Девочки-подружки...

Спала Анна на редкость мерзко, хотя слишком уж сладким ее сон никогда и не был. Но в эту ночь ее царапали кучи крошек и Анна сквозь тревожные сны – ау, дедушка Фрейд! – понимала, что крошкам в постели взяться неоткуда. Она никогда в  жизни не позволила бы себе жевать в постели, не то, что Лариска, просветившая Анну про Фрейда и его сомнительные теории... Правда, представить, что Лариска может спать на крошках,  было невозможно...

Анна потянулась, ноги скользнули по простыне, и ее передернуло от отвращения – корявые, «порэпаные», как говорила мама,  давно забывшие уход пятки, просто вцепились в простыню, как застежка «репейник». Отвращение к самой себе сменилось горькой обидой: ну когда с такой скотской жизнью можно выкроить время на себя? Некогда крем на морду намазать, про пятки вообще и речи нет.  Валюсь вечером трупом в постель, засыпаю раньше, чем голова подушки коснётся...

Боясь лишний раз пошевелиться на крошках и прикоснуться пятками к простыне, Анна с горечью подумала, что даже в редкий выходной день она не может насладиться сном, единственным, что у нее осталось «для себя». Все равно не уснуть уже, настроение было испорчено, и Анна резко поднялась. Уже рассвело, но Анна включила свет и уставилась на простыню. Потом провела по ней рукой. Крошек  не было, зато новая, всего единожды стираная простыня, была вся покрыта мелкими, будто пластмассовыми, катышками. Блин, деньги псу под хвост. Хотя, деньги-то совсем небольшие... И ведь говорила Лариска, что не может стоить готовое белье дешевле ткани, но не услышала ее Анна, позарилась на яркую расцветку и почти халяву. Ничего, подумала Анна, потом побрею эту чертову простыню, как много лет брила утепленные колготки, привычно экономя на себе и покупая самое дешевое, китайское, с распродажи. И смеясь над Лариской, что она, Анна, купила точно такое же, но впятеро дешевле, пусть и без нарядного шелестящего пакетика. И не понимая, как сильно не уважает себя, копаясь в куче колготок без опознавательных знаков, вываленных прямо на заплёванный бетонный пол, на подстеленную разорванную коробку. И удивляясь потом, как сидят колготки на Лариске – ни морщинок, ни махрушек, ни вытянутых коленок, забывая, что у Ларискиных колготок совсем иное происхождение.

Анна подошла к зеркалу, и настроение упало до уровня моря. На нее смотрела молодая женщина, которая  была привлекательна от природы, но настолько не любила себя, что вся эта нелюбовь была написана на ее лбу неоновыми буквами. От волос, стриженных самоучкой-соседкой, до ночной рубашки – маминого подарка, лет которой было побольше, чем самой Анне. Со студенчества не щипаные брови, руки с короткими и черными после переработки  свеклы ногтями... Захотелось плакать. Прошлепала стоптанными суконными тапочками – тоже из маминых запасов, подаренных к очередному празднику – в ванную, как попало, без настроения умылась, и вышла на кухню.  Из большой комнаты раздавался храп муженька, да фиг с ним, в эту сторону вообще не хотелось думать. В кухне был такой бардак, что чаю расхотелось сразу, зато слезы так и хлынули. Светка, пятнадцатилетняя засранка, у которой единственная работа по дому – мытье посуды, опять все свалила в раковину, вперемешку, наплевав и на просьбы, и на приказы, и даже на угрозы. Совсем не жалеет, паразитка, мать, знает, что ради нее убиваюсь на работе, гребу все смены, - который раз за утро обиделась Анна. Хотела смахнуть со стола крошки и вытереть  вечную кофейную лужу, но тряпку было мерзко брать в руки – мокрая и жирная, с налипшей и уже прокисшей едой... С раздражением швырнула её в мусорное ведро. Проревелась, еще раз умылась, переоделась из своей доисторической ночнушки в голубой спортивный костюм – ну да, лет 20 ему, еще на физкультуру в нем ходила, но ведь целый! По пути заглянула в дочкину комнату – спит, кобыла, аж рот раззявила. Анна подавила в себе злость и желание грубым окриком вырвать дочь из сладкого утреннего сна. Почувствовала, что не может больше оставаться дома, просто физически давили на нее эти стены, любовно оклеенные недорогими пестренькими обойками, но сегодня раздражавшие этой пестротой.

Анна  вышла во двор, постояла около палисадничка с бархатцами, которые привыкла называть по-маминому чернобрывцами, вздохнула и вышла из калитки. Она просто шла – сама еще не решила куда, потому что бесцельная прогулка была для нее таким же событием, как для иных поездка за границу. Обычно Анна придумывала себе причину, по которой ей необходимо было сходить или к кому-то, или зачем-то. Хотя ноги несли её всегда в одну сторону...

Анна любила жить «на земле», хотя все детство сердилась на горожан за праздную, как ей представлялось, жизнь. И злилась на село, которое нагрузило ее взрослыми обязанностями с самого раннего возраста. И никак не хотела понять, что дело было не в селе, а в ее, Анниной, матери. Лариска как-то под водку и селёдку пыталась донести до Анны, что в селе живут тысячи семей, дети которых каждый год ездят в гости, в лагеря, да и в своем селе находят прекрасные развлечения. Но Анна предпочла не услышать. Потому что тогда пришлось бы  признать, что не село, а мама лишила ее не только возможности писать интересные сочинения на тему «Как я провела лето», но и самого лета, а с ним и детства. Поэтому соседские дети по очереди ездили по Анниным путевкам в крутой лагерь на море, куда Анне, как дочери участкового милиционера, полагалась ежегодная путевка, а Анна в это  время пасла гусят, утят, цыплят... Своих и соседских. Гребла сено, чистила у свиней. И ведь ни разу не взбунтовалась на такую несправедливость, только плакала тихонько в уголке и шёпотом давала себе клятвы, что уж её дочка будет иметь всё самое лучшее и каждый год ездить отдыхать с подружками. Спорить с мамой было бесполезно, мама была всегда права. А папа... Да что папа! Он привычно вздыхал и отводил виноватый взгляд от Анны, потому что на работе он был значим, а дома жена была и генералом, и прокурором в одном флаконе. Два раза пытался он защитить дочь, но оба раза огрёб по башке – однажды даже не образно, а реально.  Первый раз это было так...

Анна уже училась в старших классах, но никто и никогда не видел ее иначе, как  с туго заплетенной косой и открытым лбом. Единственное, что позволяла себе Анна, это по праздникам заплетать косу не до конца, а оставлять хвостик подлиннее. Коса была золотистой, ровной по всей длине и пушистой. Очень красивая коса! Конечно, Анне хотелось ее распустить и пройтись по деревне мимо Колькиного дома, чтобы он обалдел от этой красоты, но не хватало смелости. Сразу вспоминалась мамина присказка: распустила Дуня косы и за нею все матросы. Понятно, что распущенными косами Дуня продемонстрировала матросам свою доступность... Так что косу Анна любила, гордилась ею, но вот кое-что в прическе подправить ей хотелось. С того момента, как на лбу появились прыщи. Распустив волосы  у зеркала, Анна взяла одну прядку и пристроила ее на лбу – получилась очаровательная  кокетливая челочка, сделавшая узкое лицо более круглым и миловидным, а прыщи – невидимыми. Анна вздохнула и заплела косу, но время от времени подходила к зеркалу и прикладывала незаплетённый кончик косы ко лбу. Вечером, после консультации по химии, Анна продемонстрировала свою находку подруге Верке и та всплеснула руками:
- Как хорошо! Да ты красавица! Давай отрежем?
Анна только вздохнула:
- Что ты... Маму мою не знаешь?
Но от Верки так  просто было не отделаться:
- Ну, знаю! Поорёт да перестанет, зато чёлка останется!
Анна вздохнула еще горше:
- Боюсь...

Верка оттащила Анну к себе домой, где девочки показали чёлочку матери Верки – из кисточки на конце косы. Веркина мать велела распустить волосы и под Аннино шмыганье носом разделила волосы на пряди. Анна зажмурилась, ножницы лязгнули, Верка захлопала в ладошки, и дело было сделано.

Был поздний вечер и мать, занятая в сарае со свиньями, могла и вовсе не заметить ничего. Но у Анны, хоть она и заколола чёлку назад невидимками, был такой виноватый и пришибленный вид, что мать присмотрелась... И понеслось! Чего только Анна не услышала про себя! И гулящая девка, и неблагодарная свинья, и уродина, единственная красота которой была в косе, а теперь и ее не стало... Возможно, если бы Анна промолчала, то всё бы и обошлось криком, но Анна подняла глаза и прошептала:
- У меня прыщи на лбу...
- Ах, прыщи... Я тебе устрою прыщи, сучка! – и, схватив черенок от лопаты, стоявший рядом с верандой, замахнулась на Анну. Анна увернулась и с плачем побежала вокруг дома, некрасиво вскидывая длинные нескладные ноги. Мать с причитаниями о ее, Анниной, вероломности, за ней:
- Я тебе волосы, неблагодарная ты свинья, растила... Майскими лепёхами мазала, лопухи парила, крапивой мыла... А у нее прыщи! Да кто на тебя сейчас посмотрит, драная ты коза...
В этот момент из дома, привлечённый шумом, вышел отец. Анна шмыгнула за него. Мать притормозила и, уже обращаясь к отцу, воскликнула:
- Глянь на эту уродку! Чего удумала – прыщи у неё! Такую косу испаскудила, негодница!
Отец глянул на плачущую Анну, на ее неровно торчащую из-под невидимок чёлку и вздохнул:
- Ну почему сразу – уродка... Причесать и будет хорошо...
Мать оторопела от мнения отца, не совпавшего вдруг с её, правильным мнением, и, недолго думая, ляпнула отца по лбу черенком от лопаты!

Что было дальше - Анна и вспоминать не хочет, и снов об этом до дрожи боится. Не стоила этого стресса Аннина новая чёлочка и уже, наверное, в тысячный раз подумала Анна, что лучше бы она ничего не показывала Верке, а ходила бы себе с прыщавым лбом. Злость на Веркину мать, убедившую Анну, что мама посмотрит, как Анне к лицу новая причёска, и не будет ругаться, до сих пор не прошла. И когда на следующий день одноклассники радостно завопили, увидев преобразившуюся Анну, втянула голову в плечи и заплакала.

А  к вечеру свалилась с температурой. Вызванный врач ничего не нашёл, сказал, что это вирусная инфекция. Мать молча ухаживала за Анной, а Анна закрывала глаза, когда мать подходила к ее постели. Руки у матери были холодные и недобрые, и Анна горько думала, что мать ее совсем не любит – так велика вина Анны. Отец только вздыхал за стеной, и Анна чувствовала себя преступницей.
С тех пор Анна постоянно сбегала в болезнь при малейших стрессовых ситуациях – и дома, и на работе. Вроде, пока полежишь, прячась  от невзгод за прикрытыми веками, всё если и не придёт в норму, то потеряет остроту, сгладится. Мать быстро поняла, что её болезни «от нервов» и, вместо того, чтобы отвезти дочку к врачу, перестала позволять «вылёживаться». Давала аспирин и выпихивала на учёбу. Вспоминать об этом было унизительно, особенно, когда учителя отправляли её с уроков, а Анна врала, что просто не выспалась и выслушивала от них поучения и угрозы пожаловаться матери, что она не соблюдает режим дня. Сейчас Анна тоже реагировала на все стрессы температурой, хотя про «отлежаться», а тем более «вылёживаться»,  речи не было - Анна и еле живая тащила на себе семью и работу. Лариска сказала, что так она обслуживает свою мазохистскую компоненту, мол, чем хуже – тем лучше. Глупости какие, Лариске хорошо рассуждать про семейные сценарии да вторичную выгоду. Она-то и здоровая может упасть в кровать с книжкой и тарелкой  бутербродов или пирожных. Устала, мол, имею конституционное право на отдых. И ей слова никто не скажет, не посмотрит косо…

Вторая история, когда папа пошёл наперекор маме, произошла тремя годами позже, когда Анна училась в городе в медучилище. Возвращаясь домой после экзаменов, Анна зашла в магазин около автовокзала и обмерла: на плечиках висело такое платье из зелёной пряжи с кружевными манжетами и воротником, красивее которого Анна вообще не видела. Продавщица, видя Аннино восхищение, пояснила:
- Японские, «Чори». Все размели, но такое было одно – на худых и высоких, кто ни мерил – никому не подошло. Высоким барышням в груди жало, а худышкам – рукава до пола. И не укоротишь – вязаное кружево...

Времени до автобуса было много, и Анна попросила примерить платье – оно было будто на неё сшито. Продавщица обещала придержать его до завтра, но  Анна только молча вздохнула...

Сколько ехала домой, столько и видела себя в мечтах в этом замечательном платье, и домой пришла задумчивая и грустная – маме про платье можно было и не заикаться. Оно не было практичным, зато было дорогим. А мать покупала ей только практичные и «ноские» вещи, желательно, уценённые. Но дома был папа, получивший зарплату, а мама ушла к заболевшей соседке. Выслушав дочку, он поднялся и пошёл в гараж за мотоциклом. Анна с визгом бросилась отцу на шею, но потом опустила руки:
- Мама...
Папа ободряюще улыбнулся:
- Ничего, маме скажем, что это на день рождения подарок.

...Мама не разговаривала с Анной все каникулы, а с отцом вообще целую вечность. Платье больше не радовало, и впервые Анна одела его на выпускной в училище, спустя год. И то наряжалась не дома, а в общежитии, чтобы не светить этим нарядом и не провоцировать тяжкие воспоминания. И до сих пор оно висит у Анны в шкафу немым упрёком – носить его не хочется, избавиться не хватает сил, а распустить на варежки и носки кажется кощунством.

За этими невесёлыми воспоминаниями Анна подошла к дому Лариски, своей единственной подруги. И злилась Анна на Лариску, и завидовала, хоть  в этом не признавалась  даже себе, и не могла дня  прожить без неё, придумывая всякие поводы, чтобы забежать хоть на минутку. Но оставалась на час, Лариска никогда не отпускала её без чая или чего покрепче.

Было рано, но из широко распахнутого окна кухни слышалась негромкая музыка, а сама Лариска в белых перчатках срезала розы во дворе. Лариска была тоже в голубом спортивном костюме, но на этом сходство с костюмом Анны и заканчивалось – это был новенький костюм из лёгкой шелестящей ткани, покрой которого зрительно делал талию тоньше, а большую и круглую грудь еще аппетитнее. Анна окинула взглядом всю Лариску, ещё не заметившую её, от белых перчаток до блестящих, только что вымытых и ещё влажных  волос, и чуть не заплакала от злости на жизнь: ну почему кому-то всё, а кому-то фигу?! Почему Лариска, которой никуда не нужно спешить, в такую рань выглядит свежей и ухоженной, как те розы, которые она бережно и аккуратно срезает  в белых перчатках садовыми ножницами? И от всего её вида веет покоем, жизнелюбием и счастьем. Поэтому Анна и приходила сюда, несмотря на своё раздражение везучестью Лариски. Рядом с ней было тепло и безопасно, несмотря на то, что Лариска частенько говорила Анне неприятные вещи. Видно, дело было в том, что Лариска умела сказать это необидно... Правда, уже потом, отделив слова от интонации, Анна немного обижалась – всё-таки говорила Лариска хоть и мягко, и сочувствующе, но ответственности за всё, что происходит в Анниной жизни, с неё  не снимала.

Анна случайно брякнула кованой калиткой, и Лариска повернулась к ней. Удивление быстро сменилось улыбкой, приветливой, но немного настороженной. Анна ещё раз бросила взгляд на белые перчатки, потом перевела глаза на Ларискины замшевые тапочки с легкомысленными помпонами, из которых выглядывали кругленькие ноготки, покрытые розовой эмалью, вспомнила свои пятки – и заревела. Лариска тут же подскочила к Анне, обняла её за плечи рукой с ножницами и повела в дом.
- Тише, тише, Нюрка, все спят... Пойдём на кухню, попьём кофе с булочками, как раз пора вытаскивать...

Лариса привыкла за пятнадцать лет общения и к взбрыкиваниям, и слезам Анны, и, если раньше пугалась таких неожиданных  перепадов настроения, то сейчас привыкла и реагировала более чем спокойно. Несколько дней назад Анна прибежала вся в слезах и напугала даже привычную Ларису. Оказалось, что она побывала в неожиданных гостях у дальних родственников и была потрясена чистотой и порядком, царившим у них дома. Плача, Анна повторяла несколько раз:
- И ведь они даже не знали, что мы приедем к ним! Это у них ВСЕГДА такая чистота! У них на крыльце половик чище, чем у меня полотенца! Ни одна игрушка не валяется, а  у них маленькие дети!
И ревела от горя, что ей не дано быть такой хорошей хозяйкой, и от того, что ее семья – это свиньи, которым наплевать на чистоту в доме. Лариса тогда очень жёстко высказала Анне своё мнение на идеальный порядок и игрушки на полках в доме, где есть маленькие дети. А что касается Анниных домашних – припомнила, как Анна не давала до последнего времени своей дочери ни навести порядок в своей комнате, ни приготовить обед на своё усмотрение, приговаривая:
- Да как там она сделает – переделывать потом! Да какой, на фиг, обед! Я сама сделаю и быстрее, и вкуснее! Пусть гуляет, наработается ещё!

А  потом и сама не заметила, как Светка перестала канючить, чтобы сделать в комнате по-своему, молчаливо уступив матери эту заботу. Светка не была ни свиньёй, ни засранкой –  она была именно такой, какая только и могла вырасти у Анны.

А Лариса жила в селе, как горожанка. Анна завидовала её дому, саду, комфорту, надомной работе. Да какая там работа - баловство одно! Муж Лариски единственный в селе сделал скважину, канализацию и провёл в дом удобства. Так что Лариска не бежала в колодец за водой, чтобы умыться, а шла в  ванную и включала горячую воду в новенькой зеркальной душевой кабине, где под музыку мылась и ухаживала за собой. Анне казалось, что если бы у неё была такая кабинка, то и вся жизнь её была совсем другой – радостной и лёгкой, как у Лариски. И сама Анна была бы такой же гладкокожей, с блестящими глазами и весёлым характером. Но Анне приходилось не только воду из колодца таскать, но и хворост собирать, когда пьяный муж радостно храпел под ментовским тулупом тестя, пропив деньги на уголь и не позаботившись о грядущей зиме.

Лариска как-то послушала о тяжкой доле Анны и предложила ей вариант: выгнать этого козла и благоустроить квартиру. Но Анна только рукой махнула, мол, легко тебе советовать, всё равно ничего не получится. Жить привычно казалось проще, чем что-то глобально менять. Вот Анна и плачет о Ларискиной горячей воде, электрическом отоплении, чистенькой кухоньке, хороших детях, муже и работе. Но не пытается сделать ничего, чтобы приблизиться к этому хоть на шаг.

Лариса знала Анну лучше, чем Анна сама знала себя. Поэтому прощала ей и глупость, и нелогичность, и склонность к мазохизму, и завистливость. Ларисе много раз говорили о том, с какой обидой и раздражением Анна отзывается о ней, но Лариса знала, откуда растут ноги такого поведения – и не заморачивалась.  И сейчас Анна размазывала слёзы и невнятно рассказывала, как ей надоела вся эта жизнь, когда всем на неё плевать, а Лариса накрывала стол к завтраку. И прекрасно понимала, что чем лучше проведёт Анна утро у Ларисы, тем больнее будет ей возвращаться к себе – Анна заряжалась только для очередного скандала, а не для конструктивных дел. И пока Анна переливала из пустого в порожнее, облегчая себе душу, Лариса вспомнила, как ездила как-то с Анной по путёвке в Китай...

Это было лет десять назад. Анна с Ларисой входили от своего учреждения, в котором трудились вместе, в избирательную комиссию. Так получилось, что по своему району их избирательный пункт занял первое место, и местные власти наградили всех членов комиссии путёвками в дружественный Китай. Туда уже понемногу ездили челноки, возили в Приморье на продажу барахло, но всё только начиналось. В двухдневный срок им сделали загранпаспорта, для чего даже фотографироваться не понадобилось – пересняли фотки с российского паспорта и привезли готовые документы. Анна плыла по течению, сдавала паспорт, что-то подписывала, но ни минуты не собиралась никуда ехать. Как она может оставить мужа и ребёнка одних?! Пусть муж тогда и не пил – был в очередной «завязке», а дочери было уже 5 лет, и она ходила в детский сад, кстати, в одну группу с близняшками Ларисы – Дарьей и Мариной. Решено было вызвать маму Анны.

И всё равно Анна грузилась. Когда Лариса зашла к ней, чтобы поздороваться с её мамой, Анна сидела на полу перед раскрытой сумкой и чуть не плакала. Оказалось, что Анна ни одного раза никуда не ездила сама и просто не знала, что брать с собой и как это укладывать! То есть, она, конечно, выезжала с родителями на похороны многочисленных родственников, но, во-первых, сборами была занята мать, а во-вторых, это всегда было связано с горем. Еще Анна ездила на учёбу, но и тогда её мать лучше знала, что Анне пригодится, и сама связывала вещи в узлы, кидая их в коляску мотоцикла. Сейчас же Анна безучастно смотрела в пустую сумку и надеялась, что в последний момент что-то случится, и никуда не нужно будет ехать. Но время шло, а ничего не случалось. Анна даже время от времени щупала лоб маленькой Светке: не поднялась ли температура? Лариса же была весела и даже пританцовывала от переполнявшей её радости, нервируя Анну. Она вообще обожала путешествия и объездила весь бывший Союз вдоль и поперёк: вначале одна, потом с мужем, потом с мужем и детьми. И предстоящее путешествие в Китай восприняла просто как неожиданный подарок судьбы. Помогая укладывать Анне сумку и объясняя, что брать нужно только то, без чего нельзя обойтись, а не то, что может пригодиться, Лариса смеялась и подбадривала подругу. И Анна понемногу расслабилась. Она начала воспринимать поездку не как тяжкую обязанность, а как реальную возможность отдохнуть, посмотреть новые красивые места, да выспаться, в конце концов. Понятное дело, некоторая тревожность всё равно присутствовала, но наивная Лариса надеялась, что Анна войдёт во вкус и снимет комплекс, что поездки – это всегда похороны, болезни и прочие неприятности. Ведь для Ларисы поездки – это всегда праздник новизны, перемены мест, новых знакомств, отдыха и расслабухи.

Но Лариса ошиблась... Когда за ними на рассвете подошёл микроавтобус, все весело щебетали, и только Анна стояла насупленная. В тёплом автобусе, под включенную магнитолу, девчонки разлили по пластиковым стаканам местную косорыловку и выпили за удачную поездку. Ехали весело, то выпивая, то подпевая магнитоле, то делясь планами на покупки. Лариса собиралась пойти на массаж и косметические процедуры, ей даже одна  челночка дала проспект с адресом, дающий право на скидку. Анну передёрнуло от перспективы раздеваться перед кем-то, не говоря уже о том, что тебя будут лапать чужие руки. Лариса пожала плечами... Ей было наплевать на предрассудки, она решила получить от Китая всё, что только можно: и посмотреть, и пощупать, и испытать. Старший сын Роман заказал плеер и джинсы. Муж просил поискать какую-то мудрёную лампу для аквариума. Дочки-близняшки заказали игрушки, а родители - конфеты с орехами и кунжутом. Лариса улыбалась своим мыслям и радовалась тому, что ближайшую неделю ей не нужно будет ни о ком заботиться, только о себе. И тут раздались хлюпающие звуки. Лариса повернулась – Анна плакала, спрятав лицо в ладонях.
- Нюрке больше не наливать! – засмеялся кто-то из девчат.
Лариса положила руку на плечо Анны:
- Ну? Что такое?
- Боже! Как я хочу, чтобы это мы уже ехали назад! Я не выдержу неделю! – Анна зарыдала в голос, и Лариса в первый раз подумала, что, пожалуй, зря она так настойчиво тащила её с собой...

На российской таможне Лариса вышла из низкого микроавтобуса и потянулась, подняв руки вверх, радуясь, что можно наконец-то размяться. И не успела опустить руки, как ощутила, что кто-то сильный обнял её сзади за талию  и нежно прикоснулся губами к щеке. Лариса повернулась, и молодой человек с испугом отпрянул от неё:
- Ради бога, простите меня! Я обознался... – и улыбнулся, расслабляясь оттого, что Лариса смотрит весело и нисколько не рассерженно.

Мужчина был хорош собой, раскован, но не нахален, и Лариса с удовольствием слушала его рассказы о прошлой поездке в Китай, изредка ловя осуждающие Аннины взгляды и веселясь от этого. Настроение было игривое и праздничное.

Уже в Китае Олег нашёл Ларису и пригласил в ресторан – «нормальный ресторан, а не ваш шведский  стол», хотя Лариса и от шведского стола, где их кормили, была в восторге. Анна чувствовала себя неважно после обилия жирной, острой и экзотической пищи, и, наевшись аллохола, валялась под телевизором, вяло глядя какое-то китайское представление. Пообещав вернуться не слишком поздно, Лариса пошла  на свидание и улыбнулась на Аннино шипение в спину:
- И чего тебе ещё надо... Дома такой муж приличный...
 Как будто Лариса поклялась после ресторана развестись с мужем и выйти замуж за Олега!

Ничего серьёзного с Олегом так и не получилось – Анна будто мстила Ларисе всю поездку, путаясь под ногами и бесконечно жалуясь на всё вокруг. Оторваться от неё решено было ночью, когда она будет спать, но и тут Лариса потерпела поражение. После ужина и экскурсии по ночному городу, Лариса нанесла на лицо свежеприобретённую маску и легла  на кровать, надеясь, что Анна первая примет душ и уснёт, не дожидаясь Ларисы. Спустя полтора часа, Лариса на цыпочках вышла из ванной, и потянулась за сумочкой...
- Ну и куда ты собралась?! – это был не вопрос, но конкретный наезд и Лариса не захотела ни оправдываться, ни отшучиваться.
- Ань, я вполне взрослая девочка. И собираюсь пойти туда, куда хочу, и с тем, с кем хочу.  И я имею на это полное право. Я приехала сюда отдыхать, а не опекать тебя круглосуточно. Даже мои несовершеннолетние дети не требуют от меня столько внимания, сколько съела ты за эти несколько дней.
Анна зарыдала:
- Это ты меня притащила сюда! Ты! В чужую страну, где даже позвонить нельзя! Я всё время стараюсь быть спокойной, а ведь я даже не знаю, как дома дела! Вернее, я всё чувствую! Чувствую, что всё плохо! Дома что-то случилось! Светка могла заболеть, могла упасть в колодец, попасть под машину! Мама могла умереть от инфаркта – у нее сердце плохое! А муж валяется пьяный! А тебе нужно крутить жопой! Это из-за тебя я могу потерять и дочь, и маму! Это тебе насрать на своих детей, а я не такая сука!

Лариса молча стёрла косметику влажной салфеткой, умылась холодной водой, разделась и легла в постель. Её трясло. Но она чувствовала, что Анне реально плохо, иначе она бы сдержалась и не сказала того, о чём завтра будет жалеть. Некоторое время она слушала всхлипывания Анны, потом Анна успокоилась, и по ровному дыханию Лариса поняла, что она спит. Лариса встала, трясущимися руками достала из коробки подарочный «Бейлис», купленный  родителям, и отхлебнула прямо из бутылки, подумав о том, что завтра нужно будет купить такой же. Уснула под утро, передумав обо всём этом несколько раз и сделав для себя вывод, что нельзя сделать человека счастливым против его воли. И если уж Анна хочет провести жизнь в страданиях, то и беспечный приятный отдых она превратит в драму, если не в трагедию. Заодно втягивая в свой сценарий  других людей.

Утром Лариса поднялась позже, чем обычно. Анны в номере не было – она ушла со всеми на завтрак, даже не разбудив Ларису. Это было непонятно и неприятно. Лариса ждала виноватого взгляда Анны или даже извинений, и готова была забыть о вчерашней сцене, но Анна чувствовала себя правой и извинений ждала от Ларисы.

Потихоньку история эта забылась, тем более, что никто у Нюрки не умер, не утонул и не запил. Но Лариса время от времени вспоминала эту поездку – значит, не освободилась от неё эмоционально, значит, болело...

Возвращаясь мыслями на свою кухню, Лариса машинально кивала Анне, понимая, что идёт игра под названием «Мне так  плохо, но моему горю невозможно помочь». Лариса знала, что сейчас Анна успокоится, потом даже развеселится, с удовольствием позавтракает и уйдёт домой, где, увидев свою грязную и неустроенную кухню,  закатит очередную истерику домашним.
- ... храпит, козёл, нет ему дела до семьи! – закончила Анна свою историю. Лариса вздохнула:
- Нюрка, ну раз ты не хочешь ничего менять, то так всё и будет. Инопланетяне же не наведут порядок в твоей жизни, правда? Бездействовать и плакать всегда легче, чем ломать и отстраивать заново. Твоя жизнь, как домишко – шаткий, холодный и непрочный... Но жить в нём можно, хоть и некомфортно. Тебя это устраивает, признайся в этом хоть себе, Нюр.
- Ну да! Правильно! Дом мой мерзкий, жить мне не только в нём, но и вообще не хочется! Ну, сломаю я его, а где взять сил строить новый дом, да ещё, чтоб он был крепким, тёплым и большим, а, Лариска? У меня энергии едва хватает, чтобы себя из постели вытаскивать! Я же на козла Генку смотреть не могу, поэтому даже не ругаюсь с ним! А Светка, чушка, пальцем в помощь мне не пошевелит – пусть хоть весь дом грязью зарастёт! А у меня ни на что сил нет... Если я всё сломаю, то буду вообще бездомной! Одна останусь!
- Надо думать о себе побольше, Нюрк. Искать, что даёт тебе силы, а что отнимает. Что радует тебя, а что печалит. И куда уходит энергия.
- Срачельник меня печалит, угнетает, отнимает силы и энергию! Вхожу в дом, вижу обувь посреди коридора – и уже сразу от злости горло перехватывает! Да-да, ангины постоянные именно от этого, ты говорила, я помню... Вот как увижу это всё - в первую минуту хочется всех убить, а уже во вторую чувствую себя высосанной до полного изнеможения. Если и хватает на что сил, так только на слёзы.

Анна огляделась вокруг и уже в который раз подумала, что ни разу не видела у Лариски беспорядка и ни разу не видела процесса уборки. Почему у неё всегда чисто? Или они ночью всё моют и убирают? Да нет, Лариска спать ложится с курами...

Видя, что Анна не собирается идти домой, Лариса поднялась из-за стола и открыла холодильник – за разговором можно будет сделать заготовки на обед. Анна вытянула шею, заглядывая в холодильник, и Лариса усмехнулась... Она понимала Анну и её интерес к недрам холодильника, не понимала только её нежелания перемен к лучшему и страха новизны.

Анна перехватила Ларискин взгляд и ей стало стыдно от того, что Лариска заметила её интерес. Но Анна не успела ничего разглядеть, только увидела, что он забит под завязку. У Анны в холодильнике что называется – мышь с голоду повесилась, банка с консервированными огурцами да банка с вареньем. Хоть и работала Анна, как папа Карло, на бюджете семьи это мало отражалось. Стоило появиться какой-то незапланированной сумме – премия или подарок, Анна даже не успевала придумать, куда её потратить. Пока придумывала, что-то происходило – или у неё самой ломались очки, или у дочери рвались сапоги, или, как в последний раз, деньги спёр Генка. А кто ещё?! Он так и не признался в этом, хотя вытащить их из сумки, стоящей в спальне, мог только он.

А Лариска, сидя дома и слушая музыку, могла позволить себе дороженную сырокопчёную колбасу и йогурты, даже тесто сегодняшних булочек состояло наполовину из творога, которого Анна уже несколько лет не могла себе купить.  Покупала по капле Светке, а сама давилась слюной, глядя, как дочь ест его, лениво ковыряя ложкой. Понятное дело, что Ларискин муж тоже зарабатывал, а не пропивал, как её Генка, но Анну задевала Ларискина работа. Ещё бы! Когда-то они вместе работали в интернате, обе старались ухватить подработки, чтобы купить детворе хоть что-то вкусненькое. Но потом Лариска схлестнулась с заведующей по вопросам воспитания и ушла, высказав на прощание всё, что накипело за годы работы, не отказывая себе в радости митинговать при всём коллективе. Анна стояла, поджав хвост и опустив глаза... Она понимала, что Лариска говорила правду, но считала, что эта Ларискина правда не нужна не только заведующей, но и вообще никому. И боялась, что Лариска чем-то заденет и Анну, которая много раз плакала от несправедливостей заведующей, но высказать в глаза не могла.  Обошлось. Лариска только глянула на Анну, усмехнулась, и ушла.

Анна знала, как тяжело пришлось Лариске с тремя детьми. Муж её работал в большом строительстве и как раз ожидал, когда «разморозят» все закрытые объекты. Конечно, он и в вынужденном отпуске не сидел, сложа руки, благоустраивал дом, из двух веранд сделал теплые комнаты с общей террассой,  построил мансарду... Но деньги таяли, а работы не было. Честно говоря, Анна думала, что Андрей наедет на Лариску за её безумный поступок с уходом, но он сказал:
- Всё правильно, Лорик. Как-нибудь выкрутимся, - и пошёл со своими двумя «вышками» по дворам мастерить людям заборы, сараи, беседки. А Лариска с детьми посадила на поле разных овощей и работала там весь световой день. А когда пришла пора, то и ночевала там с Андреем в палатке – чтобы местные «тимуровцы» не помогли собрать урожай. Эти летние ночи вдвоём Лариса вспоминает с улыбкой и благодарностью к судьбе, подарившей им эту новизну и романтику в отношениях.

Торгаши они были никакие, поэтому сдали весь урожай оптом задёшево, но всё равно сумма получилась нормальная – детей в школу собрали, и на жизнь хватило.

А осенью у мужа наладилось на работе, и он снова стал пропадать в командировках, привозя на выходных не только неплохие деньги, но и ощущение праздника. Лариса не привыкла быть домохозяйкой, поэтому объехала все близлежащие сёла в поисках работы. Но ничего интересного не нашла, а работать без интереса не хотела. Как-то вечером, читая в постели книжку и грызя шоколадку, наткнулась на какую-то бредятину, как визуализировать свои желания. Посмеялась и, уже засыпая, нарисовала себе в мечтах радужную картину, как она сидит дома за компьютером, что-то печатая, слушает музыку, а в окно льётся солнечный свет. Окна почему-то привиделись не их, а какие-то фирменные стеклопакеты и золотисто-оранжевые развивающиеся занавески...

Сны в эту ночь тоже были радужные, солнечные, волшебные. В таком же сказочном настроении Лариса пошла утром за хлебом и встретила соседку, которая первым автобусом приехала из города. В руках у нее была газета, которую она подарила Ларисе – свежую, но уже прочитанную в дороге.  Лариса открыла объявления о трудоустройстве и тут же нашла объявление, что такая-то новорожденная газета нуждается в корректоре с высшим филологическим образованием. Позвонила, предложили приехать побеседовать. Сговорились на сдельную работу с пересылкой через Интернет. Тут же купила модем и нашла настройщика. Всё.

Началась жизнь новая и невероятно интересная. Интернет развернулся перед Ларисой всеми цветами радуги. Зимними вечерами, когда дети, вымытые и сытые, занимались своими делами, а муж пропадал на работе, Лариса пускалась в путешествие по сети. Книги, которые она не могла нигде найти, музыка, о которой она давно мечтала, любимые фильмы – всё было здесь. Даже известные и очень уважаемые Ларисой люди приблизились на расстояние вытянутой руки: с ними тоже можно было при желании общаться. Роман, отправляясь спать, заглядывал в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи, смеялся:
- Мама сменила ориентацию  с жаворонка на сову.
А Лариса и ложилась спать поздно, и поднималась рано – не могла спать, раз вокруг столько нового и интересного! Познакомилась с интересными людьми, стала общаться...

Работа была трудная и новая для Ларисы. Очень страдали глаза, убегало внимание,  и через три часа она уже с трудом видела грамматические ошибки и никак не могла грамотно перефразировать неудобоваримые тексты. Но работа нравилась ей, и её работа нравилась  главному редактору – это давало силы и повышало самооценку. Ещё бы! На пятом десятке освоить совершенно новую профессию и получать от этого не только удовольствие, но и приличный заработок – это было классно! Через пару месяцев Лариса уже могла точно сказать, сколько времени займёт корректировка номера и, исходя из этого, выстраивала свой рабочий день. Как только начинали уставать глаза или появлялись затруднения с подбором синонимов, Лариса вставала из-за компьютера и шла на кухню. Готовка была её хобби, поэтому в перерывах она с радостью месила, жарила или нарезала свеженький салатик, рецепт которого находила в сети.  Когда пришла весна, для отдыха выходила во двор, выпивала в беседке чашку чая или пила чай на ходу – прогуливаясь между цветами и деревьями, заряжаясь от красоты и радуясь ей.  И снова садилась за стол.

С первых дней Лариса начинала работу с самого раннего утра – боялась не успеть выполнить всё  в срок. Семья не мешала и не отвлекала, все понимали, что мама осваивает новую специальность и для этого нужно время. Дети были всегда самостоятельными, муж тоже был горд, что жена нашла себе дело и с энтузиазмом взялась за него. Иногда Лариса от души смеялась, когда встречала такие обороты речи, будто русский язык для писавшего был неродным: собака лаяла нечеловеческим голосом; тропинка огибнула дерево; она закрыла окно, чтобы машины не ездили... Муж и дети радовались перлам вместе с Ларисой, а Роман, посоветовал собирать коллекцию под названием «Перловка», чему Лариса с радостью последовала. За годы работы перлов набралось немало и на семейных посиделках их читали с неизменным интересом.

Зато Анна решила, что Лариса теперь считай что домохозяйка, сидит себе за столом да музыку слушает. То, что она работает дома, воспринималось так, будто она и не работает вовсе. А, значит, к ней всегда можно прийти в гости. Вначале Анна каждый день забегала к Ларисе на обед, благо до Лариски было ближе, чем до своего дома, объясняя это себе тем, что Лариске дома одной скучно, и она тоскует по коллективу. Ларису это напрягало - приходилось отрываться от работы, а потом снова включаться в неё, настраиваться. Кроме этого, кормя Анну обедом, приходилось выслушивать сплетни с бывшей работы, которые Ларису не интересовали даже тогда, когда она работала там. Потом счастливая Анна бежала на работу, а Лариса пыталась настроиться на рабочий лад, раздражаясь на себя за то, что никак не может решиться и сказать Анне, что она ей попросту мешает.

Как-то Лариса писала очень важный текст, который оплачивался по разряду «за сложность и срочность», и только втянулась в работу, найдя нужный стиль, как прибежала возбуждённая Нюрка и с порога начала делиться новостями. Боясь расплескать настрой и потерять нить, Лариса попросила Анну чуть-чуть посидеть молча и подождать. А сама быстро села за стол и стала печатать, звонко стуча по клавишам наманикюренными ноготками. Анна обиженно поджала губы и хотела уйти, но любопытство оказалось сильнее, чем желание продемонстрировать смертельное оскорбление. Через пять минут Лариска оторвалась от работы и улыбнулась:
- Пошли на кухню, - и пошла впереди Анны, даже не заметив, что Анна обиделась.
Вытащила из холодильника салат, поставила в микроволновку тарелку борща для Анны, а себе налила чай.
- А сама чего не ешь? – Анна впервые почувствовала неловкость от того, что приходит к Лариске на обед, как в ресторан, считая себя чуть не благодетельницей. Мол, ей, бедняжке, так скучно дома одной... А Лариске вовсе некогда скучать, похоже, что Лариска не чает поскорее отделаться от неё... Кровь бросилась в лицо Анне.
- Я потом поем, когда работу закончу. Не могу жевать, когда человек ждёт, кусок не лезет в горло, - Лариса поднялась и положила руку на плечо Анне, - А ты ешь, не спеши, - и вышла из кухни с кружкой в руках.

Анна быстро и без удовольствия доела вкуснющий борщ, хотела уйти молча и больше никогда не приходить к этой суке Лариске, но в последний момент передумала и заглянула в её комнату. Лариса тёрла пальцами виски и даже не заметила Анну. Анна тихонько притворила дверь и ушла.

Возвращаясь на работу, она чуть не плакала от униженности. Хотелось думать, что Лариска нарочно обидела её, повела себя так, будто Анна надоела ей до чёртиков. Но Анна чувствовала, что это не было правдой. А правдой было то, что не Лариска нуждается в Анниных ежедневных визитах, а Анне катастрофически не хватает Лариски. Больше к ней не пойду, решила Анна и ускорила шаг...

И, когда на следующий день Анна на обед отправилась домой, стало понятно, что после обедов у Лариски дома обедать совсем не хочется. Было видно, что Светка не ожидала, что мать придёт домой в это время. В кухне царил настоящий беспредел, в мойке грудились тарелки с кружками, на липком столе  среди конфетных фантиков по луже чая гуляли мухи. Наверное, именно мухам была назначена роль последней капли - поддаваясь внезапному порыву, Анна выхватила из мойки всю эту гору посуды и грохнула об пол! Осколки фарфора, фаянса, керамики и остатки пищи брызнули во все стороны, и перепуганная нечёсаная Светка влетела в кухню. Анна, тяжело дыша, схватила замызганную жирную посудную тряпку и со всей злостью швырнула  в Светку. Дочь не ожидала этого, поэтому не успела увернуться, и тряпка пришлась ей как раз по лицу, украсив разноцветными брызгами и лицо, и волосы, и пижаму.
- Совсем сдурела! – заорала Светка, но Анна уже ничего не видела и не слышала вокруг. Выскочив на улицу, она забежала за дом и плюхнулась на разломанный улей, памятник тому, что  Генка когда-то хотел быть пчеловодом, и зарыдала. Боже, какая жизнь несправедливая, думала Анна, размазывая слёзы.  Лариска, гадина, живёт в своё удовольствие, и с мужем ей повезло, и с детьми. А тут, блин горелый, бьёшься – бьёшься, а ничего  не выходит... Как же несправедливо устроен мир! Потом тут же умылась в бочке с дождевой водой и, ссутулясь, голодная побрела на работу. Конечно, никакая работа на ум не шла, и Анна просто просидела остаток дня в кабинете, делая вид, что работает с документами. Думала про Светку, которая запросто могла сказать матери «сдурела». Скажи она такое своей маме, мать тут же убила бы её, если бы не померла в тот же миг от инфаркта. И в кого Светка такая...  Думала про маму, к приходу которой Анна всегда всё вылизывала – чтобы заслужить одобрение. Хотя мама всегда была скупой на похвалу, и если всё было в порядке, то молчала. Молчание и было одобрением... Вспомнила, как мать приехала к ней в гости, когда Светке было от роду несколько дней. Тогда мать, взглянув на длинные верёвки с пеленками, заметила:
- Без пятен... Стираешь, не просто полощешь...
И Анна почувствовала себя счастливой от этой завуалированной похвалы.

  Потом вспомнила свою посуду, которой больше нет – все эти тарелочки с букетиками и керамические кружки – и проглотила ком в горле. Она очень жалела посуду, которую кроме неё никто не покупал. А вот Светку не жалела... Мало она ей врезала, нужно было отхлестать её этой тряпкой по морде хорошенько, чтобы поняла...

Домой просто ноги не несли. Но и к Лариске идти тоже не хотелось, нужно было её проучить, дать ей понять, что она обидела Анну. Вернее, к Лариске очень хотелось, чего уж себя обманывать-то... Но Анна твёрдо решила к ней не ходить. С этими невесёлыми думами Анна пришла домой.

Кухня сверкала чистотой настолько, насколько это было возможно при оборванных обоях и закопчённой печке. Но грязной посуды не было, раковина была почищена, а полы вымыты. За чистым столом с напряжёнными лицами сидели Светка и Генка. Видно, Светка рассказала папане о её совершенно ненормальной реакции на штатную ситуацию. Но у Анны не было душевных сил, чтобы порадоваться переменам. Она вздохнула и закрылась в спальне, стараясь не прислушиваться к тихому разговору дочери и отца. Меня, небось, обсуждают, горько подумала Анна, чувствуя, как горит лицо и саднит в горле. Так и лежала в постели до позднего вечера, думая о своей невесёлой жизни. Ночью поднялась температура, Анна выпила горсть всяких таблеток и крутилась в постели до утра. Генка в спальню так и не заходил, храпел на диване под  включенным телевизором. И слава богу...

После этого Анна изо всех сил старалась обходить Ларискин дом, надеясь, что она сама придёт к Анне с извинениями и каким-нибудь пирогом: Лариска никогда не приходила с пустыми руками. Но дни шли, а Лариса не приходила. 

А через пару недель Анну ожидал ещё больший стресс...

Лариска пришла к ней в субботний полдень с двумя пакетами всяких вкусностей и бутылкой мартини. Вначале Анна обрадовалась, решив, что это плата за своё бестактное поведение, но Лариска сказала, что у неё есть очень приятный повод. И Анна напряглась. Когда стол был накрыт и стаканы наполнены, Лариска объявила, что купила машину. Анну будто пыльным мешком стукнули – она открыла рот и никак не могла поверить в реальность происходящего. Когда выпили, она только и смогла вымолвить:
- Так ты водить не умеешь...
- Научусь! Уже хожу на курсы, два раза сидела за рулём, - засмеялась Лариса.
- А откуда такие деньжищи? – Анна никак не могла поверить, что Лариска её не разыгрывает.
- Нюрк, ну тебе какая разница-то? Я же у тебя в долг не брала, чего тебе волноваться? – Лариса немного растерялась от того, что праздник, кажется,  не получается. Генка сидел насупленный и молчал. Лариса налила ещё. Генка проглотил мартини залпом и откашлялся:
- А кто тебе её ремонтировать будет? Маникюрчик попортишь...
- Так она новая, чего её ремонтировать... Тойота же не «Москвич»... На СТО будет обслуживаться.
- Ну-ну... – Генка сам налил себе полстакана, выпил и встал из-за стола, - Водитель, блин... Баба за рулём, что обезьяна с гранатой... – и вышел из кухни.

Лариса сидела с открытым ртом... Вот так друзья! Ладно, Генка, он весь в вечных поисках работы, на которой не нужно будет работать, машина – его несбыточная мечта. Но Анна... Лариса была убита не тем, что подруга не разделила её радость, а тем, что Анне по-настоящему плохо от Ларисиной радости. 
- Ну ладно, мне пора! – Лариса собрала всю выдержку в кулак, поднялась и весело потрепала сникшую Нюрку по голове, - Спасибо, что разделили мою радость! – и быстро вышла из дома.  Уже сбегая по крыльцу, Лариса услышала, как Генка крикнул Анне из комнаты:
-Ушла?
На душе было противно, ощущение праздника улетучилось. Надо что-то сделать для души...

... Только за Ларисой хлопнула раздолбанная калитка, Генка вернулся в кухню:
- Лучше бы четыре бутылки водки купила, по цене одинаково бы вышло, - снова налил полстакана и выпил в три глотка, взял не нарезанный кусок сыра и откусил прямо от  него, - перед кем понтуется, такая же дура-баба, как все вы тут, - и, взглянув на убитую горем Анну, вдруг заорал:
- Какого хрена киснешь?! Твоя подружка! Всё учит тебя, как от меня избавиться! Небось, завидуешь ей? Давай, давай, меня на хрен, себе машину и будешь тоже рулить – пальцы веером!
Анна беззвучно заплакала, хотя понимала, что для выпившего Генки её слёзы – что красная тряпка для быка. Но Генка был слишком взбудоражен, чтобы обращать внимание на жену. Он с раздражением схватил бутылку с остатками мартини, забулькал из горлышка до дна, схватил весь кусок маасдама и выскочил из дома, изо всех сил хлопнув дверью.

Анна чувствовала себя хуже некуда. Обессиленная, собрала все деликатесы, принесённые Лариской, рассовала  их по пустым полкам холодильника, машинально подумав, сколько денег на них было потрачено и переведя в «нормальные», привычные  продукты, как Генка, переконвертирующий мартини в водку. Еле волоча ноги, пошла в спальню и рухнула на кровать, моментально погрузившись в сон.

Сон был чужим, таких снов Анна не видала отродясь. Во сне она была невесомой, освобождённой от груза постоянных обид и вечных проблем. Она ехала на открытом автомобиле с незнакомым парнем и чувствовала себя свободной и счастливой. Было чувство, что этот парень самый близкий ей человек, что они много лет вместе и счастье, охватившее её, было не сиюминутным, а привычным. На душе было спокойно, ничего не омрачало жизнь, и Анна знала, что будет так – всегда. Машина летела среди цветущих лугов, прозрачный малиновый шарф, почему-то повязанный на руку,  развевался по ветру, и хотелось громко петь  от избытка чувств... В сон вплетались звуки из реальной жизни, и Анна осознавала, что всё происходит во сне, но состояние лёгкости не исчезало. Казалось, что спала Анна целую вечность, и, проснувшись, несказанно удивилась, что прошло 15 минут. Чувствовала она себя на редкость отдохнувшей и впервые подумала, как здорово, наверное, тому, кто так спит постоянно. И не в счастливых ли снах кроется Ларискин позитив? Анна умылась, улыбнулась своему отражению и решила пойти к Лариске. Нехорошо  получилось, всё-таки...

Лариса в алом, безумно красивом, фартуке пекла пирожки из слоёного теста. Распаренный мак с сахаром лежал горкой в тонком фарфоровом салатнике. На подоконнике, около открытого окна, студилась и благоухала начинка из чего-то мясного. Увидев входящую  в кухню Анну, Лариса удивлённо подняла брови. Но удивилась она не приходу Анны, а её вполне довольному виду. Анна молчала. Лариса лепила пирожки и ждала. Она хотела спросить что-то нейтральное, помочь Анне, как помогала всегда, вытаскивая её из всех неловких ситуаций, но  решила  этого не делать. Час назад Анна с Генкой поставили её в такое положение, что Лариса чуть было сама не почувствовала себя виноватой в том, что приобрела машину. Обиды не было, была усталость. Усталость от непредсказуемости Анны.

...До позднего вечера проговорили они на кухне. Приходили дети, нагребали на поднос еды и уходили, заглянула Светка, потерявшая мать... Они говорили обо всём, о чём не было говорено раньше. Об эгоизме, манипуляциях, играх на чувствах и зависти. Анне было больно, она плакала, иногда оправдывалась, иногда соглашалась, но волшебный сон так наполнил её энергией, что она чувствовала в себе силы проговорить всё наболевшее и освободиться от его бремени. Анна осознавала, что этот разговор поможет сберечь их пошатнувшиеся в последнее время отношения.

Уже ближе к полуночи, отчаянно зевающая Лариса, достала бутылку вина и конфеты:
- Давай, Нюрка, выпьем, и я тебя провожу, сил нет – спать хочу...
Выпили из высоких богемских фужеров и стали собираться. Светка, приняв душ, уснула в Дашином - или Маринкином - халате на диване в гостиной, и Лариса уговорила не будить её. Вышли на тёмную улицу и неспешно пошли к Анниному дому, окна которого были темны, и на крыльце не горел свет. Или Генка спал, или где-то шлялся, Анне было всё равно. Лариса повернула домой, а Анна ощупью стала взбираться на крыльцо, зная, сколько хлама навалено на нём. Дверь была не заперта, из комнаты раздавался храп муженька, в квартире витало такое амбре, что Анну затошнило. Стараясь ничего не задеть, Анна прокралась в спальню, закрыла за собой дверь и только тогда включила свет. На кровати валялись платья, рубашки, постельное бельё – видно, Генка что-то искал. Анна сгребла всю эту кучу и сунула в шкаф, крепко прижав всё дверцей. Нет, никогда у меня не будет так, как у Лариски! – вздохнув, подумала она и, не умываясь, легла спать, надеясь погрузиться в волшебство дневного сна.

Больше таких снов ей так на долю и не выпало...

И сейчас, сидя на светлой солнечной Ларискиной кухне, Анна, тяжко вздыхая, думала о том, что так у неё ничего с тех пор и не изменилось. Вечный беспорядок, скандалы, раздражение, усталость и никакой надежды, что будет иначе. Лариса шинковала овощи для рагу и поглядывала на сникшую Анну. Потом предложила:
- Поехали со мной в город? Проведаем моих друзей, да и просто развеешься, по магазинам побегаешь...
- Ты что, нет, я не могу, - испугалась Анна и стала на ходу придумывать причины, - у меня стирки много, обеда нет, полы мыть надо... И огород зарос...
- А если наплевать? – улыбнулась Лариса, - ну, пусть хоть раз сами себя накормят и по хозяйству управятся, а?
- Не, я так не могу, - замотала головой Анна и скорее поднялась из-за стола, боясь, что Лариска её уговорит.
- Проводить тебя?
- Нет-нет, я сама, уже и так задержалась, - Анна поблагодарила Ларису за кофе и стала суетливо убирать за собой посуду. Лариса не уговаривала, она обжаривала мясо на огромной сковороде и устало улыбалась Анне.

Когда Анна ушла, Лариса вздохнула и села около стола, положив на керамическую разделочную доску деревянную лопатку, которой переворачивала мясо. Матерь божья, как она меня утомляет... И с каждым днём всё больше и больше... Полное ощущение сизифова труда, всё впустую, человек необучаем... Каждый день всё с чистого листа...

А Анна, торопясь домой,  вдруг вспомнила стыдный кошмар своего детства... Может, именно из-за этого ей так не повезло с интимной жизнью, может, из-за этого тема чувственной любви была запретной?

Эта мерзкая история произошла летом, когда Анна перешла в седьмой класс. Вечером, управившись по хозяйству, Анна пошла на улицу – рядом с домом, но за высокий забор. Если бы мама была дома, то её бы не выпустили так поздно, но мама ушла к соседке, а папа сел смотреть телевизор и с лёгкостью позволил погулять за забором. Там играли в прятки – и местные, и друзья, и одноклассники, и незнакомые подростки, приехавшие к бабушкам на лето. Прятались на развалинах двухэтажной конторы и в окружающих её зарослях, настоящих дебрях. Анна и сообразить ничего не успела, как чьи-то руки потащили её в подвал конторы. Хотела  заорать, но почему-то не получилось: то ли боялась, что паника безосновательна, то ли просто внезапно сел голос. Когда оказались в подвале, кто-то зажёг фонарик, и Анна с облегчением увидела среди незнакомых парней своего одноклассника, который писал ей любовные записки. Он испуганно таращил на неё свои синие, круглые, как пуговицы, глупые глаза и молчал.
- Серёга! Это же я! Ты меня не узнаёшь, что ли? – с надеждой зашептала Анна.
Серёга молчал и не отводил от неё взгляда. Анна обмерла: он не поможет... Тут фонарь погас и сразу множество рук принялись лапать её, пытаясь забраться под кофточку и под плиссированную юбку. Анна молча закрывалась и отбивалась, потом, когда поняла, что силы неравны,  начала тихо плакать и униженно просить отпустить её...  Дальше был полный провал в памяти – почему-то все разбежались, оставив её одну. Или их кто-то спугнул, или ещё что-то, но Анна вдруг поняла, что стоит одна в темноте, и на её кофточке нет ни одной пуговицы.

Глаза привыкли к темноте, вокруг было тихо. Вдалеке смеялись девчонки, уходя куда-то и напрочь забыв про неё. Анна, озираясь, выбралась из подвала и, запахивая на себе кофту, быстро побежала домой. У ворот затормозила и замерла: что скажет она папе про свою кофту без пуговиц?! Про то, что можно сказать правду – даже мысли не возникало. Этого говорить нельзя никому, её возненавидит папа и убьёт мама! К счастью папа, открывший дверь, даже ничего не заметил...

Анна прошмыгнула в свою комнату, переоделась в халат и кинулась по шкатулкам искать пуговицы. Похожих, разумеется, не было – кофточка была импортная, присланная дальней родственницей из столицы, и пуговицы на ней были нестандартные. Но Анна нашла пуговицы, споротые с чего-то старого, которые подошли по цвету и размеру.

После того, как следы преступления были скрыты, Анна облегчённо вздохнула и легла спать. Уснула быстро, но среди ночи её просто подбросило на кровати: Серёга! Он расскажет о её позоре в школе!

Остаток лета был испорчен постоянным страхом разоблачения. Анна боялась выходить на улицу, перестала вообще выходить за ворота, старалась занять себя любой домашней работой, чтобы мать не послала её в магазин или ещё куда-то. А  в школу 1 сентября шла просто в состоянии, близком к обморочному...

Встретившись глазами с Серёгой, поняла, что он ничего не скажет. В его глазах тоже был страх. И Анну осенило: он боится, что Анна выдаст его! От всего этого она испытала такое облегчение, что ей стало плохо – голова закружилась, в глазах поплыл школьный двор, и очнулась она, лёжа на траве.  Около неё суетились учителя, а Серёги на горизонте не было.

Вспоминая в миллионный раз эту историю, Анна вдруг подумала о невероятной, фантастической  слепоте своих родителей. Как можно не увидеть, что дочь пришла домой без единой пуговицы на кофте? Как можно было не заметить, что пуговицы из перламутровых цветочков стали простыми, как на старых фланелевых халатах? И почему она тогда, в подвале, не сказала Серёге, что расскажет обо всём отцу - милиционеру? Вопросов было море, а ответов – ни одного.

Анна подумала о том, что её мать часто бурчала и даже орала на отца, но никогда в жизни не сказала ему ни доброго слова, не обняла и не поцеловала. Ни разу за всю жизнь Анна не видела маминой нежности к мужу. Может, поэтому и Анна выбрала себе такого мужа – не как добрый и мягкий отец, а как властная и неласковая мать.  Всё-таки Анна больше отождествляла себя с отцом... А про секс... Лариска считает, что секс Анны с мужем – слёзы, такие выводы вырисовались из скупых рассказов Анны. Но  на самом деле это было, если уж и дальше пользоваться физиологической терминологией, не слёзы, а рвота, потому что последние годы Генка возлюбил любовь по-французски, только одностороннюю. Зато не заморачиваясь чрезмерной чистоплотностью... Слёзы были первые годы совместной жизни, когда Генка скатывался с неё раньше, чем Анна успевала начать что-то чувствовать. Генка уже удовлетворённо храпел, а Анна тихо плакала на кухне, думая о том, что её половая жизнь кончилась, так и не начавшись. Потому что это было всё, что угодно, только не страстная любовь, о которой мечтала Анна, читая в юности любовные романы.

А сейчас это выглядело иначе... Примерно раз в месяц – счастье, что не чаще, Анна бы не пережила! – Генка косил на Анну нетрезвым мутным глазом, звонко шлёпал её чуть пониже спины и начинал толкать в сторону спальни, приговаривая:
- В койку, быстро в койку...
А в койке заваливался на спину и ждал, когда Анна «сделает ему приятно». Он же «делать приятно» Анне не помышлял ни одной секунды, сразу расставив точки над ё, объяснив, что он брезглив к таким делам. «Делая приятно» мужу, Анна еле сдерживала рвотные позывы, ненавидела его и чувствовала себя глубоко и извращённо изнасилованной. После «секса» долго чистила зубы, плакала и радовалась, что весь месяц свободна...

Отказать же Генке в «любви» Анна почему-то не могла. Он же муж, имеет право на секс... Тьфу!
А Анна, видимо, этого права не имела...

Задумавшись, Анна добрела до дома. Она понимала, что достойна лучшей доли, что ничем не заслужила такой безрадостной и однообразной жизни. А жизнь Анны и в самом деле текла, как река, между совершенно одинаковых берегов, без поворотов, быстрин, водопадов и красоты вокруг... Анна вдруг отчётливо поняла, что все дни её жизни похожи друг на друга, как сиамские близнецы, и только Лариска вносит в её жизнь небольшой элемент разнообразия. И, наверное, именно для этой видимости разнообразия жизни Анна и ходит каждый день да через день к Лариске... От этого открытия Анна просто остолбенела около крыльца, потом села прямо на битые кирпичи, кое-как сложенные около палисадничка. Ей хотелось додумать эту мысль, пока она не ускользнула под натиском гнева от вида грязной кухни. Дааа, все дни, как один... Утром судорожные сборы на работу, постоянная злость на храпящего Генку, которому никуда не надо идти и ничего не нужно делать... Раздражение на Светку, которая никогда с вечера не приготовится к школе, а утром, когда и так каждая минута на счету, начинает канючить, чтобы Анна погладила ей блузку или срочно нашла что-то... На каникулах Светка будет спать до обеда, а потом, схватив бутерброд, весело поскачет к подружкам, ни разу не оглянувшись на раковину с посудой, над которой облаком вьются мошки. Почему оно всё так? Лариска подсовывала мудрёные книги, в которых больше десяти страниц Анна не могла прочитать. Честно - силилась, старалась, но мысли убегали куда-то и Анна постоянно ловила себя на том, что даже проговаривая все слова, думает совсем о другом, более насущном и более понятном. Лариска объясняла то, о чём говорилось в книгах, вполне доступно, но Анну нервировали эти разговоры, потому что хорошо Лариске говорить, когда у тебя самой всё гладко и сладко! А вот ей бы такого козла, который не задержался ни на одной работе - мало того, что пьёт, так ещё и скандалит, борец, блин, с несправедливостью... И Анну попрекает каждой истраченной копейкой, как будто он имеет хоть какое-то отношение к эти деньгам! Неделю назад, когда Светка за ужином начала рассуждать на тему подарка ко дню рождения, прощупывая сумму, на которую можно рассчитывать, Генка вдруг взбеленился:
- Какой тебе подарок! Я на тебя пять тысяч потратил в прошлом месяце! Я на себя столько не трачу!

Светка округлившимися глазами посмотрела на мать. Анне до дрожи во всём теле не хотелось скандала на ночь глядя, хотелось покоя, но она физически чувствовала, что своим молчанием предаёт дочь... Как отец предавал её, Анну, ради своего спокойствия и как это было больно. Усталым голосом, лишённым красок и интонаций, Анна тихо сказала:
- В прошлом месяце ты покупал ей учебники, которые не могут считаться подарком, это необходимость. Покупал на мои деньги. А на себя ты и не должен столько тратить, тебе ничего не надо, ты живёшь на полном гособеспечении. И пропиваешь достаточно.
- У меня нет куртки! - завопил Генка. - И штаны я сваркой прожёг! Что я должен - как бомжара ходить?!
- Куртку я тебе весной покупала, я не виновата, что ты её по пьяной лавочке где-то потерял! А у кого штаны прожёг сваркой, тот пускай их тебе и покупает! Я денег за эту работу не видела, ты их не на семью зарабатывал, а на пропой! Вот для разнообразия вместо водки и купи себе штаны и куртку! - Анна почувствовала, что сейчас может схватить в руки тарелку и запустить её в этого урода, которого ненавидела в этот момент всей душой.
- С чужого голоса поёшь, ... ,- и дальше пошли такие слова, которые лучше и не вспоминать. И дочери не постыдился.
Светка тенью метнулась в свою комнату и больше про подарок речь не заводила...

А они орали до хрипоты, пока Генка не убежал из дома, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка. Благо трезвый, с пьяным всё могло бы кончиться и дракой...

Защитила дочку, блин... Лучше бы промолчала, показала бы Светке глазами, мол, не слушай его, будет тебе подарок... Сама во всём и виновата. Лариску наслушалась, прав Генка, что с чужого голоса пела. И с горечью вспомнила своего отца, царствие ему небесное... Потому и молчал, чтобы в доме был мир. Или его видимость...

Вот такая жизнь. На работе не лучше: всё одно и то же. Лекарства по назначению врача, процедуры и кипы бумаг, которые нужно заполнять ежедневно, иначе нарастают снежным комом и разгрести потом просто нереально. Скука. Но пусть лучше скука, чем вспыхивающие время от времени разборки и скандалы, которых Анна боялась до судорог, как и саму директрису - настоящего диктатора. И как Анна ни старалась выполнять всё и даже больше, иногда и она попадала под раздачу. Потом долго плакала и извинялась даже за то, в чём была не виновата. Извинялась, по словам Лариски, за плохое настроение директрисы.

Вздохнув, Анна поднялась с кирпичей и с тоской посмотрела на огород. Всё заросло, непонятно, с какой стороны подступаться. Ну и когда можно что-то сделать для себя? Сейчас перемоет посуду и на грядки. Какие розы, какой маникюр, какая маска на лицо, какая поездка в город! Всё в одни руки...