В тот год она повадилась ходить по души наших...

* * *

В тот год она повадилась ходить
по души наших малых ребятишек -
зайдешь ли в ТЮЗ, чтоб Золушку оплакать,
иль в драму, чтоб над Гамлетом вздохнуть -
она уж там:
кружавчики, платочек,
распаянная урночка пиона…
И вздрогнешь: репетиция прощанья,
предпохороны, похороны, боль…,
и снова вздрогнешь: господи, о чем я, -
и спрячешься в постель, и ждешь, покуда
твой телефон младенцем не заплачет:
- Не ваш ли мальчик не пришел домой?

И правда - наш. К чему тут опознанья,
зачем допросы, коли брызжут слезы
и сердце разрывается, и губы
не слушаются: мальчик этот - наш.
Еще вчера его мы дожидались
в тени роддома, на ступеньках школы,
от сердца отрывали: баю-баю…
Вот он и спит, и баюшки-баю…

Вот он и спит, а мы сидим в кафушке,
в которой собирались день рожденья
его отметить, вздрагивая: кто там
выносит из буфета винегрет?..

В тот год мы сиротели: баю-баю, -
твердили мы, за гробовые доски
держась, как за дощечки колыбелей…
И спали наши мальчики в тот год…

Так мы и жили - среди нас одна лишь
от тризны к тризне влажно тяжелела:
живот ее круглился, взгляд лучился,
кружавчики крошились по краям.
Никто не знал, кого она спасала
в тот черный год от черного сиротства:
ни мужа, ни любовника - все знали
ее характер: вряд ли подойдешь…
И многие, с поминок на поминки
бредущие, нет-нет да улыбались,
ее завидев: не слетел ли голубь
на плоть ее, и вздрагивали: нет!