Голем

                Если бы кто-нибудь в битве тысячекратно победил тысячу людей,
                а другой победил бы себя одного, то именно этот другой –
                величайший победитель в битве.
                Гаутама Будда

+

Решетчатый занавес приподнимается тяжко,
и надломленным шагом, кривясь от своих же грёз,
бултыхается сердце раскрытое, прет в размашку
по сопливой судьбе, на не менее скользкий помост.
Где спрятан рычаг пожеланий души звериных?
Где заноза, как выдрать её, пусть и с дохлым мясом?
Закружилась и улица под перебор с дофамином,
замаячили призраки в надписях реверансом.

Знак на каждом углу, взгляды хлещут, горька затяжка,
перепутан посыл с книжной выправкой, с цветом роз.
Прошагать до той улицы, не смотреть на прохожих ляжки,
и не думать, не думать, пока не припомнишь вкус слёз.
Отвернуться от цифр, заплясавших разгадкой забытого,
схороненного насмерть, забитого в сна чулан.
Отвернуться от лиц, от намеков – судьба так выдана,
так что молча, бездумно шагай… ты же просто пьян.

В этом зуде планеты иль города, так кипуче-томимом,
заключен разворот. Гиблой топи тупик завязан
кадыком в горле, вдох застрял, онемел Дух от амфетамина,
а безумные массы так просто вытачивают лясы.
Протащить только душу, и все перетрется в миру. Избитого
не добить ни ударом, ни бездной – он сам весь изъян.
Отчуждайся, дыши успокоено, кидай взгляд меж плитами.   
помни это не ты, не ты – это мозг просто в усмерть пьян.

++

Панцирь комнаты бетонирует
Небо в потолок, мысли в образы.
Вот откуда взят этот мир сует,
вот зачем во мне страхи поползни.
Ни стихом раскрыть, ни глаза унять,
вот кубло лежит, вьется тенью, бл..ь.

Гул в ушах кроит гнезда пакости,
ковыряет дно сердца дерзкого.
Нет, не будет тут светлой ярости,
не сразить врага всем известного.
Вот наука мне, бестолковому:
не ходи на рать незнакомую.

Сухо крошит стук стены каторжно,
зашуршала ночь да таинственно.
Я не мертв еще, я не ряженный,
что ж ты бес хрипишь, как единственный
мой и брат, и друг, ты же просто шум.
Я тебя в огонь взглядом уложу.

Зазмеилась речь безобразная,
подкралась хандра вдоль зрачка к виску.
Как же ты тупа, ломка фазная,
как же я теперь в саже зла усну?
Сор набился в суп ночи тягостной,
отступи назад – всё уж ясно мне.

+++

Осенняя ночь надвигает шапку Неба на брови,
да и сам на бровях от бумаг, мельтешни, пунша…
Тобой говорил кто-то мертвый, отравой в слове,
возможно, ты сам одержим, но от этого же не лучше???
Тут улица голодна на расправу, тут мудрость школьная,
а тоска такая похожая на приправу к шраму, что у виска…

Да что эти люди, да что этот мегаозябший город!?! –
бутылочный дух напитался тобой, а ты
считаешь, что выживешь, что проползешь эскортом
ангела подворотен, струйкой от пустоты.
До полночи грамм пятьдесят, знакомый обманет, а впрочем,
ты сам обмануться рад. Бетонный фасад, пьян в кому…
ведь пил откровенно, но пил сатанинский яд.

++++

Плотно подсел на карающую подоплёку
или на созерцание ящеров бордо.
Сумерки гложут лица, а им невдомёк, и
тип у ларька обнимает помойное ведро.
Эти кустарные тексты, сущее в кривотолки,
что мне читать народу, где обрести собор.

Тискал зарю меж чешуйчатых, жалких культяпок,
бегло жевал, не глотая, Ветхозаветный стих…
Площади неумытые, пристальный взор растяпы,
как мне принять поветрие без чужеродной тьмы!?!
Вот, мой Господь, как я себе оттяпал
тысячу откровений в праздности кутерьмы.

Жадно выпаривал в пасти, грибным настоем,
сок червоточины, гиблый, по сути, сок.
В этих каркасах мертворожденных новостроек
я слышу вой могилы, призрачный шепоток.
Боже, я сам не простой, но пустое
сыпется, как песок…

Зорко цеплял каждый месяц крюком просроченный,
гнул и ломал его, клацал Луны медяк.
Звенья одной цепи, звон по краям обочины,
верно, так ночь читала мне, верно, то был маяк.
Господи, пусть проскочим мы,
пусть всё стечет в пустяк.

+++++

Переулки этого дряхлого города
слишком долго точили клыки кирпичей грузных зданий,
слишком жарко топили в печах масло сточных литаний,
призывая на головы жителей ворога.
Всё надуманное, тайно желанное,
но сокрытое в пагубной, полой на слово, сухой кости,
торопится, вопреки натуральному, образом зацвести,
прыснуть в облако драными ранами.

Зашипит на асфальте кирпичным змием
препостыдная ноша оборванных душ, ими сброшенная,
серпантином поганым забьется в щелях, жало сношенное
напитает заразой из гнили извилин.
Будет ждать под дождями прохожего,
снимать с его похоти копии, множить их воображением,
распускать, как поганые слухи, опозоривать положение,
лить сукровицу ран, века гиблого, в ложе…

Только это напрасно до колик, до дрожи;
мир сползает с души прошлогодней кожей…