Очерки

3
Нет. Мне хочется быть одной. Слушать. Нет. СЛЫШАТЬ. Эти падающие и так громко приземляющиеся капли дождя. Эти звуки. Звуки ночи. Я хочу слышать все звуки природы всегда. Эти мелочи, становящиеся самым главным, сокровенным. Я не хочу отдавать их. Я не хочу делиться этим. Хотя бы потому, что мне не хватит всех земных слов, чтобы передать все. Я не объясню тебе, дорогой читатель, всего того, что я чувствую. У меня много слов и синонимов в голове, но ни одна буква не передаст этого чувства свободы. Этого ощущения бытия. Ты сам не сможешь объяснить, какой ты, когда ты тот, кто ты есть. 
Порой это страшно. Очень страшно. Понять, что ты-это природа. Природа с ее неисчерпаемыми запасами. Природа, которая дает только самую малую часть. Нет. Она дает больше. Но мы можем учуять только самое минимальное. И оно уже сносит нам голову. Это чувство, когда ты осознаешь, что ты сам звук. Ничто иное, как звук. Такая ничтожная и величественная мелочь. Ты-просто звук.   

Мне лишь оставалось смотреть на их вспухшие тела. Местами было видно, как внутренности просились наружу. Смотреть было мерзко, но я понимала — пельмени сварились.

А он, видимо, держал равновесие. Шагал по тонкой проволоке жизни, а в руках шест, на одном конце которого мозги, а на другом-сердце. Это было эффектно, никто не спорит! Он сам по себе был таким впечатляющим человеком. И я знала, что еще больше в нем жило впечатлительности. Он играл роль качественно и безукоризненно. Живо передавал все страдания и слабости с той же страстью, которая возглавляла его стремление к победам. Он поистине жил! Но не  был собой. В один прекрасный день, когда он словил себя на мысли, что он может совмещать в себе два мира, он решил полюбить. И полюбил. И всю последующую главу жизни то хвастал, что он смог по-настоящему полюбить, не падая при этом в жуткую бездну, то плакал от того, что нет рая, пока не явится ад. 
Нет, конечно, со мной рая много не прочувствуешь. Я упряма, безразлична, неуверенна и эгоистична. Но все это меркнет и бледнеет рядом с тем фактом, что он страдает тяжелой формой двуличия. И то, что он считал меня самым ужасным из наказаний. Я была его болью, его страхом, его ненавистью, его единственной. 
О чем думает мрамор, когда из него высекают произведение искусства? Вряд ли о том, что Микеланджело отсекает от него лишнее. Какое еще лишнее!? Тут каждый миллиметр на вес золота! Мрамор орет, плачет. От боли? Возможно. Но по-большей части от обиды. Но стоит ему понять, что из него создают красоту, как он... Нет. Он не успокоится. Мрамор станет кричать еще больше. Ведь теперь унизили еще и его внешние качества! Это что же, он не идеален!?

Если судьба сведет нас вновь, знай-пришла пора расплаты за грехи. 

Я не боюсь того момента, когда взорвется вся галактика моя. И россыпи острых звезд изничтожат всю меня: и тело, и дух, и все мое существо. Я не боюсь, я жажду этого взрыва.