С Его листа

Злобой загораюсь я утробной,
слыша речь о жизни о загробной.
Слыша плач о рае, плач о Боге.
Лодыри! Лентяи! Лежебоки!

Птицы, что не сеют и не пашут,
дармовой не грежу пищей вашей.
Не терзаю Бога я молитвой,
чтобы манна мне была налита.

Пью ее, не утоляя жажды,
жизнь, в которой жив я лишь однажды.
Хоть на краткий миг, зато со мною
та, зовут которую земною.

Блеяние слышу и мычанье:
–  Обречен на вечные мученья.
Впереди – на вертеле верченье.
Но страшней мне вечное молчанье.

Для чего мне райское паренье,
если ни одним стихотвореньем
не затрону родственные души
на тропе в неведенье идущей.

С той поры, как отлучен от мира,
Пушкин не бряцал своею лирой
и, певец христова воскресенья,
не воскрес ни строчкою Есенин.

Быть в раю, твердят,  такое счастье,
что еще никто не возвращался.
Ну, а мне не надобно иного,
лишь немного этого – земного.

Видеть не на том хочу, на этом
краем глаза краешек рассвета,
вздохи ветра слышать и при этом
быть поэтом и чуть-чуть с приветом.

Я рожден для сочиненья стансов.
Мне иных не надо ипостасей,
перевоплощений в райских кущах
и бесполой радости в грядущем.

Но, отнюдь, не отрицаю Бога,
а, напротив, верую глубоко
и пишу стихи с Его листа я,
и моими он речёт устами.

Каждой новой строчкою своею
зерна откровений божьих сею,
чтоб, упав на землю божьим словом,
снова лесом вырасти сосновым.

Как сосна, объятая закатом,
отливает золотом строка там.
И текут слова мои меж вами,
словно синева между ветвями.
***