Памяти Марии Ивановны Цветаевой посвящаю

Тридцать первое августа.
Тысяча девятьсот сорок первый год.
Маленький город Елабуга.
Третий месяц война идёт.

Гитлеровские сапожища
топчут родные края.
На собственном теле прыщики
чувствуешь как болят.

А нынче такая рана! –
размером на полстраны.
И тишина Прикамья,
как во время чумы.

Сердечная обеспокоенность,
извечный сердечный разлад,
и собственная неустроенность,
и прочих напастей ад.

«Свои бремена»* стойко
нести не каждому можется.
В Чистополе судомойкой
в столовой нельзя устроиться.

Тренёвы, шагиняны
и прочие литбульдоги
в подлости и в обмане –
утопят, а не помогут.

За годы ни строчки в прессе,
не то, что книгой отдельной.
И вот в результате – депрессия,
боль души беспредельная.

Всё к одному, всё – едино:
сидят муж, и дочь – не за дело!
Сердце уже как льдина,
закоченело и тело.

«Попала в тупик»,** – не выбраться, –
такое вот «мирочувствие».
Лишь петля поможет вырваться
из горького в мире присутствия.

В сенях крюк хотя и ржавый,
но выдержит хлябь телесную.
Ему, что окутанный славою,
что голытьба безвестная.

Не он виноват в палачестве,
но выполнил роль премерзкую.
Ему бы в другом качестве –
качать колыбельку детскую.

Эпоха и власть виноваты
в том, что случилось с Поэтом.
Да и помельче пилаты,
конечно, виновны в этом.

Примечания:
* «Всяк несёт свои бремена – из письма
    Ариадны Эфрон к А. И. Цветаевой.

** Из предсмертной записки М. Цветаевой.