Тру-ля-ля!

- Вольфганг, Вольфганг! - радостно воскликнула молодая женщина, и, приподнявшись
с кресла, побежала к двери.
- Мой друг, - наклонившись к Моцарту, сказал хозяин дома, - Сегодня в гостях нашего
музыкального вечера знатная мадам из Парижа.
Она очарована вашим творчеством.
- Да? - ответил Моцарт, - Очень польщён, Карл, друг мой.
- Позвольте представить вам, - обратился тот к Моцарту, - маркиза Виолетта.
Не соблюдая этикет, знатная аристократка подбежала к композитору, и, крепко сжав
его руку, с восторженным взором и ослепительной улыбкой прокричала:
- Тру-ля-ля!
- Мадемуазель, я не расслышал, что вы сказали?
- Тру-ля-ля!
- Что-что? - переспросил Моцарт.
- Ну как же, милый Моцарт, это ваша последняя соната - она такая забавная! О, я так
хорошо понимаю вас, я поняла всё, что вы хотели сказать в этой музыке!
И особенно здесь, в этом эпизоде...
Подойдя к клавесину, маркиза, расправив пышное платье, села на белый с позолотой стул.
Ее пальцы совершенно механически, до хрипоты струн, застучали по клавишам.
Все гости умолкли, и внимательно слушали.
- Вот, вот! - воскликнула дама, и, весело подпрыгнув, с такой силой сыграла мордент,
что облако пыли поднялось от деки клавесина. - Вот, тру-ля-ля! Боже мой, Вольфганг,
вы гений! Вы словно бабочка, а это - порхание ваших крыльев!
Моцарт побледнел, и не моргая смотрел - что же произойдет далее. Хозяин дома коснулся
его плеча, и Моцарт, придя в себя, сказал:
- Мадемуазель, это всего лишь мордент, но он прозвучал как пощечина... Бедный клавесин...
- Ах, Вольфганг, вы такой милый, вы такой забавный! Вы ангел моей жизни!.. Ну ладно,
сыграйте нам что-нибудь новенькое.
Композитор сел за клавесин и заиграл печальную сицилиану, звуки которой словно мерцали
в пространстве большого зала, и даже самые равнодушные к музыке отложили в сторону
 фарфоровые кружки с горячим шоколадом. Кто-то подносил платок к своим глазам,
пряча свои слёзы. Никто не мог понять - о чём эта музыка, о чём грустит, что вспоминает.
Но в ней было что-то неуловимо прекрасное, прекрасное само в себе, каким и должно быть
искусство. Идеи... Вечные идеи, которые отображались во многом и во многих,
но никогда не растворялись и не умирали в своём воплощении...
Когда прозвучал последний аккорд, французская дама громко захлопала в ладоши.
Все на неё посмотрели, и она, поняв, что сделала что-то не то, вместо того, чтобы
умолкнуть, сказала:
- Давайте я опишу, что здесь хотел сказать композитор! Это жизнь очень грустного
ручейка. Он такой грустный, но в то же время весёлый,
поёт он с птицами, которые не сеют и не жнут. Но вот! Пастушка и пастух, объятия,
лобзания, овечки сами по-себе пасутся.
Но вот все птички разлетелись, на груди облаков вуаль Пандоры снизошла, ах, то наверно
поцелуй некстати, пастушка же давно обручена.
Виденье гробовое. Внезапный мрак... Ах, мы такие беспечные в молодости, мы все как
ручеёк! Мсье Тру-ля-ля, но даже когда вы грозите нам пальцем,
даже здесь, даже тогда присутствует ваш фирменный почерк, ваш автограф: «тру-ля-ля»!
- Мадемуазель Виолетта, я не спорю, что ритм сицилианы похож на волны, но поверьте,
что музыка - это просто музыка. - Моцарт направился к двери...
- Но как же, как же! - кричала вдогонку маркиза. Не оборачиваясь, Вольфганг промолвил:
- Оставьте музыку быть музыкой... Дайте ей такую возможность.

illustration: Johann Zoffany -
George, 3rd Earl Cowper, with the Family of Charles Gore, c.1775
music:
Agni Agnellius - Concerto for Harpsichord and String Orchestra