Из книги мир, в котором мы живём2

Коготком по сердцу, маком по губам:
я тебя, любимый, никому не сдам,
вот тебе ошейник, крепкий поводок,
будешь век со мною, радостный щенок!

Ха! – чешу я репу, мыслями шурша, --
жизнь с тобой, конечно, очень хороша,
но когда из щеня вырастет кобель,
поводок раскусит он и – шмыг в метель,
в осень грозовую, в стаю на тропу,
где любовь свободна безо всяких пут!

А пока с тобою рядом я, ага,
милая хозяйка, ты мне дорога!
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»


Спи, Надежда, спи, любовь,
на моей кроватке,
и забудь про мужиков
пьяных, жутких, гадких!
Ой, лю-лю, ай, лю-лю,
я один тебя люблю!

А они, едрёна мать,
табачище курят,
и на всё им наплевать,
и в любви халтурят!
То ли дело я, родной --
ты всё время подо мной!

Спи, Надежда, спи, любовь,
часиков в двенадцать
солнце выше куполов
выйдет прогуляться --
я нависну над тобой,
сладко чмокая губой!

Вот такие вот дела,
вот такие штучки,
ты пока не родила
сына-почемучку!
Не волнуйся, ай лю-лю,
я его тебе слеплю!


Стоит жара, и мысли плавятся,
и пот стекает по ушам,
а ты опять твердишь, красавица,
своё привычное: не дам!
Ну и не надо, что поделаешь,
легко ль в немыслимой жаре
скользить по телу загорелому,
вдыхая потное амбре?! --
И мне не нужно будет щепочкой
плыть по разболтанной судьбе,
где ни единой нет зацепочки,
чтоб удержаться на тебе...


Влюбились мы, она в меня,
а я в неё, Настасью,
исходим струями огня
мы с нею в одночасье.
Она во внучки мне годна,
постарше я в два раза!
Питает ночью нас луна
горячечным экстазом.
Любовь, она и есть любовь,
и никуда не деться!

Гоняет старческую кровь
разболтанное сердце.
Ругается вовсю родня,
внук машет кулаками,
я отвечаю всем: фигня,
любовь, она как знамя!
Но если вдруг копыта вдруг
отброшу я в постели,
в канализационный люк
не пхайте менестреля!
Похороните, и табло
воткните в изголовье:
в суглинке здесь лежит мурло,
убитое любовью!


А в кармане ни шиша!
И Адамова душа
яблоком румяным с Евой
делится, ребром шурша.

И рука, дрожа чуть-чуть,
Еве нежно гладит грудь
и на талию ложится,
чтобы ниже соскользнуть.

Соблазнитель юных дам,
наглый парень ты, Адам,
нет ни совести, ни чести!..
Хочешь, отступного дам?

Сто рублёвок серебром --
и катись, Адам, потом
в Ниццы или Куршавели
обожравшимся котом!

Хвост трубой и щёткой ус --
и носи посильный груз,
будь альфонсом у старушек
без семейных тяжких уз!

К Еве сам я подойду
и мелодию в дуду
романтически исполнив,
с ней под яблоню паду.

Словно в малосольный груздь
в губки алые вопьюсь
и она глаза закроет:
будь, что будет, ну и пусть!


А душа
не спеша
цедит брагу из ковша,
пеной в глотке застревает,
будто лебедь в камышах!

Видит Бог,
я не строг,
но сдержать себя не смог
и об угол душу шваркнул,
мол, не капай на порог!

А она,
сатана,
не чувствительней бревна,
ей что кожа, что подкладка,
что кирпичная стена!

Ей что тень,
что плетень,
шевелиться даже лень,
где смахнёшь, туда и липнет,
словно к тёлочке слепень.

Хороша
ты, душа,
да не смыслишь ни шиша,
что любовь моя не стоит
полустёртого гроша!

Одинок,
как сверчок,
я сдержать Её не смог --
полюбила, отлюбила
и метнулась за порог!


Скрипит, просев до пола,
двуспальная кровать,
но дух наш очень молод
и нечего пенять!
Любовь варенья вроде,
тягуча и сладка,
она всё время в моде,
а жизнь-то коротка!
Кто это знает точно,
тот сам себе не враг,
любовною чечёткой
глуша в квартире мрак --
и тёща за стеною
завидует до слёз,
а утром тесть со мною
ругается всерьёз.

Купил диван я клёвый
и стало всё окей,
довольны мы обновой
и любимся на ней;
ни бряка и ни стука --
какая красота!..
Дрожат у тёщи руки,
и это неспроста.
Слова её иссякли
и нечем пошпынять
догадливого зятя,
сменившего кровать.
А тесть, вредитель тайный,
включает в спальне свет
как будто бы случайно:
вы живы тут аль нет?
Да живы, слава Богу,
папаня, видишь сам
наш танец строгий-строгий --
аж ножки к небесам!


А вечер был?
Конечно, был, а как же!
И ночь была, и нас томила жажда,
и пили мы из горлышка нарзан,
пьянела ты, и я тобой был пьян.

На новостройке мучилась клин-баба,
гранит дробила тяжеленной лапой,
позванивала люстра надо мной
и ты была, поверь, такой шальной!

А утро было?
Было, было утро!
Берёза перечёсывала кудри,
и молодой искрящийся газон
в неё был до безумия влюблён.

Проснувшийся пораньше одуванчик
смотрел ей под подол, чего-то клянчил
и голубь, круг нарисовав крылом,
любил свою подругу прямо в нём.

А дальше что?
А дальше вывел день
гулять свою коротенькую тень,
моргнуло небо синими глазами
и пузырьки закончились в нарзане.

Но, если хочешь, если очень хочешь,
мы можем повториться в этой ночи
и в летнем дне, и в шелесте берёз!
Нарзан мы купим, это не вопрос!


Я Вас любил, и Вы меня любили
В кинотеатре, в сквере на перилах,
И на столе и даже под столом,
Но я не сожалею ни о чём!

Вы были сверху, я всегда внизу
Изображал безвольную козу,
И Вы на мне скакали окрылённо,
Моя маркиза, амазонка, донна!

Какие грозы были по июлю!
Дожди стеной стояли в карауле
И падали на крышу шалаша,
Где Вами исполнялись антраша!

Сегодня мир переменился весь,
Вы где-то ТАМ, я неизменно ЗДЕСЬ
Учу езде прелестную сеньору,
Поддавшуюся мне без уговоров.

Она внизу, я сверху за мустанга,
Ей по душе медлительное танго
И чтобы рядом никаких перил...
Мне жаль, что я Вас ТАМ не долюбил!
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»

Обклею сейчас поцелуями
я сверху тебя и по низ,
как Сталин свою Аллилуеву
когда-то в прошедшую жизнь.
А ты не брыкайся, а радуйся,
оно же приятственно ведь
вкушать эротичные сладости,
шепча: осторожней, медведь!
Ага, я тяжёлый и пьяненький,
но это от счастья, поверь,
и не претендует на "баиньки"
живущий в сознании зверь.
До сна ли мне нонече, девушка,
коль страсть выпирает бугром,
а я же не Троцкий, не Левушка,
и мне не грозят топором!
Простыночки скомканы, задраны,
а нервы -- не нервы -- курки!..

Поскрёбышев, гад, не подсматривай,
не то упеку в Соловки!