Письма... 1, 2-е

  Дорогие мои, это - поэма, с единым сюжетом, читать надо подряд, не вырывая.
По журналистским канонам - это "репортаж с места событий;
По литературным канонам -это мини-роман о тех, кто "на дне".
 По стилю - это горькая сатира на мироустройство в отдельно-взятой стране...


Письмо первое. "Рокировка"

     "Благословенна дружная семья,
     Благословенны матери и дочки,
     А мы,  под каблуками состоя,
     Свои «восторги» изливаем в строчки..."
            (Некто из стихотворцев)

   Приветствую тебя, мой старый друг,
Старинный мой товарищ и коллега.
Не счесть твоих передо мной заслуг,
И ты для нас почти белее снега.

Но главное: ты – интеллектуал*,   (*широко образованный)
Интеллигент*  в  забытом смысле слова.
              (*то же, но посвятивший себя служению народу)
… Итак, часть комплиментов я сказал.
Другие части – до письма другого...

   Как всем известно, требуют размен
Вкусившие большой свободы дети.
Поспешный выезд из привычных стен –
Не самое приятное на свете.

Но перед этим дюжины квартир
Осматривать с надеждой и без оной,
Заглядывать в чужой интимный мир,
Выслушивать "рекламные" резоны,

Показывать свой старый кабинет
И стеллажи, скрывающие стены,
Санузел, потерявший прежний цвет,
И слушать предложенья сбавить цену.

И видеть взлёт давления под  криз
При мысли, что найдётся кто-то шалый,
Который мне преподнесёт сюрприз,
Сказав, что он сменяется, пожалуй.

… Но начинаю рушить стеллажи,
Рассовывать сокровища по тарам
И думать: А «Над пропастью во ржи»
Не будет ли романом слишком старым,

Чтоб брать его и снова доставать?
И без того хватает канители.
А тут вот  папки … общая тетрадь…
А там… Так дни верстаются в недели… 

… Всё! Загружаем вещи впопыхах
И производим рокировку скарба
Посредством мощных малых и  девах,
А наша дочь у них за "суперкарго" …

Теперь мы рокированы туда,
Где ночью тихо, как в фамильных склепах,
И незаметно вязнут города
В бурьяне и строениях нелепых.

Шаг влево – город, вправо шаг – село!
Пяти-, семиэтажки и хибары.
Конечно, нам изрядно повезло:
Дом небольшой, зато не очень старый.

Соседями Господь благословил:
Народ простой,  – тот самый «поселковый»,
Который нам, интеллигентам, мил,
Когда мы о «народе» держим слово.

Соседи, выпив, просят дать в кредит –
«До пятницы!», «Старушке на лекарство!»,
А ближнего любить Господь велит,
Коль плохо его любит государство.

В соседнем доме продают «Ройал».
Отрава, но дешевле водки втрое.
Час не прошел – пять мужиков вповал,
Мертвецки спят народные изгои.

Милиция спокойна за народ:
Не дебоширит – значит, «под контролем».
А если кто-то, перебрав, помрёт,
То как ему  мы это не позволим?!

В жилище не войдёшь – таков закон:
Как собственность, священны наши двери.
Вот так сосед от власти защищён.
Он и она друг другу плохо верят.

… Однако хватит, спать давно пора.
На днях продолжу (если ты согласен)
Гнать добрый реализм из-под пера,
Без фраз пустых и зубоскальных басен.
Март 2007               

Письмо второе. "Чертополох"

Аптека, друже, где-то за версту.
Иду туда походкой неторопкой,
Вдыхая пыль и злясь на духоту,
Передвигаюсь осторожно тропкой.

Направо – деревянные дома,
Налево – сплошь коттеджи и ограды,
Плоды трудов и бойкого ума
Построены в ранжир, как для парада.

Цепные псы косятся на меня,
А лаять по жаре им неохота.
Дворняга обгоняет, семеня,
Потом в траве вынюхивает что-то.

Кругом полынь, крапива,  лебеда,
Тропа  меж ними чуть поуже стула,
Теряется подальше без следа…
Вдруг близко чем-то смачным потянуло.

Во всю тропу – свежайшее "добро",
Роскошный торт, высокий да пахучий!
Я столбенею. Где мое перо?!
Видал я  виды… но подобный случай!

Корове русской это не создать.
Тут явно европейские масштабы!
Спросить бы, у кого такая …  кладь,
Да как на грех ни мужика, ни бабы.

И сей  шедевр минуя стороной,
Иду и впечатления смакую…
Но что это опять передо мной?
И как живописать красу такую?

Чертополох! Под сАжень высотой!
Зеленый, мощный, с сочными цветками.
Ну, тут, как говорится, путник стой,
Зови на это чудо Мураками!
И сразу вспоминаю: граф Толстой
Воспел цветок в своей кавказской драме.

Героя там зовут  Хаджи-Мурат.
Чеченец. Круче он иного лорда.
Чертополох ему духовный брат,
Как символ несгибаемости гордой.

Еще ассоциация одна:
Чертополох – фамилия героя,
Лишавшего меня ночами сна,
Когда я был чувствительнее втрое.

Люсьен Шардон (шардон – «чертополох»),
Герой аж двух бальзаковских романов,
В Париже произвел переполох,
Но потерпел фиаско слишком рано.

Людская зависть, светская молва,
Коварство дам и женщин полусвета –
И вот уже потеряны права
На звание великого поэта.

Иллюзии утрачены  совсем:
С собой покончить или же вернуться
Домой, в провинциальный Ангулем, –
Дилемма молодого честолюбца.

То и другое для Люсьена – зло,
И выбор – это выбор эшафота.
Но тут ему нещадно повезло:
С собой покончить не позволил кто-то,

Случайный путник. И опять Париж,
Где блеск и нищета  нерасторжимы….
… За эти отступления  простишь?
Нет дыма без огня, огня – без дыма.

Скорблю душою: дорог мне Люсьен –
Певец любви и радостей невинных,
Да и Бальзак – как жертва перемен,
Произошедших  в книжных магазинах.

Тавро культуры выжжено на мне,
Рубцы на сердце от сплошных страданий,
Испытанных  в домашней тишине
С романом  – за столом и на диване.

Смешно ли, грустно ль … ты меня поймёшь,
Как жертва, сочинитель и задира.
«Над прямотой глумящаяся ложь»*  (*66-й сонет его)
Не стала тише со времен Шекспира*.
Март 2007