Свеча. сборник стихотворений. 2015

Свеча.
Сборник стихотворений.

посвящается моей жене

*    *    *
Когда наступит наша череда
И смерть покончит с праздностью земною,
С чем умираем – с тем и навсегда
Останемся наедине с собою.

Всё очень просто, выбор не велик:
Коль прожил с Богом – остаёшься с Богом,
А если жить хотением привык,
То не ропщи на Бога слишком строго.

Что через день – зачем о том гадать –
Довольно дню сегодняшней заботы.
На то даётся сердцу благодать,
Чтоб не оставить сердце без работы.

Спеши, поэт, всё ближе тот порог,
Который в даты превращает – годы.
Дар вечности и странный дар свободы
Сумел ты понести или не смог?



1
ВЕЧЕР



ПОХОДНЫЙ  НОЧЛЕГ

Закат, закинув лунный блин
С размаха в илистую реку,
За частоколом из осин
И полем – ночь прокукарекал.

И начался иной отсчёт
Иного времени – тягучий
Как мёд, сочащийся из сот,
И также  как и мёд – пахучий.

Аптекарской полынью трав
И перестуком тепловозов
Ночь свой показывала нрав
В стихах, а не страницах прозы.

И пусть уже рассвет вчерне
Таился где-то между строчек
Дорог, вздыхающих во сне
И придорожных ям и кочек,

Пусть лесенки далёких шпал
Играли в чехарду с туманом –
Пришедший сумрак подступал
И шарил спички по карманам.

Колючим пледом с головой
В двухместной старенькой палатке
Укутывал мена с тобой
И убаюкивал украдкой.

Горел  костёр. И поле прочь
От вспышек сучьев и соломы
Отшатывалось молча в ночь
В раскрытом марлевом проёме.

Ты засыпала. Я - не спал.
И в отблесках костра на платье
Сквозь сумрак ночи прозревал
И успокоенность и счастье.




*    *    * 
В октябрьский дачный кавардак
Дорог и тропок полуголых,
Лесов шершавый полумрак,
В грибные пряные рассолы –

Из электрички – с головой,
Как в зыбь морскую – без оглядки;
А если будут звать домой,
Со звавшими затею прятки.

Пускай сто раз остынут щи
И хватит калачи кондратий
Поэта лучше не ищи
В его заветном вертограде.

И даже если телефон
Затворничество потревожит:
Я буду верить – этот звон
Мне снится. И настырность – тоже.

На крайний случай – наутёк
До старой лесопильни в чаще,
Где меж наваленных досок
Приют найдётся немудрящий.

Два дня молчания важней
(Пускай в забытой лесопильне)
Трёхсот шестидесяти дней
Пустопорожней говорильни.

Каморка с печкой и кровать,
Трёхногий столик непослушный:
Молчи, коль хочется молчать,
Пиши, коль хочется писать –
Чего ещё поэту нужно?




ЗИМА

Троллейбусы проносятся над небом
Распластанным по руслам стылых речек.
Толкается у ГУМа человечек
За памперсом, морковками и хлебом.

Бреду себе по питерской изнанке -
Куда глаза глядят, куда ботинки
Шагают: от Фонтанки - до Кретинки,
И снова: от Кретинки - до Фонтанки.

Я привязал свои иммунитеты
За хвостики и жабры к аспирину.
Плюю с Адмиралтейства на ангину,
Курс доллара и трескаю конфеты.

А дни пронумерованы, и вскоре
Весна чирикнет в сонные окошки,
Наступит время кваса и окрошки
И  пешешествия с Тобой на море.





БОЛЕЮ

Я не знаю, я не знаю
Что там будет – впереди:
Отблеск ада, проблеск Рая,
Боль в простуженной груди,

Или просто домовина –
Со святыми упокой
Жизнь затёртою картиной
Проплывёт передо мной

И уйдёт в такие дали,
Где Макар гонял телят,
Где ни смеха, ни печали
И молчанья чёрный плат.

Всё не важно, всё не нужно.
День – пушинка на ветру.
Замок жизненный, воздушный
Знаю, как-то поутру –

Как задачник распадётся
Ворохом страниц. И вот
Ни тебе, ни тьмы, ни солнца
И – бумаги полон рот.

Всё не нужно, всё не важно
Как забытый образ сна.
Страшно мне или не страшно
Я не знаю, я не зна…


КУКУШОН

Я Жадный Кукушон, я оккупант гнездовий
Хохластый Неботык, Клювастый Червеглот.
Я принимаю жизнь без всяческих условий
Такой, какая есть, какую вместит рот.

Я Жадный Кукушон, дрожите короеды,
Бессмысленная тля земного бытия:
Я – Сфинкс на берегу необратимой Леты,
Я – Перевозчик душ в нездешние края.

И небо и земля с невольным содроганьем
Внимают, трепеща, чего я прореку.
Подсчитывает вслух зажмурясь мирозданье
Мои громоподобные всесильные «ку-ку».

А звёзды с вышины за тысячею – тыща
Спадают в тишине на придорожный лён.
Азото-кислород над деревами свищет.
Я – Властелин. Я – бог.
                Я – Жадный Кукушон!


В ПОЕЗДЕ

Листает осень за стеклом вагона
Янтарные обрывки летних дней.
До стона нереальные, до звона
Застыли блики облаков над ней.

В кочующих колёсных перестуках,
В полётном плеске блекнущих дерев
Мне слышится такая сила звука,
Что  перед ней молчу, окаменев.

Так, перед лавою аплодисментов
Обвально затихает полный зал
И жизнь твоя – всего лишь кинолента
В многоочитом отблеске зеркал.

И осень, пробегающая мимо
Моей отчизны и чужих отчизн
Как смерть -  внезапна и невосполнима,
И также невозвратна - как  и жизнь.




*    *    *
Час расставанья - судный час,
Томительный, последний.
Час холода любимых глаз,
Топтания в передней.

Не в слове, в  жесте: жест не лжёт,
Раскрыт почти до жути -
Час расставания – полёт,
Рывок до самой сути.

Час расставанья -  час беды,
Насилье над собою,
Преодоленье пустоты
И пытка пустотою.

Впаденье в пропасть - в сумрак, в тень
Почти грехопаденье.
Час расставания - ступень
К последнему терпенью.

Час расставания - билет
К себе, последним классом.
Час расставания - ответ
На все вопросы разом.

ДОЖДЬ

Среди солнечного блеска
Наугад и невпопад
Дождь вбежал из перелеска
К нам с тобою в дачный сад.

Всюду шуг и шлёпот капель,
Шёпот яблонь, клёкот слив
Дождь разрезал сад как скальпель
Арки радуг обнажив.

Не сбежать и не укрыться,
Дождь и так уже укрыл
Наши возгласы и лица
Шёлком шелестящих крыл,

Шумом, заполошным гамом
Пойманных врасплох сорок –
Словно он себе рекламы
Лучше выдумать не смог.

Изо всех приветствий лета
Дождь внезапный, дождь грибной
Не случайность, а примета,
Указанье нам с тобой:

Как под этим водопадом,
Так до Божьего Суда
Будем мы – с тобою рядом,
Будем – не разлей вода.

Я и верю и не верю
В странный смысл таких примет,
Только лучше нам за дверью
Поискать на них ответ.

Пусть стучится дождь о крышу,
Пусть шумит себе в окне!
Я теперь хоть ясно слышу
То, что говоришь ты мне.





НОЧЬЮ

Мне бессоннится и не спится,
Будоражится тишью земной.
Ночи бархатно-чёрная птица
Раскрывает крыла надо мной.

Заполошных её траекторий
Не понять в запотелом стекле;
Толи радость вдали, толи горе,
Толи счастья монетка в золе –

Не поймёшь! Как в ивановских строчках
Всё сгорает, всё сходит на нет:
Жил да помер. Два слова и точка.
А за окнами брезжит рассвет.

Погоди, дай подумать немного,
Дай унять эти спазмы в груди,
Внять спокойному шёпоту Бога
В том, молчащем ещё, впереди.

Даруй веры хотя бы полкружки,
Крепкой веры в Твою благодать,
Чтоб на ватной бессонной подушке
Утро Вечности не продремать.





ВЕЧЕР

Тени вечера мягкой кистью
Обвели очертанья земли,
Положили оттенки на листья
И под склоны оврагов легли.

Все затихло. Лишь ветер устало
По верхушкам бредет наугад,
И нагретой полоской металла
Остывает за полем закат.

Дальний лес час от часа чернее,
Загляделся в немые пруды,
Словно хочет напиться скорее
И не смеет до первой звезды.

Все прозрачнее ветки акаций,
Все туманней небесная гладь.
И беспомощно сосны толпятся,
Словно вместе им легче стоять...


ПРИХОД ЗИМЫ.

И читана и не прочитана
Зимы наступающей сага.
Сквозь щели на окнах сквозит она
И в обуви чавкает влагой.

На чёрных узорах распутицы
Всё вдумчивей и задушевней
Сюжетные линии чудятся
И тают в дымках над деревней.

Попарно, до быта убогого
У плохо раскуренной печки,
Как кроманьонцы – до логова
С добычей спешат человечки;

Отправятся спать. А величие
Ночной непроглядности ляжет
На дальний сарай по обычаю,
На ближнюю яблоню даже,

Застынет впотьмах над тропинками
И, оперевшись на крыши,
От  речки с сырыми осинками
Вдруг ветром холодным задышит.

В стекольном шуршанье на лужицах
Снег истиной непреходящей
Пушинкою первой закружится,
Второю, без счета и чаще…

Проснусь. И, быть может, мне чудится
За тюлевой этой завесой
Не то в декорациях улица,
Не то  музыкальная пьеса? -

Всё верно: за ближней обочиной
Сошлись все завязки сюжета.
Повествованье закончено
Мерцанием снега и света.


*    *    *
Бывают грешными пророки,
Но их, пророков, судит Бог
Их сроки – не земные сроки,
И Бог к ним кроток, а не строг.

Но кротость Та не человечья,
Опасна встреча с ней. И вот
Навьючив скудный скарб на плечи
Содом спешит покинуть Лот.

Ко львам бросают Даниила,
И престарелый Даниил
Зрит то, как ангельская сила
Голодных львов лишает сил.

Поэты всякими бывают.
Но их повсюду и всегда
Тысячеустно проклинают,
И убивают – без суда.

И нет защиты, нет покрова,
Нет силы удержать удар.
Дар поэтического слова –
По детски беззащитный дар.

Внимай и виждь! Таким однажды
Быть может твой, поэт, удел.
Раскрыты бездны. Боги жаждут.
А ты какой судьбы хотел?



2
СНЫ ФЕВРАЛЯ








ФЕВРАЛЬ

Запах зимы – запах взрезанной дыни
Или арбуза. Как клюквенный морс
Лучик рассвета на палевой льдине –
Чуть прикоснулся и – намертво вмёрз.

Силятся крыши вглядеться в мерцанья
Послерассветных слепых облаков,
Солнце как блин потерялось в сметане
И не отыщешь его без очков.

Впрочем, не вечно канючить и плакать.
Город – не цепь, и квартира – не клеть.
Улица, вбитая обувью в слякоть,
Тоже не повод скучать и болеть.

В поле из города! Лыжи, платформа,
Блещущим настом укрытая даль.
Здесь, хоть совсем не античен по форме –
Академичен в деталях февраль.

Поле – как поле, сугробы по пояс.
Как полагается – там, вдалеке,
Через холмы извивается поезд
Серою строчкой на синем снежке.

Строчка за строчкой лыжня набегает
Возле оврага опять на лыжню.
А на привале – берёзка нагая
Также как мы, руки тянет к огню.

Искорки солнца на капельках чая.
И, замерев у ствола, не дыша,
Слышишь, как ветру сосна отвечает.
Жизнь продолжается. Жизнь хороша.

*     *     *
Ты сном была и музыкою стала…
А. Тарковский.1923.

Ты музыкой была и пылью стала,
Строкой в забытой Богом картотеке.
Лёг наш Ерушалим и наши Мекки
Под спуды окончательным финалом.

Но ледяным последним отраженьем
Звезды Тарковского, звезды поэтов:
Твои глаза – паренье и паденье –
Мне стали беспокоем нерассветов.

Бессонное удушье валидолов,
Протяжный всхлип хароновых уключин…
Глотая пыль, у самой кромке мола,
Лежу, тобой погибели научен.


  *   *   *
Февральский лес. Колонны сосен молча
Застыли в белых кружевах,
Дом валуном у леса в снежной толще
Зарылся в пояс. Бледный прах
На землю павших облаков не внемлет
Их всхлипам, полушепоту, словам -
Застывшим в слюдяном колючем пепле
Со льдом и небом пополам.

Молчание молчаний. К беспокою
Людскому равнодушен лес,
Восходит  стёжка ледяной строкою
Сквозь сосны до слепых небес.
Нисходит тайна мысли человечьей
До тайны смёрзшейся воды,
До осмысленья встречи и невстречи,
До ощущенья красоты.

До пустоты пустот, в которой Светом
Наполнен каждый, каждый миг
Полётом над Вселенной, и ответом
На все вопросы. Тихий Лик,
Твой Лик - всепроникающий, всецелый
Глядит мне в сердце. Бог есть свет
И нет в Нём темноты… Спешу по белой
Тропе, тропе, которой нет

Спешу туда,  где  в сокровенной  келье,
Всё равнодушье леса не важно,
Где словно солнце вешнего веселья
Любовь восходит вместе с тишиной.
Где Ты и я. И нет ни льда, ни хлада,
Где свет не слепит, не спешит
Секундной стрелкой время. И не надо
Ни слов, ни мыслей для души


Восточная тема

У калитки закрытого храма
- На сто вёрст никого, ничего –
Я на пару с таксистом Равшамом
В жигулёнке встречал Рождество.

Мы по чьей-то удачной подсказке
В эту, скажем, не самую близь,
Марш-броском в два часа по-солдатски
Из райцентра сюда сорвались.

Был Равшам заводной и весёлый.
Предложил колбасы и вина.
Из колонок его радиолы
Издевалась над слухом зурна.

«Если будет то воля Аллаха, -
Говорил он, - в апреле, весной,
На автобусе из Кандолаха
Привезу сюда брата с женой».

И звенела восточная тема.
Ночь справляла своё торжество.
Жалась к лесу звезда Вифлеема.
Русь. Посёлок. Равшам. Рождество.



     *     *     *
И стылый сумрак, и луна.
И равнодушный ветер гулок.
Туман у каждого окна,
В тумане каждый переулок.

Автомобилей блеклый ряд.
Витрин аквариумы. Солнца
Ослепших фонарей глядят
Во мрак дворового колодца.

А время близко. Настаёт
Час Икс, когда печати снимет
Сын Девы, Агнец Божий, Тот –
Распятый в Иерусалиме.

Кто из людей, ниспадших в тлен
Своих проблем полуголодных
Услышит шёпот перемен:
Из нас – добру и злу холодных?

Развёрнут список. Ангел на
Престол поставил чаши гнева.
В тумане улица. Луна.
Семь чаш. И ветер – справа, слева…




  *     *     *

Трещит и щёлкает стальная печка,
Жар отдаёт, вздыхая и шурша.
На скатерти стола – слепая свечка
Трепещет, как заблудшая душа.

Безъэлектрические наши ночи
В глухом посёлке дачном – имя рек –
Глотает, как крамолу между строчек,
Но терпит молча 21й век.

У печки, как то было в век двадцатый,
Как в девятнадцатый – над камельком
От вязи рукоделия лица ты
Не подымаешь. Я гляжу тишком

Поверх академического тома
На плеч сутулость, искры карих глаз.
И – каждая черта твоя знакома,
И не знакома – словно в первый раз.

Не знаю, я не знаю – потому ли
Под пули шли ревнивцы всей земли,
И германы в безумии тонули,
И огибали землю корабли;

Что всех дороже и ценней на свете
В круговращеньях чёрной пустоты
Сутулые под шалью плечи эти
И свечкой озарённые черты,

Не звёзд зелёных в бархате и шёлке
Обычной ночи, ночи ледяной,
А отблески огня на светлой чёлке,
Снег за окном и синий дым печной.




*     *     *

Зимой в лесу такая новизна!
На шёлке неба царственно застыли
Голубовато-серых елей шпили
И гулкая до звона тишина.

С лучистой безоглядностью с ветвей
Как по ступеням Домского собора
Нисходит свет и холод «до» мажора
До кобальта и зелени теней.

Я кислорода пригоршнями пью
Прозрачные и хвойные пилюли.
Но даль гиперборейскую смогу ли
Поймать губами, как поймал твою

Улыбку, о зима моя, Елена?
Легкокрылатой бабочкой в руке
Лелеять синь и передать в строке
Всю тяжесть снега, мёрзлый мёд полена

И треск огня в печи? Эгейский сон
Заснеженного коробка Приама
На русский лад, под куполами храма
И византийском золоте икон –

Я пью за здравие твое, творенье,
И здравье ваше, о снежинок вязь!
Вернись же в тишину, стихотворенье,
Улиссом к отчим скалам возвратясь…




ПЕШКА

И будет метаться по улице чёрной
Метель в голубых фонарях,
И птицею вещею кликать упорно
Впотьмах притаившийся страх.

И шелест шагов, и разлёт перекрёстка
На шахматном пёстром пути –
Я – Пешка на клетке! Белее извёстки
Решительный шаг - впереди.

Придымленный горечью – где же я, где же? –
Давлю свежевыпавший снег,
За белою клеткою издали брызжет
Летящей свободы разбег,

И вспышка, и рокот, и клёкот совиный
- Ответ - не ответ, не понять –
Я должен крыло тормозящей машины
Как Ангела крылья принять.

И ветер, и вьюга… Фонарный, голодный
Танцующий блеск. Пелена…
Так, где же ты, Пешка? Ты стала свободной?
- В ответ ничего: тишина...



КОНЕЦ ФЕВРАЛЯ

И тот же над снегами Дух,
Как в самый первый день творенья
Прочитывает мерно вслух
Весенние стихотворенья.

Внимает сумраку земля
Пытаясь смысл исчислить тайный
По примечаньям на полях
И сбивке голоса случайной.

Переменив у стрелки шаг
На стылых рельсах за рекою
Подслушивает товарняк
Строку за новою строкою.

И вот, когда дойдут едва
До замороженных созвездий
Полу понятные слова,
И гул замрёт на переезде –

Тогда на балку и овраг
Рассыплет март лесною темью
Весёлых оттепелей шаг
И утренних капелей время.

Скорей, скорей, спеши, февраль,
(Твои мгновенья на исходе)
В потёмках исповедать даль
И причастить своей свободе.

Скорей! Рассвет очки уже
В плаще нащупал за подкладкой
И свет на нижнем этаже
Зажёг от верхнего украдкой.

Сейчас отступит темнота
И будет явленною в мире
Не царственная нагота
И нищета в твоей квартире.

Спеши, февраль, пока ещё
За дни и ночи даль готова
Отдать положенный расчёт
И не сказать в упрёк ни слова;

Пока ещё укрыты сном
Застывшие в снегах растенья
И чтенье не завершено
Весеннего стихотворенья.


*    *    *   
 
Жизнь проходит наугад,
Как немая пантомима
Жизнь проходит мимо, мимо
И никто не виноват
И ничто невозвратимо.

Жизнь проходит впопыхах
Словно смысл досужей сплетни,
Первый чих и чих последний
Между ними – ох да ах
И топтание в передней.

Синий-синий пароходик
Жизнь в воде круги выводит.
Словно котик на свободе –
Тот учёный, умный котик
Жизнь уходит, жизнь уходит…









3
СВЕЧА



СВЕЧА

Холодных звёзд холодный свет,
Холодное рассудочное знанье
Да не затмят тебе, поэт,
Свечу живого мирозданья.

И пусть волхвов вела звезда,
Я думаю на самом деле –
Свеча, прозрачна и чиста,
Светила возле Колыбели.

И свет мерцающей свечи
Сквозь темноту тысячелетий
Из той, евангельской ночи,
Всё также путеводно светит.

Приходят дни, уходят дни.
Свеча любви, огонь бесценный,
Спаси, помилуй,  сохрани
От тьмы и холода вселенной!


ПРОРОК

То было в поле. В тишине,
Среди ночных светил
Явился грозный Ангел мне
И гневно говорил:

Скажи народу твоему,
Так передал мне Бог –
За то, что выбираешь тьму
К тебе Я буду строг.
Опустошу твои дома,
А блудных дочерей
Сведу от похоти с ума
До уровня зверей.

За то, что твой священник плут
И плут архиерей,
За то, что оба в церкви лгут
И лицемерят в ней,
За то, что здравая жена
Вытравливала плод –
Пусть будет проклята она
И весь твой грешный род.

Гляди, ты взвешен на весах,
И дланью на стене
Пишу, как Я уже писах
Другим в другой стране:
“Исчислен, взвешен, разделён”,
Повержен в пыль и смрад.
Восстань, оставь покой и сон
И возвратись назад.

Пасхальный Пир накрыт уже,
И на Моей груди
Есть место и твоей душе.
Восстань, пророк, гряди!..


РОЖДЕСТВО

От паперти до алтаря
Со свежестью еловою
Ночь на седьмое января
Раскрытая и новая.

Всё старое – до той звезды,
В посте и покаянии
Ушло. И Рождество бразды
Берёт в свечном мерцании.

А свет растёт. Озарены
От пола до навершия
Четыре храмовых стены.
Стыдится тьма, отвержена,

Того, как яркая заря
Растёт среди полуночи.
И улицы огнём горят
От крыш – до снежных луночек;

Того, как певчий гулкий  бас
За хоровым плетением
Ведёт раскатистый рассказ
С начала Сотворения –

До той, важнейшей из ночей,
Где даль заиорданская
Проснулась – общей и ничьей –
Без труб, без помпы и речей
Эпохой христианскою.

Осанна в вышних – мир любим,
И в нём – благоволение…
Шестокрылатый Херувим,
Многоочитий Серафим
Стоят безмолвно перед ним
В коленопреклонении.


                *   *    *

Планет безмолвных млечная труха,
Колючих звёзд глухое шелестенье
Ложатся в ясли нового стиха
Как пыль вселенной – в Новое Творенье.

И вол, и ослик в отблесках свечи
Носами тёплыми впотьмах, спросонок
В соломе шебуршат. А жар печи
Смиренье греет сложенных пелёнок.

В убогом виде странников-калик
Цари дары под ясли полагают.
И пахнет степью синий базилик,
И пастыри со Ангелы свиряют.

Что было – будет. Раздвигая темь
- Я знаю! – день затеплит небо снова,
И ковш Большой Медведицы, все семь
Усталых звёзд – погасит Солнце-Слово.

Всё завтра утром, утром… А сейчас
Прими, душа, Иосифо терпенье,
И Рождество – как начатый рассказ
Ведущий через Крест – до Воскресенья.
. 


* * *

Пусть твёрдо помнит  каждый демократ,
Что на крови основана свобода.
Христос демократично был распят
По волеизъявлению народа.

И первый всенародный плебисцит
На тему Власти и народовластья
Был змием-искусителем открыт
И пращурам принёс одни несчастья.

Но с вас, вожди, да спросится вдвойне
За то, что вы, заигрывая с чернью,
Её же топите в раздорах и войне,
В крови и поте – медленно и верно.

Вам ли не знать, что сеющий раздор –
В раздоре сгинет среди общих бедствий,
Зовущих к топору – найдёт топор,
Петля и пуля – без суда и следствий.

Преданий древних истина верна,
Семь тысяч лет она уже не нова:
Отец всех демагогов  – сатана.
И не прибавить к этому ни слова.


   *     *    *

И изморозь на яблочных ветвях,
И солнце на застывших каплях влаги…
Я знаю: жизнь – лишь только тень и прах,
Подборка формул на листе бумаги.
Но Ты, но Ты – так выведший число
Каллиграфически и вдохновенно –
Сам стал Числом, и Дробью, и Углом
В пространстве зыбкой формулы вселенной.

Меня помноживший с Собой Самим
И выведший за грани умноженья,
Един в Трёх Лицах, Прост и Неделим,
В деленье смерти ставший Воскресеньем –
Ты, только Ты! И ничего
Главнее нет, всё прочее -  не важно…
Ты  не забудь созданья Твоего
За гранью чисел на листе бумажном!

Река

И снова стою над рекою
На белом от солнца мостке,
И трогаю воду рукою,
И бег её вижу в руке.

Холодный и неторопливый
Влечёт еле слышный поток
И остов изломанной ивы,
И тополя блеклый листок.

А если вглядеться упорно,
Рассмотришь в движении вод
Не только растительный сор, но –
Как время меж пальцев течёт.

Остановись на мгновенье,
Тебе всё равно, что нести!
Оставь хоть глоток вдохновенья.
Хоть каплю надежды в горсти!

Не ведаешь, руслу послушна,
Откуда течёшь и куда…
В ответ – тишина.
          Равнодушно
Сквозь пальцы
      Уходит
             Вода….



*    *    *
«Да молчит всяка плоть». Блики свечек
Через стёкла взирают в окно
И готово к таинственной Встрече
В тёплой Чаше – вода и вино.

«Да молчит всяка плоть». Фимиама
Пряный запах, кадильницы звон,
Список праведных от Авраама –
И до самых последних времён.

«Да молчит…», и внимает в молчанье
В просветлённом своём полусне
Как сквозь годы и мглу расстоянья
С миром Ты говоришь в тишине.

Не прошу ни знаменья, ни чуда,
Даже светлого дара страдать:
Только б ворогам, яко Иуда,
Тайной Вечери днесь не предать.

Пусть закончу безвестной могилой,
Сгину в пропасти небытия:
Да исправится яко кадило
Пред Тобою молитва моя.
 


 МЫ

Кресту евангельской свободы
Мы предпочли - ярмо и кнут.
И с той поры из рода в роды
Кнутом нас потчуют и гнут.

Нас тьмы и тьмы перерождённых
Под чернокнижием вождей.
В их сани мы впрягли колонной
И жён, и старцев, и детей.

Щелчок кнута - и мчатся сани
Среди бессолнечных равнин,
И чёрный снег скользит под нами,
И мы в поту – скользим над ним.

Как только яма, так полозья
В крови и горе пополам
Мы с ликованием вывозим
По нашим мокрым головам.

Лишь гулким возгласом «доколе»
В толпе звенят, встречаясь, лбы:
Эх, наше русское раздолье!
Эх, если б, если б да кабы…               

ЛАЗАРЬ

Забуду всё: тяжёлый дух
Предсмертного дыханья,
Как меркнет зренье, гаснет слух,
Мертвеет осязанье;

Как схватит, вынет, понесёт
Из горла хрип наружу –
За балки потолка, вперёд –
Испуганную душу;

Как распахнётся окаём
Небес. И белый, белый
Внизу впотьмах исчезнет дом
Внезапно опустелый.

А дальше –  в путь всея земли,
В долину смертной тени,
Куда дороги пролегли
Бессчётных поколений.

Но Голос: «Лазарь, выйди вон»!
И силой непонятной
Сквозь темноту и смертный сон
Меня влечёт обратно.

И первый вздох. Насквозь пропах
Истленьем плат и роба.
Как был, в посмертных пеленах,
Я выхожу из гроба.

Галдит на улице народ.
Сейчас я всё забуду.
Я делаю шажок вперёд.
Вперёд – навстречу Чуду.

*    *    * 
Сосновый лес февральской  ночью
Совсем, совсем, как храм ночной:
Благоговенья средоточье
И полный, царственный покой.

Уже затушены лампады,
И ряд подсвечников теперь
Впотьмах взирает на оклады
И запертую служкой дверь.

И знает медное безмолвье,
Что в хвойной робости теней
Небесное молитвословье
И глас архангельский – слышней.

Подай нам, Господи, вот так же
Нести смирения печать,
Без самости и эпатажа
С благоговением молчать.

При звонах ангельского пенья
Всё принимая, всё любя
Пошли нам, Господи, терпенья
Принять Молчащего – Тебя.
               


 
     *     *     *
С самого первого вздоха рожденья
И до последнего дня
Жизнь – есть томление и вдохновенье,
Высшего отблеск Огня.

Но от Огня отличается отблеск,
Оригинал – от зеркал.
Род человечий с рождения поиск
Оригинала избрал.

В солнечной зыби играющих далей,
В круговращенье светил
Кроме бессилья ума и печали
Он ничего не открыл.

В собственном «я» и надмирном паренье
Алчущей правды души
Только кромешные бездны паденья
Сердце его сторожит.

Путь претыканий – любая дорога.
Но как конечный итог
Кажутся грустной насмешкою Бога
Все окончанья дорог…

* * *
Там, где ценят разговоры
Но не ценятся дела,
И в фаворе только воры,
Воры - им же несть числа;

Где кричат – об обороне,
А готовятся - к войне,
Совесть топят и хоронят
В пиве, водке и вине;

Где священник власть имущим
Золотым кадит тельцам,
А поэт за хлеб насущный
Потакает подлецам;

Там, где метод управленья
Или пряник – или кнут;
Там - без всякого сомненья:
Что посеют – то пожнут.

Там гадалкою не надо
Быть, чтоб видеть наперёд
За какой такой наградой
Слепо шествует народ.
 
Истина – проста, как гамма
И упряма – словно твердь:
Ждёт слепого – только яма.
Имя этой яме – смерть.



     *     *     * 

Лес бессилен, спокоен и тих,
В нём предзимье уже вечеряло:
Горсти красно-рябинных шутих
Пообсыпало и разбросало.
Непроглядную клейкую муть
По овражекам и по болотцам
Забелив для порядка чуть-чуть
Подмело рыжим веником солнца.

Россыпь дней из сокровищ моих
Никогда не подсчитаны будут
Ни одной картотекой. Но в них
Жизнь подобна и дару и чуду.
Может только последним гудком
Вдалеке на потеющих шпалах
И последним кленовым листком
Ты останешься, осень, в анналах.

Никогда не обманет меня –
Ни минутой! – на целые годы
Протянувшийся в сумраке дня
Холодок преддекабрьской свободы.
Всё проходит – и здесь и всегда,
Навсегда всё проходит на свете.
Светит зимняя в небе звезда,
Равнодушно и сумрачно светит.



МОЛИТВА

В бездонной глубине, где Ты –
Бездвижно каждое движенье.
Переживанья и мечты,
Беспамятство и вдохновенье –

Ещё не рождены. Земля
Безвидна и пуста, а в мире
Бессмертной музыки псалтири
Ещё не слышали поля.

Молчание молчаний. В нём
Своё Ты произносишь Слово,
И Слово тлен принять готово
И время обессмертить в нём.

Тысячелетий спит уют
В ещё не бывших прегрешеньях,
А Ты уже стоишь вот тут,
Вместе со мною на коленях:

Бесплотный – ныне во плоти,
Незримый – ныне зрим воочью;
Отдавший жизнь, чтобы прийти
Ко мне сегодняшнюю ночью.

И жизнь теперь передаю
Какую есть, какую прожил,
Передаю с щёмящей дрожью
В десницу строгую Твою.

И может Ты, который Там –
Над временем и над пространством –
Здесь всё моё непостоянство
Простишь?…
               

*   *   *
Белый, белый храм
В облаке сирени.
Затворюсь и там
Преклоню колени.

Ночь сквозь переплёт
На оконной раме
Глянет и зайдёт –
Помолиться в храме.

Чем не монастырь
И обитель верных?
Растворю Псалтирь
И начну Вечерню,

Потекут слова…
В тополях над садом
Теплятся едва
Звёздные лампады.

Господи воззвах -
Повторит над клёном
Хор незримых птах
Соловьиным звоном.

Ведь на то весна,
Чтобы даже птица
В роще у окна
Начала молиться.

Для того и храм
Белый у дороги,
Чтобы чаще нам
Вспоминать о Боге.






4
ЛИВЕНЬ




ЛИВЕНЬ

Нежданный! - Лавиной обрушится
На стёкла, на листья, на крыши.
Забарабанит по лужицам,
По жести гаражной задышит.

С гуденьем экспрессным покатится
По улицам и переулкам,
Послушает, будет ли разница
Меж ними - где глухо, где гулко?

Завертится ветошью в желобе,
Рванет, разорвется на нитки.
Начнет то канючить, то жалобить,
Стуча в тротуарные плитки.

И перестанет... Я вслушаюсь:
Одно лишь на листьях осталось -
По капле от случая к случаю
К земле тяготеет усталость.

А туча переливается
Грозой и ушедшей угрозой.
Сиреневатые платьица
   Отряхивают березы.
               


*    *    *

С верхушек голых тополей
Видней куда ты по тропинке
Спешишь. Колючие снежинки
Посверкивают средь ветвей.

И с лёгким хрустом каждый шаг
От наста к небу отдаётся,
На ветках вспыхивают солнца,
И тёмно-синь в тени овраг.

В морозной дымке пальтецо,
Рука у шарфа, сигарета.
Ты соткана из сна и света,
Не разглядишь твоё лицо.

Косая стёжка, поворот,
В снегу проезжая дорога.
С крыльца, у самого порога,
Песком я присыпаю лёд.

Гляжу на кроны тополей,
На припорошенную крышу.
Ловлю шаги с тропы и слышу
Твой шаг прерывистый по ней.

А сосен убелённый строй
Февральскими колоколами
Плывёт над сонными снегами:
Мне снова, снова быть с тобой.



НОЯБРЬ

А парк в сырой прогорклости
Рассыпавшейся ниц
Перебирает плоскости
Желтеющих страниц.

Но не собрать по перечню,
Не разобрать всех строк
Когда во мгле теперечной
Утерян каталог.

Листы – по ветру россыпью!
Остаток – с веток вон!
Всей грудью под берёзой пью
Осенний чистый звон.

Звени в ветвях, наигрывай
До самых крыш, и в них
Застынь во льду эпиграфом
Морозов затяжных!

           *     *     *
Да не снег ещё, а так:
Мелкий, колкий, через сито
На ноябрьский кавардак
Сырной сыростью покрытый –

Манки мельче. Поглядишь
Так и до сугробов вскоре
Доживём. И вступит тишь
А капелла в зимнем хоре.

Повезло так повезло
Садоводческим клетушкам:
Выживет, ветрам назло,
Их озимая петрушка.

Вот бы нам – под настом лечь,
И бессонною весною
Буйною, до самых плеч,
Из земли рвануть травою.

В блики листьев, жизнь взахлёб,
К лягушачьим трелям мая
Жадно вытянуться. Что б
Жить, всё в жизни принимая.

Нет погибших напрочь чувств,
Как и нет травы погибшей.
Верю: этот мир не пуст.
И любви нет, верю, бывшей.

Было – будет! Погляди:
Вот он, час до нашей встречи.
Куст сирени, синий вечер
И тревожный гул в груди.


ЛИСТОПАД.

Под лапником, еле пылающий,
Вдыхая рассолы грибные
Лист клёна трепещет. И два ещё –
Такие же, заводные.

А ветер на ельник всё дуется,
Пожухлый подшёрсток лохматит.
Распахнута чаща, как улица:
Входите, не брезгуйте, нате –

Всю зыбь огневую, кленовую,
Всю сушь травяную. Но прежде
Позвольте последнее слово им,
А там всё едино – хоть режьте.

Единое слово? – Пожалуйста!
Но нет, без суда приговором,
Без снисхожденья и жалости
Свистит по электроапорам,

По веткам, по шпалам и рельсинам
Проходится. Из самой гущи
Вздымает лист тлеющий вскользь, и к нам
Несёт, и швыряет и плющит.

И два ещё – те из-под лапника,
Которые верно зима лишь
 Могла подмести. На лету никак
             Лови – никогда не поймаешь!

   


  *     *     *

В кронах парка на листьях зелёных
Как во чревах витрин изнутри
Ночниками в раскидистых клёнах
Разжигает закат фонари.

С каждым шагом – контрастней и жестче
Перекрестья и стрелки теней,
И тропинки асфальтовой росчерк –
Всё извилистей и неясней.

Облик твой уже не различимый –
В полушаге. В ладонях – рука
Явью тёплою и ощутимой
Невозвратна, тонка и легка.

Ситец сбившейся набок косынки
И обветренных губ теплоту
Ночь уносит за краем тропинки
В окончательную черноту.

Мне казалось, что час – это много
В том – смеркающемся позади –
Но лишь ветер, шаги и дорога,
И полвздоха прощанья в груди.

Блики в кронах. Повисла бессрочной
Непроглядностью сонная тишь.
Веришь, знал я беспечно и точно,
Что назад ты хоть раз поглядишь.




*   *   *

Пруды в июле словно блюдца.
А в воздухе такой покой,
Что кажется до звёзд коснуться
Рукою можно и строкой.

По мере смены колорита
Закат сквозь частокол теней
Просеивает как сквозь сито
Запруду и шоссе за ней.

И я, идущий по дороге,
И ты, спешащая вдали,
Ложимся в распорядок строгий
Бытописания земли.

И то, что нам разговориться
Дорогой этой суждено
В его нечитанных страницах
Уже написано давно.






ЗАБЛУДИЛСЯ.

Солнце тлеет на скрюченных ивах.
Изумрудами в сотни карат
В предзакатных его переливах
Рёбра листьев кленовых горят.

А за речкой уже куролесит
В исступлении морды подняв
К разнотравию и мелколесью
Лягушачий ночной телеграф.

Эхом вторит на гулкой сурдинке
Мать-и-мачехой скрытый овраг.
Должен я перейти на тропинке
С тяги велосипедной – на шаг.

И тот миг – он всё ближе и ближе –
Когда цепи сомкнутся теней,
Стылый ветер в затылок задышит
Темнотой непроглядной. И в ней

На тропинку с ближайших обочин
Чей-то двинет плетень огород.
И, заросший травой, заболочен,
В направление путь перейдёт.

Постою. И на ощупь в кармане
Пачку мятых найду сигарет.
Чиркану зажигалкой. В тумане
Близь окрестную выбелит свет.

Всё нормально. За ближней осиной –
Гладь тропы. На столбах – провода.
А над лесом – и сонно и чинно
За звездой расцветает звезда.



*    *    *
Не говори, не плачь, не жди…
Я где-то слышал эти строки.
Осенне за окном дождит,
Восходит солнце на востоке –

На западе заходит, и,
Такая в общем-то банальность:
Не жди, не говори. Пройти
Разлуку надобно как данность.

Восток и запад, север, юг –
Посути призрак эфемерный
Не существующих разлук
Сердец бескровных и неверных.

Лишь ветер, ветер дождевой,
Лишь снег штрихующий дорогу.
Нам никогда не быть с тобой.
И слава Богу.


ОСЕННИЙ ДЕНЬ

Вразнобой и невпопад
Как желает бог осенний
Листья жёлтые летят
На подъездные ступени.

И часы быстрей минут
Вместе с этим листопадом
Пробегают, не идут,
По дорогам  и фасадам.

Обнажённые дома
Одиночества свободней,
Одиночество с ума
Сводит всех и вся сегодня.

Только ветер впопыхах
В скверике за эстокадой
Спросит на лету в стихах:
“Как зовут тебя, что надо?”

Переулок повернёт,
“Как зовут?” – подхватят крыши,
Первый, самый звонкий лёд
Может быть, ответ услышит.

Может да, а может нет:
Глуховата наша осень.
Да какой теперь ответ,
Если нет ответов вовсе?

Благодать на благодать –
Ветра, листьев, льда и света.
Осень время вопрошать,
А не требовать ответа.



*    *    *

Декабрь сильней, откровеннее
Вьюжит за городом, крутится
Застыли в снегах растения
Скована льдами распутица.

А ты и роща сосновая –
Здесь, на тропинке у станции,
Вглядитесь: зимняя, новая
Жизнь сокращает дистанции.

Не знаю с какими целями
Сокращены соответственно
Минуты пути под елями
К мигу улыбки приветственной.

Быть может, самое важное
Встретить улыбку – улыбкой мне
Забыть обиду вчерашнюю,
Позавчерашнее хныканье.

Не знаю! Снежную, звёздную
Жизнь в суете, во мгновениях
Встречаю, как есть – морозную
С нежностью и на коленях я.


*    *    *
 
О ты, настойчивость привычки,
Проснуться в темень до зари
И ждать московской электрички
В шесть двадцать или сорок три.

Накинув зябкий плащ на плечи
И унимая в пальцах дрожь
Гадать, что скажешь мне при встрече,
Когда платформу перейдёшь.

Тропа заснежена. До места
Ещё каких-то метров сто.
Гудит состав у переезда
И ход сбавляет под мостом,

Сейчас, сейчас раскроет двери
И, свистнув, дальше застучит.
А сердце замершее верит
И ловит каждый звук в ночи.

И слышно километров за пять,
Как в дальней роще, на сосне
Ворона начинает каркать
В заиндевевшей тишине.
               

*    *    *
Памяти И. Анненского

Есть золотое торжество,
Когда педаль фортепиано
Ноги коснётся, а его –
Коснёшься пальцами. И рано

Или чуть позже лёгкий стук
Сафьянового молоточка
Рождает самый первый звук,
Затем второй… И на мысочках

Подходит некто. Молча встав
Чуть поодаль, к оконным шторам
Внимает рокотам октав
И клавиш птичьим переборам.

Когда в глазах померкнет свет,
Когда дыханье на исходе
Спрошу: «Ты – Музыка?». В ответ
Лишь улыбнётся. И – уходит.

Минуты мчат, теряя счёт,
А обессиленные руки
Пытаются собрать ещё
Не обездушенные звуки.

Темнеет… Комната пуста.
В десятый раз, а может в сотый
Светла, прозрачна и чиста
За нотой – умирает нота.


ЗА ВОДОЙ

Окном чердачным нараспашку
Раскрыто небо поутру,
В янтарь оделись – как в рубашку
Стволы сосновые в бору.

И смесью ладана с лимоном
От чистотела до ракит
И птичьим гомоном и звоном
Овраг за сосняком залит.

И видно с самых верхних веток
Как за колодцем в ста шагах,
Вздохнув устало, напоследок
Перехвачу ведро в руках,

Как в скрипе жести, блеске солнца
Мелькнёт дорожный поворот,
И поневоле шаг собьётся
На свежем щебне у ворот.

В тени разросшейся сирени
У дома поверну. И там
Поставлю небо на ступени
С водой прохладной пополам.







ОСЕНЬ.
Иеромонаху Роману

И так всегда. Всю роскошь листопада
Вода уносит, хладна и чиста.
Природе нашей золота не надо
Как людям нашим – Господа Христа.

Октябрь внемлет музыке прощальной
Последних журавлей. И слышит свет
Глухие строфы повести печальной
О том, что Родины их больше нет.

Что продана, расхищена, разъята,
Порублена на сучья и дрова
За то же тленное, земное злато,
Которое отвергли дерева.

Зачем теперь слепые эти дали,
Лежащие в разоре и золе?
Ведь, если даже Господа продали,
То, что не продаётся на земле?


*   *   *

И каждый день неповторим.
С рассвета до закатной дрожи
Растём и таем вместе с ним.
Глядим всё пристальней и строже
Вокруг, пока в чертах лица
Как пятна бурые на трупе
Лик отрешённый мудреца
Неотвратимо не проступит;
Пока не растворится дверь,
Не ляжет лапник у порога,
И маятник замрёт… Теперь –
Пора последнего итога:

Портьера пропылённых дней
Раздвинется и разорвётся,
И ослепительно за ней
Даль развернётся в блеске солнца.
И в этом блеске станешь ты
И я – без ретуши и фальши,
Чтоб отрешившись черноты
Пойти дорогой света  – дальше.



*     *     *


Поговори со мной, поговори –
Пока за дверью, за порогом
Звезда последняя горит.
Поговори ещё немного!

С рассвета и до темноты
Нас жизнь вертела и кромсала.
Не уходи, так мало ты
Со мною говорила. Мало…

Пусть от распахнутой двери
Пахнуло мерной тишиною:
Поговори, поговори
Ещё со мною…