В огне пионов. Рассказ моей внучки Лидии Шендрик

 Вечер, как всегда, подкрался неожиданно. Я и не заметила, что уже поздно, задремав над вязаньем. Целый день я только этим и занимаюсь: одна петля, другая, третья…  Получился шарф, хороший, теплый. Таких толстых ниток соседка мне еще никогда не давала. Интересно понравится ли сыночку, или же опять укоризненно скажет куда-то в сторону: «Мам, у нас уже весь дом в твоих шарфах… Может, свяжешь что-нибудь другое, если тебе делать нечего?» А что мне еще делать, сидя дома день за днем, год за годом, никого не видя?   
 Вдалеке раздались тихие шаги, от которых я мгновенно встрепенулась и приподнялась в кресле. Эти быстрые, чуть неритмичные шаги я бы узнала всегда и везде. Шаги моего сына… Он вернулся, значит уже поздно и солнце село. Сейчас  войдет без стука (ведь дверь никогда не закрыта), шумно  повесит шинель на крюк и пройдет к себе. На мое ласковое: «Здравствуй, сыночек!» не обратит внимания, только буркнет, чтобы шла есть, пока не остыло. Я не виню его, но мне бы так хотелось, чтобы он любил меня, хоть немножко. Когда он в последний раз позволил обнять себя? Лет пять назад, наверное, а может и больше. Тогда еще на улице шел дождь, а может, и снег, ведь его куртка промокла насквозь. Я крепко обняла, прижалась щекой к его лицу, и ощутила мягкую щетину, такую же, как у его отца. Мой мальчик давно вырос, и, наверное, сейчас он копия Абелардо. А ведь он был таким красавцем…
 Интересно, Антонио понравится новый шарф? Соседка, донна Лавиния, говорила, что шерсть белоснежная, как лебединое крыло. Когда Антонио был маленьким, он любил белый цвет, я помню. Тогда за деревней цвели пионы, белые, как первый, ненадолго выпавший, снег. Антонио так любил играть там… А вдруг сегодня он скажет: «Мама, как красиво у тебя получилось!»? Большего я и желать не смею! Вдруг?
 Шаги приближались, мои руки в отчаянной надежде вцепились в подлокотники кресла. И тут случилось невероятное! В дверь постучали! Я отчетливо слышала удар кулака о трухлявое дерево. Этого не могло быть, ведь сынок знает, что дверь никогда не бывает заперта, а это был он, его шаги! Недоумевая, я с трудом встала и на ощупь направилась к двери. Вот нащупала ручку и отворила. В лицо подул сильный поток холодного ветра.
- Здравствуй, мама! Как ты себя чувствуешь? Ужин готов? – скороговоркой, стараясь придать голосу немного ласки, проговорил сын. Я опешила. Мой рот сам собой раскрылся, но он продолжал.- Познакомься, это Саманта!
- Здравствуйте, очень рада знакомству! – произнесла я, обращаясь в темноту и протянув руку для приветствия, но ответ раздался с другой стороны.
- Д-да да, здравствуйте, я тоже очень рада!- пролепетала девушка слабеющим голосом.- Тони, я, пожалуй, пойду! Доброй вам ночи!
- Может быть, вы останетесь хотя бы на ужин, - с надеждой спросила я, поворачиваясь на голос.- Пожалуйста…
- Нет, нет! Мне, право, пора! Всего вам доброго!- девушка развернулась и, сначала нерешительными, а потом быстрыми и легкими шагами направилась прочь. Антонио взял меня за руку железной хваткой и увлек за собой в дом. Там он рухнул на свой стул и затих. Мертвая тишина начала вскоре пугать меня, и я попыталась заговорить с ним.
-  Сынок, я тут шарф для тебя довязала, белый, смотри! Тебе нравится?
- Отстань!- зло сказал он.- Надоела уже со своими шарфами! Ты всегда только портишь! Зачем отворила дверь?! Знала же, что просто так стучать не буду! Ты все испортила, все!!!
 Последние слова он прокричал, казалось, вкладывая в них всю злобу на меня.  Я стояла не жива и не мертва и только беспомощно глотала воздух.  Руки сами собой опустились.
- Иди-ка лучше поспи,- дрожащим голосом взмолилась я.- Вот увидишь, завтра все будет хорошо!
- И пойду!- резко ответил он.- Все лучше, чем глядеть на тебя!
 Гулкий топот по деревянному полу еще долго отдавался в моих ушах. Ноги подкосились, я упала в кресло-качалку. Из незрячих глаз на вязание потекли горячие слезы. Зачем? Если бы он только знал…
 Сколько лет назад это было? Двадцать, не меньше! Маленький Антонио играет среди пионов: он бегает, срывает цветы, подбрасывает их в воздух и заливается радостным смехом, что повторяется эхом. Мы с донной Лавинией сидим, наслаждаясь его смехом, похожим на звон колокольчиков, и о чем-то разговариваем. Мы и не ведаем, что завтра тишину летнего вечера пронзят воинственные крики и лязг оружий, что деревню охватит адское пламя и поглотит все!
 О войне мы знали еще до этого, но свято верили, что до нас она не доберется, что наши храбрые мужья остановят неприятеля. Но наши войска редели день ото дня, а враг неумолимо приближался к деревне, где остались лишь беззащитные женщины и дети. Как сейчас помню этот ужасный вечер, на первый взгляд ничем не отличавшийся от тысячи других вечеров:
 Донна Лавиния ворвалась в дом с криками: «Хуанита! Португальские собаки наступают! Они уже близко! Хватай Тони, и бежим!» Я резко вскочила и, взглянув в окно, зажала рот рукой. Вся окраина деревни полыхала: пламя поднималось выше крыш, извергая невыносимый жар и испепеляя все на пути. Видимо,  негодяи прокатили подожженную бочку вокруг деревни, чтобы отрезать нам путь к отступлению. Да чтоб они сами сгорели в адском огне дотла, чтобы даже пепла от них не осталось!!! От парализующего страха я не могла пошевелиться, глядя на зелень, которая превращалась в черную пыль на моих глазах, на пламя, отблески которого играли повсюду. Закат пылал вместе с деревней, все вокруг было рыже-алое, а огонь, казалось, пробрался в меня и жег изнутри. Лишь когда он добрался до пионов, я очнулась. Там же мой Антонио!!! Он погибнет!!! Не понимая, что творю, я схватила со стены меч мужа, верно служивший ему всегда, от которого не было пощады ни одному португальцу, и помчалась к сыну. Малыш был пойман в кольцо огня и отчаянно пытался выбраться, бегая туда-сюда, как зверек, посаженный в клетку, падая то и дело и громко крича от страха и жара. Я бросилась к нему, подхватила на руки и огляделась вокруг. Бушующая стихия приближалась, поджигая невинные цветы, но не это было самым ужасным: в мареве пожара со всех сторон подступали мерзкие сволочи португальцы с обнаженными мечами.
- Смерть испанцам!- хрипло кричали они.- Пусть подыхают!
Я подняла тяжелый меч дрожащей рукой и направила его на их предводителя, который лишь рассмеялся мне в лицо.
- Нет,- сглотнув, произнесла я, но они неумолимо приближались. Подходили все ближе к моей деревне, к моему сыну. Я не позволю убийцам сокрушить нас, они не посмеют! Злая усмешка их генерала расплылась перед моим взором, подняв в сердце волну ненависти. Я набрала в грудь побольше воздуха и с размаху всадила меч в горло этой мрази.
- Вы не пройдете!- закричала я.- Никогда!
 Я понимала, что это попросту безумие, пытаться удержать целый отряд, но в сердце горела ненависть, жарче яростного пожара вокруг. Я рубила мечом направо и налево, хотя уже ничего не видела. Глаза разъел дым, но я видела брызги крови бессердечных убийц, слышала их предсмертные стоны. Верный меч бил без промаха, без пощады, а огонь подбирался все ближе. Силы оставляли меня, в боку зияла рана, но я только крепче прижимала к себе сына одной рукой, а второй продолжала разить, хотя знала, что погибель близка. Изнемогая от ран, я рухнула на колени в море цветов, но решительного удара не последовало. Враги отступали, потому что пламя подобралось совсем близко.
- Бежим! – кричали они. – Не хватало сгореть  заживо! И так никто тут не спасется!
 Пекло было невыносимым, пионы пылали, спасения не было. Я задыхалась от дыма,  огонь приближался. Еще секунду, и он поглотит меня! Я крепко зажмурилась, обхватила Тони и закрыла его своим телом. Окровавленный меч выпал из руки, цветы догорали…
  Когда я открыла глаза, передо мной была сплошная тьма, как будто на меня надели повязку. Я с трудом подняла руку и попыталась сдвинуть ее, но ничего не выходило. В воздухе стоял запах гари, а кругом страшная мертвая тишина. Антонио рядом не было! Я попыталась встать, но ничего не получалось. Послышался быстрый топоток, и кто-то заботливо приложил ко лбу мокрое полотенце.
- Снимите повязку, пожалуйста!- из последних сил попросила я. Ответа не последовало.- Снимите ее!!!
- Ее не снять, дорогая,- прошептал тихий голосок над моим ухом.- Уже никогда не снять!
 Слова донны Лавинии,  долго звучали в голове на все лады. Ужасный смысл  я поняла не сразу, но догадавшись, прикусила губу, чтобы не расплакаться.
- Где мы?- слабо прошептала я.- Что с деревней? Антонио, он жив?!
Донна Лавиния ласково погладила меня по голове.
- Не волнуйся, девочка! Деревня спасена. Сама не знаю почему, враги отступили. А пожар мы потушили, он только несколько домов затронул. И тебя с сыном нашли на пепелище. Слава Богу, вы еще держались кое-как. А еще рядом с вами меч валялся, это португальцев-собак, я так думаю. Мы его в реку и кинули, чтобы памяти о них не осталось.  Жаль, пионы все сгорели, даже горстки пепла от красоты не осталось…
- Как Антонио? – вновь хрипло вопросила я.- Он не?- я не могла заставить себя выговорить это слово.
- Жив, жив! Не беспокойся! Огонь его даже и не коснулся, все на тебя пришлось. Но и ты скоро ходить будешь, я тебе тут травы из запасов достала, быстро на поправку пойдешь, вот увидишь...

  Я встала и на ощупь добралась до кровати сына. Он мирно сопел себе под нос, отвернувшись к стенке. Я погладила его по длинным спутанным волосам. Ах, если бы он знал, чем я пожертвовала ради него, когда отдала ему жизнь в море горящих пионов. Тогда бы он, может быть, и не стыдился меня, не презирал бы. Ведь я так любила его, неужели он не помнит? Играя занавесками, из окна дул холодный ветер, пронизывающий до костей, но я горела, как в том огне. Я лишь взяла шарф и наугад накинула на плечи Тони. Мои губы беззвучно шептали молитву. Как отчаянно я желала, чтобы не стыдился меня. Мне ведь вовсе не хотелось быть ему обузой, но и рассказать ему правду я не могла. Я прекрасно понимала, что всякий бы стыдился такой матери, меня терпят только из жалости. Я все понимала, но почему это было так больно, так невыносимо больно…  Я сидела у изголовья сына, а по щекам медленно стекали слезы.
- Сынок, - шептала я.-  Я так люблю тебя, милый. Как ты можешь не помнить ничего? Может, мне было бы лучше умереть, чтобы ты жил счастливее?  Сынок… Прошу, пойми меня, пойми хоть ты! Милый мой малыш, я никогда ничего от тебя не требовала, ничего. Я даже не настаиваю, чтобы ты любил меня в ответ, чтобы уважал… Только скажи: там, за домом, цветут ли снова пионы, что сгорели дотла? Такие белые, пышные… Ты ведь так любил их, помнишь?