Цезарю цезарево

  - Достопочтенный сенат, неоценимый Гай, - провозглашающий сделал надуманную паузу, - Юлий Цезарь, сегодняшнее заседание объявляется закрытым, - закончил он,  чувствуя неукротимый зуд вожделения, глядя на волосатые ноги сенаторов, торчащие из-под колыхающихся при ходьбе тог, и как ему казалось, уплывающие вдоль колоннады.
  Цезарь вышел как обычно в другую дверь, за ним последовал Брут.
  - До чего достала вся эта педрильня, сил нет, - сокрушался Гай Юлий, - продолбали весь Великий Рим!  Каждый раз он так и наровит назвать меня перед сенатом Гей Юлий Цезарь!  Куда мы катимся?!  Помяни моё слово, придёт день - запрутся сюда туполобые дикари и разнесут всю эту..., - он прервался, увидев как чья-то мохнатая задница мелькнула за угол, а за ней, присвистывая от удовольствия, поскакал один из достопочтенных, - вот, видишь до чего дошло?  Я даже в бани ходить больше не могу, там ни нагнуться ни присесть, пришлось свою построить, а плебеи-идиоты только и визжат: "Цезарь отделяется от народа!", делать им больше нечего.  От какого народа?  А я что, не народ?  Если я не в подворотне вино пью и не один из них, - махнул он в сторону удалившегося за угол сенатора, - так я уже и не человек?
  Брут всё это время шёл и сочувственно поддакивал.  Он всегда сопровождал Цезаря, являясь его лучшим и практически единственным другом, и более того, был обязан Цезарю своей свободой, о чём тот ему никогда не напоминал.  Брут был приглашaем везде - и в баню, и на частные пиры, и на другие несанкционированные мероприятия, пользуясь полным и безграничным доверием Цезаря, разделяя его взгляды на государство, политику и даже нетрадиционную для его положения сексуальную ориентацию. 
  Гай Юлий, вопреки всем веяниям моды, происхождения и политического статуса, любил женщин, хотел и получал и щедро отдавал...
    Бани были местом, где Цезарь оттачивал своё необыкновенное мастерство совершать несколько дел в одно и тоже время.  В этом ему безоговорочно помогали горячие Эфиопские служанки, с желанием и даже чувством, обычно не меньше трёх, но иногда и пять одновременно.
   Глядя на такую одарённость, Брут всегда завидовал и предпочитал никогда не ввязываться в подобные тренировки, видимо, боясь оказаться неуклюжим, надеясь что когда-нибудь этот опыт ему пригодится.
  Император был человеком здравого смысла и с хорошим чувством юмора, поэтому когда на одном из пиров один неразумный повеса спросил в чём его секрет успеха у женщин, он ответил затаившим внимание гостям: "Никакого секрета, всё очень просто - разделяй и властвуй!"  Повисла недоуменная пауза, и только когда Цезарь собрался объяснить что имел в виду, все взорвались смехом и аплодисментами - до них наконец дошло.  "Хорошо ещё хоть так", - подумал он и сделал несколько глотков вина.
  В последнее время, однако, Цезарь стал реже посещать бани, конечно же это не значит, что он стал реже мыться, просто, узнав о неизлечимой болезни, Гай Юлий больше времени проводил, приводя свои дела в порядок на тот случай, если неминучая застанет его врасплох.  С Брутом виделся только по делам, и тот, воспользовавшись этим временем, стал очень популярен среди большинства сенаторов.
   Однажды после очередного заседания правитель  как всегда вышел в отдельную дверь, а Брут по каким-то делам последовал за остальными сенаторами. Цезарь направился было домой, но потом передумал и решил пригласить Брута на скороспешный пирок и рассказать ему о болезни и своих мыслях по этому поводу.  Он вернулся в зал сената, который подметал чертыхающийся на что-то мавр, пересёк его и пошёл вдоль колоннады, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не увидеть то, что могло вызвать тошноту.  Гай Юлий  вообще уже жалел что пошёл сам, а не послал гонца.   Cвернув на аллею, oн в тени эвкалиптов увидел какую-то возню хуже обычной.  Не нужно быть Цезарем чтобы догадаться, что там происходило, но его внимание привлекло не только то, что один запыхавшийся сенатор с задранной тогой обслуживал троих других одновременно, но что в его движениях было что-то до боли знакомое.  Гай Юлий подошёл ближе и к своему ужасу в тех фрагментах лица, которые можно было видеть, узнал того, кому он так доверял.
  "И ты, Брут?" - вырвалось у ошеломлённого императора.
   Немая пауза была недолгой - Брут шлёпнулся на землю как рыба, снятая с крючка, прерванные сенаторы начали, судорожно путаясь в тогах,  что-то искать на земле.  Найдя, они игриво подбежали к Цезарю.  У них в руках, точнее между большими и указательными пальцами, были  маленькие сверкающие на солнце, с цветочками и ленточками на глазурных ручках ножики.
   Император даже не стал сопротивляться, хотя это была настоящая пытка: лезвия едва входили под кожу, ни умения, ни сил у ведущих вялую атаку, при этом подмигивающих друг другу и манерно покручивая пальцем другой руки в волoсах, не было и если бы не пошатнувшееся здоровье, то пришлось бы Цезарю стоять там до утра, ждать пока не вытечет достаточно крови.
   Через несколько часов всё ещё чертыхающийся мавр, возвращаясь с работ, нашёл императора лежащим на аллее, но тот сказал оставить его, и мавр продолжил чертыхаться в своём направлении.
   Великая некогда империя пала немного позже, как и предсказывал Цезарь.