перед тем, как уйти под воду

да у меня внутри все огромными жерновами перемалывается, когда о тебе думаю.
 если это и не влюбленность, то что-то очень похожее на нее; я уже и сама себе кажусь глупой дурой.
 это пройдет скоро, на самом-то деле, растает, как время сна; мне (да и никому) такого не нужно вовсе,
 только вот понимаешь, у меня вечная осень из-за тебя теперь. ненавижу осень.

 эта осень уже только зимою сменится, перманентной, как маркер для дисков с музыкой:
 написала – не вырубишь топором, не сожжешь, ни вода не возьмет, ни память-труженица,
 ты меня хоть не трогай, что ли, у меня же все напрочь живое, трепещет в агонии и даже, по-моему, током бьется –
 фабрика фейерверков внутри, только брак сплошной производят – сама не знаю, когда взорвется.

 это – только  моя беда, конечно же, мне самой звать пожарных, тушить костры и выстраивать города на старых местах,
 только, знаешь, у судьбы моей в глазах не я отражаюсь, а восьмерки, набок свалившиеся от боли, перевязанные, все в бинтах,
 мы похожи с ними – я такая же, вся пустая и сломанная, неправильная и невыправленная,
 я – как гордиев узел, меня только рубить можно. знаешь, здесь иначе уже не выиграешь.

 я красива безумно, безумна эпизодически, но мне, говоря откровенно, уже нет никакого дела до этого
 мне собрать бы себя хоть в какой сосуд, может, в амфору, может, в кальян, может, в лампу дневного света.
 в уши, в голову, завывает кто-то: «просто легче мне оттого, что я все это спел» - я хватаюсь за солнечное сплетение,
 выдыхаю слова, просто чтобы дожить до завтра. я и так уж едва не стала собственной тенью.

 просто внутри у меня животное, не попавшее в ноев ковчег, рвет, терзает с невиданной силой мягкие ткани легких.
 он сжирает меня изнутри, этот зверь, некрасиво, по-детски, не помня о правилах этикета далеких родин, урчит неловко.
 либо я, либо он, и дела идут так, что он победит непременно: он, по крайней мере, одиночеством не страдает.
 я же – что я? насытятся звери, вырастут пастухи  -  исполненная, бессмысленная. упавший воздушный шарик.

 ничего уже не изменится; мне бы просто дожить до внутреннего потепления, вызванного истончением стенок черепа.
 жернова остановятся, и дышать станет легче – не когда-то, по истечении пятилетнего плана, а все той же осенью вересковой.
 ты не бойся из-за меня. я – служитель культа остывшего пепла. придумываю счастье себе – приходят муки непрошеные.
 я исправлюсь, я выживу, стану другой собою – осенью… осенью. осенью?