Страшный сон

     Наконец-то собралась я в деревню! Надо же побывать там, где я «пешком под
стол ходила» два самых трудных военных года!
    Два часа в душном переполненном автобусе от г. Талдома. Область опять обрела своё старое имя – Тверская.
    За окнами – то леса, поля, то глазастые, лицом к дороге, деревенские посады, и
названия такие привычные для русского уха: солидные – Воронцово, Казаково, Зиново,          или весёлые, с усмешкой – Филатка, Калитинка, Митровка…
Меня всегда завораживают названия – что-то в них кроется…
   Выхожу в Положилове и вспоминаю, что местные краеведы считают, что это название
древнее, возникло после битвы русскихх с татарами, когда здесь «положили» татарскую рать.
    Деревеньки здесь маленькие и расположены кучно – стоя в Положилове можно видеть сразу ещё четыре деревни.
   Путь мой недалёк – не успеешь миновать скотные дворы Положилова, мостик, скорей
через канавку, чем через речку – и вот уже пруд и крайние избы – деревня Ксыкино.
    Вы чувствуете, как запинается язык, произнося это слово – Ксык…ино. Это название
чем-то напоминает название озера Иссык-Куль. Ведь правда чувствуется созвучие?
    В деревушке этой до войны было дворов тридцать – немного, сейчас-то и половины того нет, и из них многие носили одну и ту же фамилию – Курановы, хоть и не считали
себя родственниками. И опять что-то «нерусское» слышится мне в этой фамилии –
выделялась она среди Паклиных, Лобыревых, Андреичевых – Куран-бей звучала.   
 А, может, плохо мы знаем русские корни?
    Дорога – незаметный подъём-тягун. Июль жарок нынче – еле бреду
деревней. Да, многих домов недосчитывает деревня, но старые, хоть и
с подкрашенными наличниками, другими крышами – раньше  всё больше
крытые соломой, редко – дранкой, дома всё же узнаваемы.
Вот рядком два дома – пятистенка вагонником. Бывший наш дом за ними, но…
пусто.Безжалостное время не оставило и следов, Даже от фундамента и «под-
пола» - ямы для хранения овощей зимой – всё ровно, гладко, заросло травой.Как и не бывало!
    Дом, в котором мы тогда жили, был стар и невелик, давно сменил владельцев,
но я так надеялась, что он цел…
   Стою молча. Жара. Деревня – как вымерла, сенокос. Тишина. Как тогда, в сорок
первом… Да, вот он, наш дом и маленькая, худая глазастая девчонка на ступеньках высокого  крыльца…
   Грудь наполняется леденящим ужасом,и я перевожу взгляд с дома, которого нет,
на соседний – да, вот они, ворота, которые снились мне каждую ночь долгие-долгие
годы. Боже мой! Опять это воспоминание, в последние годы вроде оставившее меня!
   Не могу отвести взгляд от этих ворот – вот-вот повторится страшный сон – они откроются и выйдет Маша, да не одна, а целая шеренга улыбающихся, вернее, скалящих зубы Маш, и все глядят, как по команде, на меня.
   До сих пор не понимаю, почему именно так снилась мне она, ведь в те годы ещё не
было телевидения, где можно увидеть растиражированное лицо или фигуру. И почему сон связывал её с воротами двора, хотя выносили её из двери, или я не помню?..
   Жарко и безлюдно, ни ветерка, как в сорок первом, лишь стрёкот кузнечиков: « звенящая тишина» - это от них?..
   Мужиков всех поголовно забрала война, подростки – и ребята, и девушки – были
на трудфронте, рыли укрепления. Почти вся Калининская, ныне Тверская, область
была «под немцем». Фронт был совсем рядом, слышались взрывы снарядов и бомб,  немецкие самолёты сбрасывали листовки, а по тракту шли исхудалые, оборванные люди – беженцы, гнали колхозные стада. Поток не прерывался ни днём, ни ночью,
над дорогой висела пыль… Да, трудное было время, жёстки законы, суровы люди…
   Маша Данилихина, семнадцатилетняя девчонка, вместе со всеми  рывшая  канавы,
с подружкой из соседней деревни «прибежала» домой – «попариться», как сказала она председателю. Но суровы законы военного времени, и председатель пригрозил Маше
военно-полевым судом за «дезертирство». Пришла она домой и повесилась на чердаке. В деревне не было взрослых – все были в поле. Срезали верёвку двенадцатилетние мальчишки, не удержали – упала Маша на потолочный настил,
где для тепла да от пожара землю насыпали – «предалась земле», говорили после бабы. Вынесли её из избы всё те же мальчишки, положили на одеяло и стали подбрасывать вверх. Никогда и нигде после  не читала и не слышала я про такой способ откачивания. Иногда казалось, что у Маши розовели щёки, но нет, не откачали –
слабы мальчишьи руки…
    Я не плакала – я не понимала, так почему, почему память сохранила это событие?
    -Маша, Маша, зачем  ты стала сниться и пугать соседскую девчонку, случайно
заброшенную к вам войной? Почему заставляла просыпаться меня, уже взрослую,
в холодном поту много лет подряд? Зачем память о тебе хранится уже полвека?..