***

в окладе рамы деревья
льнут к индевелому стеклу
тянут ветки в квадратную глотку кухни
тесной как чемодан
наэлектризованной огненными фейерверками
незримых  смертей и рождений
рвущихся в пыль над узким столом
                над щербатой чашкой
                надо мной сидящим в углу
                под тонкой вуалью
прозрачной жизни втиснутой
в толстую кожу начала и конца
бьющейся в ней
как сердце в сетях струящейся крови
как губы немого
в целлофане тишины видимой
только тем кто вырвался  из этого мешка
где липкий чай сигареты
соль на листах зачитанных в шелк дней
пчелиный язык автобусов
пропахших недосмотренными снами
недоеденными завтраками
деревянными пиджаками
выгорающий к ночи затихающий
в темных ульях неподвижных зрачков
словно сжатый твердой ладонью
в черствые огуречные гайки
в грелки – слова о свете в чулане
о синице в руке
 
и мир выгнутый внутрь
кажется плоским словно разделочная доска
пока не лопнет вдоль темный глиняный кувшин
пока не хлынет наружу воронья стая
черным отравленным соком липким
как младенческий страх
завертятся зубчатые колеса
зашевелятся камни вдыхая колючий воздух –
выбитые зубы
осени черствеющей в темных углах
в глубоких карманах
где крошки бумажки
пальцы…               
змея сбросит шершавую кожу
обнажит светящееся нутро
я останусь здесь навсегда со своим тихим безумием
с этим пляшущим миром текущим сквозь мои глаза
тянущим сквозь меня машины дома фонари
листья укрывшие сердце
усталое талое седое полное раненных слов
завернутых в клетчатый шарф как котенок
сомкнувших ракушки век спящих
спящих пока
тише
пусть тянется нитка сквозь игольное ушко
пусть трава раздвигает асфальт
 
черные птицы не тронут меня
я свой
в их пылающем мире