Неосказка

Трещит, хрустит рассохшаяся рама;
шипит, хрипит, захлебываясь в пене,
морской прибой, ночная панорама
в ногах домов, кидаясь к блокам на колени.

И не осталось сна, забыты сон и слабость,
в обители глухой не жалуют их песен.
Под шумный шорох ног им места не осталось
в пульсирующем сердце городов, им тесно.

Горячий горький сок от слов таких щадящих
вдоль скользких стен гортани, цепляясь за тепло,
струится дальше, глубже, по венам, проходящим
через живое тленное нутро.

Раз тело нам дано лишь для души защиты,
раз для того, чтоб Вечная впитала на земле
и муки, и любви, безвестность и софитов,
так изопьет сполна! А Там расскажет про людей.
Про глупых, глупых чад Природы и Небес,
безумцев кривоногих, мечтателей слепых,
желающих пороков и жаждущих чудес
самодовольных крикунов немых.
Пусть тешит, дорогая, мятежным воем бурь,
какие лишь внизу гудят, у низших,
и пожалеет, что покинула лазурь
таких прекрасных облаков, но нищих.

Мы перестали спать без доброй сказки на ночь
и отказались есть. Зачем питать себя,
если никто не объяснил нам, что за мелочь
та "крепость тела", с чем ее едят.

И непонятно, как же плоть и нервы
сумеют к Вечному нас, глупых, приобщить.
Но лишь один придет к инсайту первым:
он помешается, не выдержит, сбежит.
И там, в холмах песочных, текущих в горизонт,
изрезанный ветрами он засядет
за стол Царей, пока его зовут
средь прочих полудохлой лишней дрянью.
В глазах его он - мальчик. Под веком и в груди
колючая реальность осколочком застряла.
Он, вытянув вперед свои худые ноги,
перебирает клочья одеяла.
И имя взял чудное: При-Вы-Кай.
Он дет свою возлюбленную, Гордость.
Она теплей чем мед, чем кофе, рай...
Вот поскорей бы, без нее загнется.
Ему бы все к Богам, к высотам из оков...
Остался тест один. Король вчера сказал,
что станет после этого мир нов,
и господин он сам себе, и счастья вал.
Еще коньки пообещали и безгрешность,
но он не верит. Молча тянет время,
из тряпок лепит слово "человечность",
глядит в окно на море и стареет.