Но спать не ложусь - посвящаю эпохе стихи...

Экскурсы



1.

Любимым вином Николая Второго, Кровавого,
был, ясное дело, массандровский красный портвейн,
покуда царя-угнетателя в корне неправого
не взял на цугундер Ульянов, а также Бронштейн.
Первейшим питьём мизантропа и карлика Ленина
являлось германское пиво по имени "Bier".
В музее химерного пира стоит по сей день оно,
прокисшими зенками муторно глядя на мир.

Излюбленным пищепродуктом российского этноса
была и останется водка завода "Кристалл",
вобравшая песенный дух и величие эпоса.
Дружил бы с ней карла - плевать бы в колодец не стал...
Бывает, уважу и то, и другое, и третье я,
но спать не ложусь - посвящаю эпохе стихи.
Столетью на смену подкралось ли тысячелетие,
а песни всё те же: не вороны, так петухи...

Любимым притопом для Пушкина, милого бражника,
остался бодрящий, народного норова, ямб.
Тирана клеймил, но плезиру царёва бумажника
был верен. О, если б не рок, не красавица-вамп!
Когда б не судьба, императора чадолюбивого
Урал не урыл бы, не клюнул бы пулей в висок,
и, дети полка, мы не грызли бы локтя бодливого,
но пО небу плыли, меж строк, между перистых строк...



2.

Когда б не Шекспир, очернивший реального Макбета,
звучал бы совсем уж по-русски ямбический стих,
где мценская леди Измайлова, - долго ли бабе-то? -
призналась бы в смертоубийстве от сих и до сих
под грузом улик. - В покушеньи на крепость постылую,
во взрывчатой похоти-дури, царице-страстей...
Когда б не Шекспир с островною ухватистой силою,
с его первородным инстинктом единства частей,

глядишь, не чудил бы Раскольников Родя с топориком,
не рушил процентщицу да на её же сундук,
не брёл бы Булгаков московским нечёсанным двориком,
калитку бы не отворял на нетутошний стук...
И всяк бы иначе копьём потрясал, и на паперти
другая б чернела старуха с клюкой в кулаке,
когда б не Шекспир, упокоенный в города Стратфорде,
в родном захолустье на медленной Эйвон-реке...



3.

Лёха Октябриныч Балаганов,
культовый российский режиссёр,
вырос средь реальных бандюганов,
в глубине Ебуржских руд и нор.
И в своей чернухе, в "Грузе 200",
пополам ломает он хребет
Староплошадной, Лубянской спеси,
в коей есть Москва, а правды нет...
Лёха, сотоварищ мой, Остудин,
стылых душ ведущий инженер,
в атмосфере многотрудных буден
с "хером" рифмовал СССР.
А Роман Андреевич Чурило
был простым учителем в очках,

аж пока не вырос до водилы
с бубликом в натруженных руках.
Вот мой дом над патогенной зоной,
родина, еловая нога!
Я, в неё с младенчества влюблённый,
знать, в любви не смыслю ни фига...
Всё стою на росстанях ростовских,
харьковским украшенный харчком,
всё везут уставших - в цинках, в досках. -
В пиджаках ховают - быстрячком.
Рады-балаганы, Дум шалманы,
буквы-цифры задом наперёд.
И, по откровенью Иоанна,
по эскизу пальца истукана -
гарный Харьков, танковый завод...