3. Екатерина Тупицына

Цветаевой М.И.


красною кистью рябина зажглась,
все повторяется снова;
жизнь моя, жизнь моя, ты удалась,
или опять все по новой?

мне ли опять проживать все с нуля,
нервы ломать, бить стаканы?
в тот гладкошерстный вечор октября
быть непосредственной самой?
вновь осторожно украдкой смотреть,
как вы очами в оправе
рыщете в мыслях: "как бы согреть,
быть не отвергнутым вами?"
прятаться снова в лебяжую шаль,
прятать глаза, голос звонкий?
(мы разбежались: виною октябрь -
лопнула хлипкая кромка).
"а вам куда? стало быть, на Арбат?
что ж, проведете со мною?"
сердце, что бьется в громоздкий набат,
стало предвестником боли.
как вы учтивы, но как вы пьяны!..
как моя кровь закипала,
когда узнала, что я - не одна,
вам ведь одной было мало?
в вас ведь играла татарская страсть -
вас искушали другие;
я же безвольно вам вся отдалась,
став только "яблоком" в тире.
я пронзена ядовитой стрелой -
яд заструился под кожей:
что вы задумали, милый, со мной -
вы меня предали, Боже!..

снова я вижу в знакомых глазах
холод улыбки и скоро...
жизнь моя, жизнь моя, можно сбежать,
чтоб не прожить это снова?


***

Марине Юрьевне Тарасовой


В Сибири по-прежнему холод, Марина Юрьевна.
Медведи на улицу, конечно, еще не вышли, однако
при морозах с утра, когда коченеешь до мозга костей,
от опавших листьев и несуществующего дождя образуется слякоть,
тебе хочется в теплой квартире закрыться и запереть дверь,
чтобы никто не вошел, чтоб никто не нарушил покой,
чтобы случаем не оказался какой-нибудь человек рядом,
пришедший с морозной улицы и принесший с собою смерть
всему теплу в комнате, вместо того, чтоб тебя согреть.

В Сибири по-прежнему холод, Марина Юрьевна.
Даже в квартирах, по русским законам, никто не включил отопление,
приходится одеваться в тридцать три вещи, себя согревая,
оно, конечно, куда ни шло, но все же предел терпению
наступает, когда с утра за окном туман, а стекла запотевают
от сухого и влажного месива (вот такой вот оксюморон),
вот в такие деньки мне кажется, что природа сдыхает,
а мы какие-то гробовщики, упаковывающие её в ящик,
как будущий образец идиллии, как примерный образчик.

В Сибири по-прежнему холод, Марина Юрьевна.
И дело не в том, что температура с ужасающей скоростью колеблется
от теплых, кровавых вершин до холодных адских низин,
а в том, что уже никому абсолютно не верится,
что эта осень подарит тепло. Через стекла витрин
отражаются ветки деревьев, скинувших летнюю роскошь:
Эверестом вздымаются листья — достойно любой картины
какого-нибудь мазилы из Первомайского сквера свиданий,
впрочем, они поломали руки. Я лично видел обломки их очертаний.

В Сибири по-прежнему холод, Марина Юрьевна.
Так что печаль о том, что здесь лучше, конечно, не наше дело,
однако я понимаю, что после недель на «отдыхе»
вам, несомненно, приятно было бы возвратиться; вам, наверное, надоело,
но и то отложили. Впрочем, век не железный, и где-то витает в воздухе
элемент возвращения в гавань, откуда отплыли вечером.
Ах, эти дни!.. нехорошие, сонные, длинные, звездные,
впрочем, все познается в сравнении.

И изредка нужно плоскость в пространстве искать,
но возвращайтесь — мы ждали столько и готовы еще прождать.

В Сибири по-прежнему. Холод, Марина Юрьевна.




В.В.М.
 
Ко всему готов, милая: валяться расхристанным
    в старой канаве пьяным;
        чертить твое имя, крича неистово,
            на скулах косых океана.

Ко всему готов, милая, – даже если по темени
    ударит зарядом тока;
        никогда не забуду терпкого времени
            прожитого одиноко.

Ко всему готов, милая; раскинувши руки,
    сжимаю тебя в объятьях!
        Предчувствую, милая… Готовь-ка прутья
            для грядущих моих распятий!

Ну, здравствуй, милая! Иль не узнала
    хромого певца, побитого?
        Смотри-ка, милая, что за забава
            сталась со мной великая!

Я выстрелил, в сердце (прямо в сердце!),
    и разом прощенный всеми!
        Закопай меня, милая.
            Заупокой меня, милая.
                И поцелуй
                в темя.