О. Э. Мандельштаму

 
                О. МАНДЕЛЬШТАМУ   
Я живу у времени в заначке,
надеваю прошлое как шубу
и ловлю трамвайные звоночки
в переулках старого пошиба.
И люблю летящие площадки
в ледяное сердце Петербурга,
где дома кивают как лошадки
заприметив старого их друга.
На меня летят дворцов фасады,
подо мной торцы мостов елозят,
хочешь, я в возок лихой усядусь,
пусть гремят еловые полозья.
Я другую жизнь рукой достану,
удаляясь долгих разговоров,
у меня покоятся в карманах
ночь, свеча, чернильница и город.

ЗВОНОК
                О. Мандельштаму
1

Мы позвоним ему.
Мы спросим номер,
не тот на рукаве во тьму
гребущем – в доме,
где чёрной лестницы пролёт,
цепочек звенья...
не слышит... и не подойдёт –
не должно тени.
2
Коготок телефонный не стронешь в тоске.
Тонет номер в гранитом обшитой реке.
Отдаётся височною болью
и из комнаты тянет на волю.
3
С улыбнувшихся губ отплывает парок.
В гардеробе меж шуб ещё есть номерок.
Дверью хлопнул, вбежал и заметил,
прошумел вестибюлем как ветер,
примостился с подружкой на нумерованный стул,
чуть начало послушал и сразу уснул...
В гардеробе висит чья-то шуба воронья.
Где хозяин? Как умер? Он не похоронен.
Может быть, на концерте лучших миров?
Улетел как конвертик – вернул номерок.
Чем доехал? Возком (говорят) особистов?
Может быть, обзвонить тюрьмы, морги, больницы?
Или свистнуть разок в милицейский свисток?
Из костюмов глядят чьи-то бритые лица.
Сорок лет его шуба безбожно пылиться,
ей бы невский – московский бы ей ветерок.
4
Ленинград индевеет в безмолвье
и в гранитной облатке Нева
что задавленная молва
крутит волны как мёртвые головы,
всё суёт в свои рукава.
5
Что за город – не город – безумная шутка.
Мост как ослик согнулся над мёртвой голубкой,
смотрит, нюхает, пёрышки ей шевеля,
кисло пахнет сквозь камни костями земля,
да вода загибается жутко.
6
Из затравленных слов и полу египетских трав,
натыкаясь в впотьмах на голодных голубок,
фонарями разметив и смерть оторвав,
острова и мосты шьют ночами Вам шубу.
И закройщицы – лестницы, игла держа,
вспоминают повадку, усмешку, походку,
а из порта буксиры кричат и баржа:
- Как и что? – и клянут темноту и чахотку.
Но трамваи, трамваи последней поры
что-то шепчут себе через жёсткие губы
и овечий Петрополь горит как нарыв,
и хрипит: - Что за шуба... какая там шуба...