Голуэй Киннелл. Как не могла ты

Посвящается Джейн Кенион

Сегодня закончились долгие дни штормовые.
Снова и снова омытый водою, воздух сверкает;
облака, сбившись в кучу, несутся по небу; дождь,
едва различимый штрихами на елях, на крокусы льется.
Мы знали, что это случится на этой неделе.
Теперь - когда мне сказали, что ты умерла - я иду
к открытой двери и оттуда смотрю на Нью-Хэмпшир
и убеждаюсь, что солнце, как прежде, сияет,
а облака по горизонту скользят в отраженьи теней;
и думаю я: разве мог быть другим этот день?
В комнате рядом поет Те Канава,
чуть доносится Хвала Господу Моцарта -
будто из прошлого она зазвучала бодрым потомкам
жнеца с беспощадной косою, что когда-то сидели
в стальной окантовке косильной машины,
сквозь траву пропуская вереницу ножей,
по форме похожих на треуголки,
в солнечном свете срезая эти стебли травы.
Не бродила ли ты в темноте до рассвета,
когда невзначай поняла, что смертельно устала
от падений и взлетов медицинской науки,
после года страданий и боли, что подчас прерывались
надеждой с легким вкусом свинцовым?
В этом утреннем свете ты, наверно, увидела мир
таким, как любила, и подумала - смерть не страшна -
все равно, умирая, ты оставишь любимых своих
в этом дне, что так сильно походит на рай?
Накануне рассвета ты немного ослабила хватку?
Как не могла ты не обрести вечного успокоенья,
когда в эти дни с ним общалась со всей полнотою сердечной,
а он отвечал тебе тем же, и в глубине ощущенья
в этой тиши не утеряно было ни слова?
Как не могла ты волшебству не поддаться
в сиянии белого дня, когда он рядом прилег,
заключив твое тело в объятья -
как, наверно, случалось с тобою всю жизнь?
Как не могла ты на миг не прижаться щекою к щеке,
что отныне будет вечно к тебе прикасаться?
Как не могла ты не встать, не уйти, озаренная светом
в окне, в заключеньи объятий - непостижимо -
в прерывистом гуле легкого самолета,
издалека доносимом, что слышен лишь только тебе?