Тредиаковский

В семье, где молитвы, брусника и квас,
Он рос долговязой неломанной елкой,
Влезал полорото в осеннюю грязь
И слушал опарные банные толки.

Сквозь песню подпаска, рубец на белье
Нездешняя жалоба флейты пробилась.
Откуда поповскому сыну сие?
Привычней акафисты, водка да силос.

Пешком до Парижа. Поел оплеух.
Поэтам сегодняшним - столько бы палок.
В потемках, обрывках, обломках, на слух,
Дождем и свечным огоньком пробивалось.

И, ногтем царапая раму в окне,
В помойные лужи незряче уставясь,
Он слышал героев Эллады в огне,
В бою и в объятиях пышных красавиц.

Вольтер в перемятом ночном колпаке
Смотрел непонятно с немытых тарелок,
Гекзаметр обидно ломался в руке
И рядом маячило "Слово и Дело".

Но хуже застенка - насмешек гора,
Сознание, что обошли, обогнали.
Зеленым вином запивай вечера,
Придворным смешком заедай пасторали.

Потом потащили в слепящую стынь,
Парик растрепался и сбился направо.
Дома, першпективы, ворота, кресты
Кривились, как будто хватили отравы.

Не поняли - просто свершали обряд.
Никто не заметил, как бился и плакал
Обрывок стиха - неуклюж и крылат,
Забравшись с трудом на церковную паперть.

Никто не увидел, что в нищей толпе,
Кусая платочек, стояла Россия,
Махнула рукой - поняла, не стерпеть,
Заплакав о верном, восторженном сыне.