Яблочная лихорадка

.... никому да всем... по кожам да по ларцам -
 свои боли-страхи-сумерки... быстро - долго,
 ненадёжно прячу... Прячу в тени лица
 неизвестных лиц свои яблочные наколки...
 
Вот орех в окне - как грех мой, нетороплив...
 Вот луна линяет ржавчиной и цикутой...
 На арбузных корках мёртвые псы любви
 языки протянули к призраку Хоть-кому-то.
 
Языки тепла протянули - живей живьём
 замурованных в чуши прекрасной личинок скуки...
 
От печальной нежности, сладостно-ножевой,
 у царапин дрожат бока и потеют руки.
 
У царапин млеет тёплый шиповник рта.
 Под движеньем рта смуглый воздух в осеннем танго
 выгибает спину...
 Растрёпанные ветра,
 запрокинув головы (будто бы - куртизанки),
 подметают шёпот падших змеистых неб,
 разметавших звёзды коньячные по пижамам...
 
И миндаль в стене цветёт, как обойный хлеб, -
 кружевами душ, засоленных в выживаньях -
 по немое горло,
 по дождь, заточённый в жар,
 по хрустальных детей - по пояс в надбитых лунах...
 
За окном орех впивается в млечный шарф
 и надрывно плачет над вавилонской урной
 городка, где -
пир для вяленых псов любви
 у кроватей,
где, царапая боль о сумрак,
 на горелых корках нежности корабли
 ледовитых тел вспоминают всех те, кто умер
в тех телах, и ладят фиговый терпкий лист
 одичавшей ладони - к острову потных паток...
 
И печальный призрак грохочет цепями из
 марсианских груш и прелых осенних яблок...
 
...лихорадит...
 ...адит...
 Градом грешат ветра...
 Под орехом псы хоровоют...
 
Дрожа, как цуцик,
 я губою рваной в чей-то осколок рта
 свои смерти прячу.
 Им - нежно.
 Они - смеются...