Сенокос в деревне

Июль в деревне - пора заготовки сена. В июне травы как бы еще не зрелые, цвет не выбросили, а в июле в самый раз. Начинается сенокос. Жара, мухи и овода.  «Эх, лето красное!! Любил бы я тебя, когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи». Пушкин знал, о чем писал.

Выхожу из дома часов в одиннадцать дня, потому, что рано на покосе делать нечего. Пока роса сойдет, подсохнет скошенная вчера трава, потом уже её нужно ворошить. Деревянные грабли на плечо, тапочки в руке. С детства люблю ходить босиком. Мало кто меня в этом понимал. Если наступать на всю ступню с размаха, можно пораниться. Я привыкла ходить мягко, как бы крадучись. Наступая с носка и потом уже на всю ступню. Хожу, как бы ощупывая землю. Опускаю ноги в дорожную пыль осторожно, шаг за шагом,  иду на покос ворошить сено. Вот тропинка сворачивает к речке, вдоль нее иду по заросшей спорышом и пыреем дорожке. Трава приятно холодит,  и идешь, словно по ковру. Ощущение такое, будто сливаешься с природой, касаешься всего-всего каждой клеточкой тела, а не только ступнями ног.

Вдоль речушки дорожка вьется, цикады стрекочут в траве. Вверху, и не видно где, поет жаворонок. Так бы и улеглась в траву, разбросала руки и стала отыскивать эту поющую в вышине точку-пташку. Но останавливаться нет времени. Погода жаркая, надо сено до вечера переворошить и высушить. Потом в копну сложить. Никогда не знаешь, какая погода будет. Покос уже виден, подхожу ближе и надеваю тапочки. Иначе стерней все ноги порежет, будет нее до романтики. Осматриваюсь и начинаю разбрасывать подсохшую траву. Все вроде в порядке, солнце печет, трава сохнет. Запах свежего сена не сравнить ни с чем. Это луговое разнотравье такое манящее, такое душистое и мягкое, что невозможно не плюхнуться на него. И тут обнаруживаю, что не только я такая романтичная, а еще нашлись желающие поваляться на ароматной травушке. Еще вечера стащили часть покоса в копну, спрессовали все это и, естественно, не разбросали перед уходом. Не до этого им было. Вот досада!

Теперь слежавшееся сено надо растаскивать самой,  а вилы я с собой не принесла. Руками раздирала траву и разбрасывала вновь, поругивая горе - любовников. Пот заливает глаза, травинки липнут к телу, овода уже слетаются на обед. Эти "птички" зловредные тут как тут. Как садится, не слышно, но когда укусит, так подпрыгнешь от боли. Из-за этих негодников не снимаю свое ситцевое платьишко и не загораю. Досадно, но делать нечего.

Наконец, все разворошено-разброшено. Присела под бугорок на кочку. Не успела передохнуть,  как начали повсюду заползать муравьи. Меняю место. Глаза сами закрываются, подсовываю под щеку косынку и засыпаю. Ах, сладок сон человека, сморенного усталостью, да оказался недолог. Слышу шуршание подсыхающей травы потому, что кто-то уже подходит совсем близко.

Открываю глаза и вижу склонившееся надо мной лицо в толстых линзах. Со сна, да еще так близко, не соображу, кто это и зачем. Испугаться не успела потому, что не до конца проснулась. Оказалось, это пасечник с бугра увидел, что я не работаю, а лежу. Пришла ему мысль в голову, что со мной неладное. Солнечный удар или еще что. Пришел даже с водой.

-Ну, испугала ты меня. Не мог смотреть на это спокойно, спустился посмотреть.

Вот ведь какой. А что, на самом деле могло всякое на солнцепеке и за работой случиться. Спасибо доброму человеку. Присел он возле меня. Я оправила платье, отпила воды, принесенной им. Николай – так его звали, спросил:

-Нет ли у тебя аллергии на пчелиные укусы?

-Нет. А что такое?

-Теперь тебе все равно нечего тут делать.  Трава перевернута, пусть себе сохнет, а ты пойдем со мной. Я медом угощу. А если спать-таки надумаешь, так в вагончике можешь отдохнуть.

Правда, думаю, делать тут больше нечего сейчас. Пошли на пасеку. Пчелы так и кружат, так и жужжат. Коля мне в вагончик велит идти от них подальше. Только спросил:

-Какой мед-то любишь?

-Всякий люблю, но особенно светлый. Липовый, еще из белой акации, луговой -  весь,  что до цветения гречихи и подсолнуха собран.

В этом я толк знаю, у папы пасека была раньше. А еще больше я люблю мед с вощиной, со срезанными крышечками тоже.

Как расставил мне пасечник эту роскошь в баночках и блюдечках, глаза у меня разбежались. Одна беда, что много этой сладости не съесть. Чайку с разнотравьем в котелке вскипятил, с медком я откушала за милую душу. А Николай только смотрит, курит и посмеивается. Не ест он этого добра ни в каком виде. Разве что медовуху может выпить. Меня разморило, больше прежнего спать хочется. Но я не стала пользоваться долго гостеприимством и собралась уходить. Пасечник меня с пустыми руками не отпустил, баночку меда светлого налил. Я спросила:
 
-Сколько стоит?

 -Так ты уже оплатила, скрасив мой день.  Вначале с бугра наблюдал, потом чайку попили вместе. А то, понимаешь, сижу тут, как бирюк.  Ни телевизора, ни света даже. Спать с курами ложусь, встаю с зарею. Жизнь такая вроде и хороша, да иногда компании хочется.  И рад я, что с тобой ничего не случилось, всего лишь сон сморил. Распрощались мы, и я пошла домой.

Выйдя на дорогу со стерни, снова сняла тапочки и опять мягкой танцующей походкой отправилась домой. Баночка меда в пакете напоминала о небольшом приключении. А сено сегодня все равно не досохнет, влюбленные пошкодничали. Ну, ничего, надеюсь, что до завтра дождя не будет.

Забота деревенская, когда покос идет, все в небе тучки из-под руки выискивают. И друг у друга вместо "здрасьте" спрашивают:
-Вы только скопнили или уже домой привезли?