Поэзия разборок этюд на поэтическую тему
В одной литературной (кажется, детской) энциклопедии, в разделе "А.С.Пушкин", я обнаружил "разбор" одного из удачнейших пушкинских творений. Его стОит вспомнить целиком:
"На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобой... Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит - оттого,
Что не любить оно не может."
Так вот, на этих всего лишь восьми строчках некий В.Е.Холшевников развёл красивейшую литературную белиберду аж на двух страницах формата А4! Хотя, признаться, в мастерстве ему отказать нельзя. Он блистательно разобрался не только с рифмами, метафорами, грамматикой, композицией и прочими "оксюморонами". Он тщательно, до косточек, проанализировал и самого Александра Сергеевича с его сердцем, любовью и вместительной светлой печалью. А я-то, грешный, не понимал до сих пор, чего-то мне так нравится наш великий поэт! Вот таких бы холшевниковых каждому современному поэту, глядишь, меньше бы нас мучила проза жизни...
Не знаю, насколько глубоко я разбираюсь в стихотворной кухне, но убеждён, что сам Пушкин не предполагал и не изобретал и сотой доли того, что открыл нам Холшевников в этой довольно незамысловатой элегии.
У меня тоже появилось горячее желание попробовать такой вид творчества на примере разбора одного полушутливого четверостишия А.Вознесенского. До Холшевникова мне, естественно, далеко, но на пару десятков строк постараюсь замахнуться. Итак, поехали.
Давненько уже попались мне на глаза вот эти четыре строчки Вознесенского:
"-Зачем Вас распяли, дядя?
-Чтоб в прятки водить, дитя.
Люблю я в ладонь подглядывать
Сквозь дырочку от гвоздя..."
Позволю себе выразить убеждённость в том, что это четверостишие только на первый взгляд кажется незатейливым и случайным в необъятном творческом наследии А.В. Любой мало-мальски искушённый знаток поэзии, не говоря уж об истнных ценителях этого искусства, увидит в приведённых восемнадцати словах-предлогах и семи знаках препинания всю душу большого Поэта. А мы хорошо знаем, как умел А.В. за лёгкой дымкой иронии прятать терзающие сердце откровения и трагизмы обыденного. И эта кажущаяся чудовищной смесь улыбки и слёз потрясает так, что просле прочтения этих четырёх крошечных строчек не хочется ни читать, ни писать, ни говорить...
Леденящая душу ирония ударяет тебя с первых же слов стиха. Сразу представляется
семи-десятилетний малыш у подножия креста, наивно взирающий на обнажённого, истекающего кровью Христа. Мальчик, конечно же, не знает всего, что знаем мы, взрослые, о казни Иисуса. Он, мальчик, не знает даже, зачем его привели сюда, на эту гору Голгофу и оставили. В назидание? И кто его привёл? Отец-солдат, дед-пастух или мать-распутница? Тот, кто привёл мальчика, конечно же, ошибся. Малыш не ощущает боли Христа, не видит его страданий, не слышит его слабеющее дыхание. Он действительно ещё дитя, едва научившееся бегать и разговаривать, но всё же его вопрос может показать наивным только для бездушных солдат. Ребёнок ещё не умеет сопереживать, но он жаждет познавать мир. И Иисусу это совершенно ясно, поэтому его ответ и ласков, и информативен одновременно.
Однако А.В. не хотел много морализаторствовать на темы Библии. Это делали и делают слишком многие. Поэтому его Христос, хотя и предельно трагичен, но и ироничен. И он отвечает ребёнку, вполне осознавая, что тот поймёт его далеко не сразу и не сегодня. Пройдут годы, и выросший мальчик узнает, что через кровавые дырки в наших телах и через
кровавые амбразуры в ограждениях и весь мир выглядит окровавленным и мерзким. А пока надо, несмотря на боль, раны и безысходность, снисходить до детского мироощущения и объяснять жестокость и равнодушие человечества чрезвычайной занятостью играми в прятки, в кошки-мышки, в "поймай-убей"...
У величайшего художника двадцатого столетия Сальвадора Дали есть прекрасная картина с Христом на кресте, врытом в земной шар. Художник заставляет нас посмотреть на Иисуса взглядом из Вселенной, взглядом Бога-отца. В противоположность этому А.В., словно споря с художником, предложил нам спуститься на грешную землю, даже встать на колени рядом с мальчиком, чтобы вместе с ним откровенно поговорить с Иисусом.
Такая божественно-прекрасная трактовка распятия настолько глубока и возвышенна, что совершенно незаметен некоторый изьян стихосложения - довольно сомнительная рифмовка. Прокрустовы ложа рифм и размеров всегда тяготят и малых, и больших поэтов, и счастлив тот, кто умеет творить, жить, любить, не оглядываясь на установленные кем-то рамки, правила, инструкции...
Четыре такие простые строчки содержат в себе не только изрядный кусок библейских тем. Они ставят перед читателем, перед человечеством, перед цивилизацией ещё ряд важных вопросов. Зачем мы так безжалостно распинаем друг друга? Почему не всех волнует жестокое надругательство над Христом? Почему мы не заглядываем в свои и чужие души сквозь раны Иисуса? Разве наш удел - только играть и водить в прятки? Только подглядывать за соседом?
Стих до обидного мал. Но и отсутствие каких-то последующих строк тоже весьма красноречиво. Ведь напрашивается возражение мальчика - как же "подглядывать", если - распят? (Даже не каждый взрослый знает, когда и кто снял Иисуса с креста). И А.В. очень хотел, чтобы мы сами додумали развитие диалога дитя-Христос. Додумали в меру образованности и интеллекта каждого. Ведь нам, таким умудрённым, таким цивилизованным, надо всерьёз подумать вообще о взаимоотношениях детства и Бога как в семье, в школе, в стране, так и в искусствах.
А если нам это не дано, если мы до этого ещё не дозрели, тогда и вся поэтическая вселенная Вознесенского - коту под хвост. Как и эта разборка...
***********
*********
*******
*****
***
*
Свидетельство о публикации №112091507911