Шоколадный наркоз

Три  часа дня, пятьдесят три минуты. "Двадцать две минуты,  двадцать две минуты, чертовы двадцать две минуты – и я свободен, я официально могу сбежать из этого ада, главное -  дождаться. Ну почему же время так тянется, а?.. "
   Громкие шаги - явно, полная женщина на каблуках. Беспокойный стук в дверь: "Ну вот, дождался. Так хотя бы время пройдет незаметнее".
- Входите.
- Иван Ильич, нужна релаксация!
- Повод?
- Березов в судорогах, кричит, что больно...
- Тааак. Березов-Березов-Березов... Шубообразная шизофрения, яркие проявления висцерального галлюциноза, кататонический синдром...
- ...ну судороги же! - доносится чересчур высокий голос как сквозь слой ваты.
- Хм. Леночка, найдите Артемьева и кого-нибудь покрупнее: надо придержать, ну, вы и сами знаете.
- Да, конечно.
Пара ампул из сейфа и беглый взгляд на запястье - без пяти минут четыре. "А я надеялся..."
Звук быстрых шагов отскакивает от стен с облезшей рвотно-зеленой краской: "Это подлость - пятую палату организовывать в самом конце коридора!". Скрип двери. Два могучих санитара держат миниатюрного, будто высохшего, почти незаметного на дырявом одеяле Березова, рядом крутится кругленькая Леночка - абсурдная картина. Душевнобольной поднимает на меня взгляд и понемногу успокаивается. Слабым дребезжащим голосом, звучащим будто из-под оцинкованного ведра:
- Опять укол, да, доктор?
- Да. Вам так будет спокойнее.
 Леночка обрабатывает инъекционное поле, профессионально-отточенным движением обламывает кончик ампулы и шуршит упаковкой шприца. Момент - и содержимое ампулы уже в худосочном теле Березова, сотрясаемого мелкой дробью. Стою в изголовье кушетки, отсчитывая время распространения препарата и бегло проверяю реакцию организма. "Да, вышло многовато... Ну да ладно, не фатально - и хорошо. Мелочи это". Доверительный взгляд на утихомирившегося Березова и пара слов санитарам - чтобы были бдительнее.
- Что ж, я к вам зайду завтра, а пока отдыхайте.
Резкий разворот и шаги в сторону выхода, очередной взгляд на запястье: "Четыре двенадцать. Можно и собираться". Быстрый росчерк в учетном журнале, приписка к истории - и я свободен.
Впереди - два часа мыканий по пробкам: "Жуть". Зато не в стенах ада ординаторской, а это уже плюс. "И что меня только в психиатры  потянуло? Уже сорок семь лет, а все себя стажером ощущаю - когда же жизнь-то начнется?"
Снова вечер за профессиональной литературой - и правильно, после такой практики любой роман покажется настолько далеким от реальности, что аж скулы сводит. "Интересно, а это проблема всех психиатров, или это только я так маюсь?". Снова полубессонная ночь на диване: книжка давно на полу, сам диван не совсем удобный, а переходить в постель уже откровенно лень. "Завтра более путно усну", - вечная мысль, которая никогда не воплощается в жизнь. "А что, если вместо дивана в гостиную кровать поставить? Все равно один живу... Но это все потом".
Шесть тридцать. Ванная, кухня с чаем, поиски халата - естественно, забытого в ящике раздевалки, - и хлопок двери. "Надо еще в магазин зайти, а то на работе не только скучно, но еще и голодно будет, а это уже истоки депрессии, что, в свою очередь, почти диагноз..."
В ближайшем магазине я покупаю привычное печенье и сыр с половинкой батона. Расплачиваюсь. Из пыльного магазинного окна видится автобус: он еще на горизонте, но поторопиться стоит.
Вдруг мой взгляд цепляет ярко-синяя обертка - шоколад.  И резко так захотелось шоколада, будто и жизнь - не жизнь вовсе без этой яркой обертки, скрывающей слащаво-коричневую плитку.
- Девушка, а будьте добры еще и шоколадку, только, пожалуйста, побыстрее, а то я на автобус опаздываю.
Мелочи нет. Протягиваю продавщице сторублевую бумажку, выхватываю из ее рук сладость и оперативно найденную сдачу, разлетающуюся в разные стороны бумагой и монетами, звонко стучащими по круглому прилавку и грязно-кафельному полу. Собирать деньги нет времени - автобус открывает свои двери. Торопливо запихиваю спасенные деньги и многострадальную плитку в карман брюк и вылетаю из магазина, ловя на себе удивленные взгляды.
Автобус быстро довозит меня до работы, умудряясь не попасть ни в одну из пробок на наших горячо любимых дорогах, и я влетаю на свой - уже родной - второй этаж. "Что ж, восемь утра, четыре минуты - почти вовремя."
Кладу пакет с "обедом" на подоконник и быстро перевоплощаюсь из обычного прохожего в белохалатного врача. "Пуууф. Пора и на обход. А начну я со второго этажа - пусть нелогично, зато близко". До десяти двадцати пяти успеваю обойти весь второй этаж и, набрав кипу историй, возвращаюсь в кабинет. "Первый этаж или истории? Лучше первый этаж, тут я еще успею насидеться".
 Спускаюсь по обшарканной лестнице и начинаю обход с дальних палат - не хочется возвращаться по длинному полутемному коридору без дела.
Через еще примерно час на горизонте маячит пятая палата. Вхожу. Около окна стоит одинокий Березов: его соседа по палате еще вчера перевели в изолятор.
- Доброе утро. Как ваше самочувствие?
- Все хорошо, доктор, все хорошо.
- Боли не беспокоят?
- Нет, доктор, все хорошо.
Немного помолчав, Березов продолжил:
- Доктор, а что заглушает боль? Почему она не чувствуется, когда увлекаешься?
- Это действие эндорфинов.
- Аааа... Мудреное какое слово.
И еще немного помолчав:
- Доктор, а у вас есть эти... эндорфины?
"Так. Конечности слегка подрагивают, речь сбивчива... Очередной приступ на подходе". Я заложил руки в карманы халата еще в самом начале разговора и  только сейчас понял, что нащупываю за халатом, в кармане брюк, плитку шоколада. "Шоколад. Сладкое. Центры удовольствия в мозге активизируются, вырабатываются... Эндорфины!"  Ломаным движением выдергиваю руку из халатного кармана и откидываю белую ткань с бедра, чтобы добраться до кармана брюк. Березов отшатывается и бледнеет, оправдывая свою фамилию. Он смотрит на меня, как побитая собака - я порой забываю, что имею дело с душевнобольными, а резкие движения их часто раздражают или пугают. "Тоже мне, врач... Чему только учили?..."
Достаю забытую шоколадку и протягиваю ее Березову. Он кажется еще более белым, чем казался несколько мгновений назад, его кожа ужасающе контрастирует с зеленью пижамы, что на нем надета, глаза бегают - еще недавно позабытая, казалось, мания преследования возвращается на свое законное место. Он глядит прыгающим взглядом на мою руку - я все еще протягиваю ему сладость.
- Вот, возьмите. От сладкого повышается уровень эндорфинов в крови.
Он недоверчиво косится на меня, затем на синюю упаковку, затем снова на меня. Ситуация настораживает  - "Интересно, насколько близко санитары, если что? Ладно, кто не рискует, тот не пьет шампанского". Напряжение растет. Неожиданным движением Березов резко и несколько по-кошачьи выхватывает у меня из руки сладость и отпрыгивает назад к окну. Опускаю руку, Березов нервно дергается в мою сторону. "Черт".
- Василий! Василий!
В палату врывается широкоплечий санитар, Березов кидается на него. Общими усилиями укладываем Березова на койку, санитар его удерживает, а я звоню кругленькой Леночке - условный знак. Через пару минут запыхавшаяся Леночка протягивает мне шприц с релаксантом, через еще некоторое время Березов обмякает под захватом Артемьева.
- Спасибо. Леночка, последите за ним, Василий пусть с вами останется - на случай "а мало ли".
- Хорошо, Иван Ильич.
- Я у себя в ординаторской, пишу истории.
- Угу.
Леночка накрывает душевнобольного одеялом и пытается забрать у него шоколад. Березов же сопротивляется, несмотря на начавшееся действие препарата.
- Не стоит этого делать. Вы же знаете, как ухаживать за психбольными.
- Но Иван Ильич...
Я не слышу остатков речи Леночки, быстро уходя из палаты. "Я сегодня еще вернусь в пятую. Наверно, так надо".
Несколько часов крючкотворства скоротали мою дневную смену, и я постепенно собираюсь уходить из больницы, как вдруг меня осеняет: "Я же хотел зайти к Березову!"
Спускаюсь в полутемный коридор с шелушащейся краской на стенах, ищу взглядом пятую палату. Вот она. Толкаю дверь.
- Ну, как вы, Березов?
На меня смотрит пара глаз из-под зеленого больничного одеяла (и почему только мы прицепились к этому ужасному цвету?!).
- Все хорошо, доктор, все хорошо.
- Уверены,? Ничто вас не беспокоит?
Больной откидывает одеяло к спинке койки и смотрит на меня серьезно-грустными глазами.
- А знаете, доктор, с шоколадом лучше.
- Хорошо, Березов. Я рад за вас. До завтра.
- До свидания, доктор... - мне вслед.
Из больницы я выхожу более уравновешенный, чем я сидел в ординаторской. "Сила убеждения или немного эндорфинов вкупе с препаратами? Как знать, как знать... Шоколадный наркоз. Кажется, я и сам уже потихоньку начинаю бредить".
Тот же автобус - или просто похожий, они ведь все почти одинаковые - привозит меня к знакомому магазину.
- Так, чай, колбаса, хлеб, курица, пельмени... все или что-то еще?
- Да, пожалуй, все. Хотя... Девушка, а будьте добры еще плитку шоколада. - "Чтоб душа не болела" - А лучше - две.
- Пожалуйста. Карточкой расплатитесь?
...Скомканный чек летит в урну, я извлекаю из пакета одну плитку шоколада. Развертываю и откусываю немного.  "Чтоб душа не болела... Шоколадный наркоз... Запатентовать что ли?" .

Очередное утро. Очередной забытый в ординаторской халат и очередной автобус, застрявший в получасовой пробке. Тихо ругаюсь, едва не падая на насупленную дамочку, тычущую меня своим острым локтем под ребра. "Ну да, конечно, который раз я опаздываю за эту неделю? Эх, не судьба мне прийти вовремя, не судьба...". От остановки до больницы иду неспешно - все равно уже опоздал, а пять минут этот мир не спасут, тем более они неспособны спасти невылечиваемых пациентов в стационарном, а прием только с девяти...
Вхожу в ординаторскую, надеваю халат, бегло перелистываю скопившиеся на столе не сданные вовремя истории - "Так, вроде все, можно и на обход".
Выйдя в широкий и, как всегда, полутемный, несмотря на яркое утреннее солнце, коридор, долгое время не могу сфокусировать взгляд - глаза болят дьявольски: "А нечего по ночам перелистывать Нуллера с его тревогой!", но даже в темноте я различаю побелевшее и резко осунувшееся, с непривычно впавшими глазами и щеками, лицо Леночки. "Что я упустил? Что настолько важное могло произойти за ночь? Как...". Ход моих мыслей перебил странный в своей охриплости, высокий голос сестры:
- Иван Ильич, Темнопальский...
- Да, Леночка, я пока еще помню, кто мне отдавал ключи и сдавал наркотический журнал.
- Темнопальский... Он не уследил... Б-б-березов... - сестра начала заикаться от волнения.
- Яснее, пожалуйста.
- Березов... Простыня... Самоубийство...
Поняв, что от Леночки ничего толкового я не дождусь в ближайшее время, я провел сестру в ординаторскую, поставил перед ней чашку горячего чая, а сам ушел на обход, пытаясь принять мысль о самоубийстве своего подопечного, но мысли разбегались, как мыши по уголкам подвала.
Я честно завершил обход за сорок минут, стараясь не задевать мыслями пятую палату и его одинокого "Уже покойного!" пациента Березова. Наконец-то понял, почему Темнопальский не ушел после смены, а заперся у сестер. Что же, стучу в сестринскую второго отделения.
- Леночка, оставьте меня!
- Если б Леночка, Анисим Максимович... Открывайте.
На пороге вечно скрипящей двери появился бледный, как мел, дежурный врач  Темнопальский. Серые глаза его потускнели еще больше, тонкие губы нервно подрагивали. Молчание длилось недолго, после его разоврал полустон-полувыкрик ординатора:
- Я проверял его, проверял, Иван Ильич!.. Ну не мог же я знать, что он замышляет и что седативы прячет под языком... Ничто же не предвещало... Он спокойный был..!
- Тише, вы же доктор, в конце концов. Расскажите.
Его речь была сбивчива и часто прерывалась напряженными выдохами.
- Он... Он... Я проверял палаты, как обычно, в одиннадцать, после поднялся в ординаторскую, увлекая за собой и сестру, как ее, Леночку. Она же была какая-то дерганая, все беспокоилась, будто чувствовала... После разговора за чашкой чая я отпустил ее, а сам стал просматривать журналы из библиотеки... Она ворвалась без стука минут через шесть после нашего разговора и, глядя на меня дикими глазами, бормотала непонятно - и всё о пятой палате... Я говорил ей, что осматривал палаты и до нового обхода еще есть время, но она все не унималась. В итоге она меня убедила, я пошел за ней, вхожу, значит, а там он... Синий... С куском вырванной ткани вокруг шеи... Пульса не было уже минут двадцать, судя по виду, все бесполезно... Под кроватью - простынка с ободранными краями... Иван Ильич, я же осматривал, ничего не предвещало...
Речь дежурного повторялась кругами, впрочем, удалось еще выяснить, что судебные приедут через два часа. Я оставил Темнопальского в сестринской, а сам отправился в ординаторскую. К тому времени, когда я вошел в комнату, Леночки там уже не было, как и моей чашки. Закрывши дверь, я курил в форточку и думал. Вспоминал. "При каких же обстоятельствах я стал начмедом этого темного места? Ах да... Тоже смерть... Даром, что самого прежнего начмеда... Кажется, инсульт... Да, нервная это работа...". От мрачных дум меня отвлек стук в дверь - судмедэксперты. Прообщавшись с ними полдня, я больше не выдержал и еле дождался своей смены. Но расслабляться не было повода - встреча с этими людьми ожидает меня еще завтра и послезавтра, а потом организация похорон "за счет заведения"...
Три дня прошли, как в тумане - переговоры с сотрудниками ЗАГСа, вскрытие, конференция протоколы... Похороны сопровождала лишь небольшая процессия, состоящая из пары судмедэкспертов, главного врача, Темнопальского, Леночки и меня, разумеется. Темнопальского сотрясала дрожь, Леночка тихо плакала и с укором смотрела на меня, стоящего наподобие истукана. "Неужели этого, ставшего "моим", Березова - и хоронят?". Мне не верилось. Я искал причину, но так и не мог найти ее. "Что я сделал не так? Где я был не прав? За чем я не уследил? Я же мог, мог хоть что-то заметить... Какой же я врач после этого?.."
Слухи ходили по палатам уже на следующий день, больные переговаривались о самоубийстве Березова вслух - те, кто мог оценивать реальность хоть немного. Некоторые ему завидовали, еще меньшее количество желали "продолжить его дело". Пахло смутой, буйством и маниакальной депрессивностью. Больные стали агрессивнее - кто-то осмелился даже на Артемьева лезть! Немыслимо. На душе у меня становилось все мрачнее с каждым днем. Леночка усердно колола и раздавала седативы, проверяя, проглочены ли назначенные таблетки, санитары выше закатывали рукава халатов, будто это могло чем-то помочь, и каждый раз в мыслях у меня проносилось сожаление о том, что я поменялся дежурствами с Темнопальским на ту роковую ночь, а утешительные слова Леночки о том, что "настоящий врач целое кладбище нахоронит", успокаивало мало. Но все это забылось за рутиной августовских, а затем октябрьских дней.
Близился уже конец года, вовсю писались годовые отчеты и проходили конференции -  и опять всплыл из памяти образ Березова. После завершающей год конференции стало неутешительно тошно. Да, это моя ошибка. Да, это моя практика и моя больница. Да, это мой умерший Березов. Да, да, да...
Я смалодушничал. Сейчас же я сижу у себя в квартире, на кухне, и ставлю жирную точку в этом дневнике, шутливо начинавшегося с "Recipe". Кажется, эта практика уже более не моя. Ставлю двойной крестик. Cum Deo.
27.12.11.
- невнятная подпись -

Выстрел. Тихий полузадушенный вскрик. Звук упавшего тела.


23.08.2012