Я вдруг повстречалась с собой... Алла Айзеншарф

«Я вдруг повстречалась с собой...»

Первые свои стихи   Алла Айзеншарф сочинила в шесть лет...

Первые свои стихи  Алла Айзеншарф сочинила, когда ей было шесть лет. У неё не было карандаша и бумаги, чтобы записать их. У неё не было дома, чтобы хранить написанное. Она вспоминает: "Война вышвырнула  меня и сестричку Мэрочку  на улицу. Уже убит  в погроме папа, мама далеко в концлагере. Родительский дом  – недавняя сказка – стоит, как стоял.  Но там – немцы. И мы, держась за руки, бродим по  улицам Немирова – две голодные, затравленные девочки. Мне – шесть, Мэрочке – десять. Мы не смеем подойти ни к одной калитке, ни к одному окну. Вот в такое время (лето сорок второго) и родились эти "стихи". И я не меняла в них ни одного слова, не только потому, что "автору" шесть лет…"



Алла Айзеншарф (на снимке) и её сестра, которой уже нет  на свете, выжили, а стихи – забылись: будто и не были никогда написаны. Но они вернулись к ней  спустя  целую жизнь: слово к слову, строка к строке. Словно  не пролёг  между ними путь в шестьдесят  лет. Стихи до времени  притаились  в неведомом уголке души, чтобы, вдруг  пробудившись, принести  тепло или боль, согреть или ранить. Алла  тяжело заболела:  температура подскочила до сорока, мозг был  как в тумане. И  из этого тумана выплывали строки стихотворения:



Кошка бездомная плачет,
Но кто её слышит?
А в тёплых норах  совсем иначе
живут мыши.
И ветер под крышу зарылся
И спит на соломе.
Он дома.
И  я дом вспоминаю
И так хочу чаю.
И чтоб дождь кончился скоро:
Холодно под забором.
Мешок натянула на плечи, а он
мокрый,
И только начался вечер.
Я, наверно, умру под утро.
Я думала: умирать трудно.

Они умирали много раз, две маленькие еврейские девочки. От голода, холода, страха. Но однажды смотрели смерти прямо в глаза. Их поставили к перилам моста через Буг, целились и стреляли. Вот тогда и родились две строчки – диалог между взрослым и ребёнком, которых ждёт одна судьба:

– Хорошо, если выстрелят в рот. 
– Это, доченька, как повезёт.

Они-то, слова эти, и вынесены на обложку книжки вместо названия.

Никогда я не говорила с Аллой о её  детстве, совпавшем с войной. И только  читая  написанное в те годы,  глубже поняла её, сегодняшнюю...

В Алле Айзеншарф живёт душа ребёнка, ранимая и чуткая. Кажется, она слышит всю земную боль. Когда-то она спасала рысь, много километров несла её на руках, укрыв под шубой от мороза. Кошки и собаки приходят к её двери, когда им плохо. Может быть, так возвращает она животным то тепло, что получила от них  в дни скитаний?

У коровы тёплые бока.
Мы совсем  забыли про рога.
А она вздыхала и сопела.
Может, в дети взять нас захотела...

Рухнувший внезапно мир детства  не уходит из снов. Вновь и вновь она видит отца, окна родного дома и себя  среди дорогих ей людей.

Этот сон будет повторяться много раз и после войны:

Мне снился  папа. Он ещё живой,
И так мы громко, весело смеялись
И по зелёной травке  шли домой.
Мы шли домой и за руки держались.
И мама нам махала из окна.
И  бабушка в окне была видна.

Еврейский ребёнок... Кажется, ещё со времён фараона он понимал, когда ему нельзя громко плакать: "Я так к папе на руки хочу!/ Но я не плачу и не кричу". И в другом стихотворении – вновь  то  же недетское понимание своей судьбы: "Я не плачу. Нам нельзя такого".
Стихи, написанные шестилетней девочкой, и стихи  поэтессы Аллы Айзеншарф дают мне редкую возможность проникнуть в  душу одного и того же человека в раннем детстве и на склоне лет. Жизнь  часто  оборачивалась к ней самой жестокой стороной, но – поразительное ощущение: со времён детства  ничто не изменилось в её восприятии мира. В нём сохранилась всё та же чистота, всё та же наивность, всё тот же свет.

Свернусь калачиком и сразу вспомню детство:
Ночь за сараем в тихих лопухах,
И рядышком – бездомную собаку,
И глаз луны, крадущийся меж туч.

Чувство одиночества, затерянности, когда рядом с тобой нет человеческой души, а лишь бездомная собака и глаз луны,  Алла Айзеншарф пронесла  через всю жизнь.

Ещё не смеет умирать
Цветок, провисший на заборе,
И  в соснах солнечная прядь
Ещё земной надежде вторит.
И всё: блаженство или горе –
Всё  одиночества печать...

Поэтесса  всё время наедине с собой  или с миром природы. Её взгляд излучает тепло и нежность, когда она смотрит на цветок или животное.

Только с деревцем говорю,
Только с ветками и листами.
Мы порою не знаем сами,
Как развесить над тьмою зарю.
А я с деревцем говорю...

 И слышится мне интонация прежней девочки, которая открывала мир и  говорила сама себе: "А цветы совсем я не срываю,/ я долго им в глаза заглядываю./А если долго им в глаза смотреть,/я  начинаю над землёй лететь".  Тот мир был жесток, но рядом  распускались цветы, и они пили воду, шёл дождь  и поил землю, и кошка мыла своих котят, и корова согревала тёплым боком несчастных детей. Вставало солнце, и мир расцветал, в нём появлялись новые краски, и рождалась надежда.

Я с птицей встретилась. Птица,
О чём ты, родная, поёшь?
В глаза заглянула – зарницы,
И омут,  и тени, и дрожь.
Спускается к озеру тропка,
Круженье ветвей над водой.
Несуетно так, неторопко
Я вдруг повстречалась с собой.

Это – стихотворение зрелой поэтессы Аллы Айзеншарф. 
И чудится мне: маленький ручеёк и большая река  слились в единый поток. Поток, называемый жизнью.

Лея Алон (Гринберг), Иерусалим
________________________________________________________

ИСТОЧНИК СТАТЬИ:
http://www.newswe.com/index.php?go=Pages&in=print&id=1448

________________________________________________________

ИЗОБРАЖЕНИЕ: http://ashkelon.ru/_nw/15/96665645.jpg