

Или выпустят троллей пожабить на воле по тем же делам.
Модераторам форума комменты – словно говном захлебнуться…
Что тебе остаётся, Полоньевна? Взять, да и выйти в офф-лайн,
чтоб уже никогда в Паутину 2.0 не вернуться.

Чтоб навеки проклясть виртуальную эту муру,
и наследному киборгу Гамлету непоправимой наградой
в садо-мазо прикиде из чёрного латекса всплыть поутру
среди белых кувшинок в пруду Лопухинского сада…

27-28 сентября 2010

*****

Полусмытый дождём, припорошенный пылью и смогом,
этот город едва различим в чехарде механических буден.
Заболевший цингой и покинутый разочарованным Богом,
он давно равнодушен к своим обитающим людям.

И они отвечают ему идентично, сползая в метро
и не глядя на шприц Петропавловки или чернильницу Монферрана,
распивая на лавочках Летнего Сада совсем не ситро,
заедая ошмётками мыльной, навязчивой теле-нирваны…

Ежедневно бредёшь по Фонтанке сквозь подслеповатый туман
и себя ощущаешь своим среди вялотекущих сомнамбул.
Не страшат ни тюрьма, ни сума, ни фатальность схожденья с ума…
Но однажды тебя повстречает небритый потасканный Ангел,

задержавшийся здесь, потому что намокли крыла,
и творящий работу свою, потому что иной не обучен.
Раскалённой десницей коснётся твоего ледяного чела
и разует глаза, и пронзит тебе сердце зарницей гремучей.

Огнедышащей болью почувствуешь вдруг оголившийся зрительный нерв
и невольно застынешь с хлебалом развёрстым,
ошарашено глядя на стёршийся архитектурный шедевр
в ****ях сиротливых за дальним Египетским мостом…

…и тогда обретёшь неожиданный смысл бытия среди сумрачной лжи.
Унимая зубовную дрожь, и в себя приходя понемногу,
лишь за то, что ты в этом умышленно-призрачном городе
всё ещё жив,
вознесёшь благодарность отсутствующему Богу…

29-30 августа 2010


ПОЛЬСКИЙ REQUIEM

Когда новогодней ранью
проснёшься, пропившись в прах,
и видишь на телеэкране
блондинку с гитарой в руках,

поющую что-то о крыльях,
о ярмарках и цветах…
…вдруг вспоминаешь – Марыля:
Легенда, Свобода, Мечта…

Отчаянная девчонка,
сбивавшая нас с пути…
…и крутится старая плёнка,
и древний звучит мотив.

Ах, как ты, Марыля, нам пела
в эпоху кухОнных встреч!
О том, что ещё не згинелла
та, Посполитая Речь.

О маках на Монте-Кассино,
о квятах в Варшаве великой…
…и мы, в студёной России
грелись твоей музЫкой…

Так пой же, Марыля, пой же
о том же, о чём ты пела…
О Польше, Марыля, о Польше,
что всё ещё не згинелла.

Пой нам о кавалеристах,
рубивших саблями танки…
Пой о гвардейцах плечистых,
в последней, слепой атаке

падавших в маки червоны
на итальянской границе…
Пой о жидов миллионах,
сгоревших в печах Аушвица…

О шляхтичах в конфедератках,
полёгших во рвах Катыни,
о ком молитвы украдкой
ксёндз шептал на латыни…

Пой же, Марыля, пой же!
Рыдай на морозном рассвете
о той безвозвратной Польше,
что сгинула в прошлом столетьи…

Ты пой нам, Марыля, пой же,
мы треснем пшеничной до дна!..
…о Польше, Марыля, о Польше –
ещё не згинелла она!

Так пой же, Марыля, пой же,
согрей январскую стынь!..
Про Польшу, Марыля, про Польшу,
про Аушвиц и про Катынь.

Давай же, Марыля, пой же!
А мы осушим бокалы
за ту, безвозвратную Польшу,
которая нас вдохновляла

на ту обречённую битву
за вашу и нашу Свободу…
Когда быть подло убитым –
почётней, чем жить под сводом

удушливых рабских правил
в краю тотального скотства.
Нас этот дух не оставил,
оставив в нутре благородство…

Спасибо тебе, Марыля,
за вольные песни эти!
Эпохи свиное рыло
на том  мы видали свете…

А здесь, Марыля, нам спой же
о том, что с нами случится
в маленькой гордой Польше,
не сломленной Аушвицем,

не разметённой Катынью,
не размолотой Монте-Кассино…
А мы стакан опрокинем
в память о тех, кто сгинул.

Пой нам, Марыля, пой же
под жгучий глоток пшеничной
о непокорённой Польше,
о той, что у каждого лично

свербит незажившей раной,
горит, как клинок в печёнке…
Греми нам с телеэкрана,
со старой, потёртой плёнки,

хрипи нам, Марыля, бесспорно!
Чтоб злы остались, как черти,
чтоб помнили жертв миллионы,
чтоб жили достойно их смерти!..

Так пой же, Марыля, пой же
куплеты из ветхой тетрадки!..
Чтоб все мы остались в той Польше,
напялив конфедератки…

06 января 2011