Здесь не пахнут цветы

Здесь не пахнут цветы, и не слышится детского смеха,
Дождь в окно не стучит, не проснешься от пения птиц,
Вместо рамы оконной – зияет в бетоне прореха,
С паутины решеток атрибутом тюремных границ.
Скверный запах тюрьмы – табака и отхожего места,
Страха, ложных надежд и напрасно утраченных дней,
В этот смрад тебя власть погружает с момента ареста,
В эту вонь – ты живешь и досыта купаешься в ней.
Здесь – ты не человек, лишь бесправная серая личность,
Загнан волей чужой под неволи безжалостный пресс
И, согласно устава, изменяешь лицо на обличность,
Это – твой монастырь! Становись вровень с всеми под крест!
Ожиданием вечным до предела натянуты нервы,
Неизвестно чего, но хорошего нечего ждать,
Ведь в уставах тюремных есть задача под номером первым:
Взять за горло надежду и искусно ее убивать.
Здесь накормят под горло примитивным, животным измором,
Добиваясь признанья настоящей и мнимой вины,
Чтобы ты, наконец, стал доволен любым приговором
И мечтал бы туда, где не давят четыре стены!
А туда – это в лагерь: те же стены, но только пошире,
Вместо окон с решеткой – запретки, и вышки вокруг,
Несвобода не в стенах – ведь и дома их тоже четыре,
А в свободе души, ограниченной в замкнутый круг.
Ограниченность душ, ограниченность разума, воли
Равнодушный чиновник решает движеньем пера,
Походя, водворяет людей в состояние боли,
Возомнивши себя рассудителем Зла и Добра.
В этом мире жестоком выживают матерые волки,
Одинокие волки – здесь в цене и почете клыки;
Зеркалами надежды рассыпаются прахом, в осколки,
И сознание точит неизбывная плесень тоски.
Как же мне довести ощущения этих страданий,
До сознания тех, кто не знает изнанки тюрьмы,
Как себя уберечь от ненужных и чуждых мне знаний,
И условностей диких – ими все здесь повязаны мы.
Мы свободой считаем то, что там – за тюремным забором,
А свобода ли там? Этот спорный и трудный вопрос
Не решаем никем, а тем более, не прокурором,
Может, только б философ в эту область решение внес.
В отношении нас эти муки, мучения – кара!
Но отсюда и к нам истекает печальный исход,
Как из раны заразной – вы полны ожиданьем удара,
Это вирус тюремный к вам змеей ядовитой ползет.
По большому-то счету, условны решетки, заборы.
Обыватель давно за решеткой в квартирах живет,
Арестованный страхом, сидит, затворивши запоры,
И затравленный жизнью, от нее нападения ждет.
Иногда я срываюсь. Обречен огрызаться по-волчьи,
Мой инстинкт первобытный интеллект забивает порой,
Но потом, спохватившись, терзаюсь от этого молча,
Только письма твои возвращают душевный покой.
Я купаюсь в словах незатейливых писем "оттуда",
Они чем-то похожи на простой, домотканый ковер,
Их нехитрая вязь пахнет домом – они мне, как чудо,
Терпеливо из них ты со мною ведешь разговор.
Ты – живой камертон, для сердечной, душевной настройки,
Я живу по тебе, на твоей полнозвучной волне,
Подвергая себя и поступки свои перестройке,
Полной переоценке. Видишь, чем ты являешься мне!
Сохрани наш очаг, я к нему возвращусь неизбежно,
Между нами, струной, неразрывная тонкая нить,
Я цепляюсь за жизнь всей своей недобитой надеждой,
Хоть ее, то и дело, норовят, как собаку, добить.
Ты устала, я знаю. Мы, по-своему, оба страдаем,
Не вини, не винись – так уж выпало нам по судьбе:
Драматично и горько – мы оба с тобой понимаем
Эти важные вещи, чтобы их рассуждать по злобе.
Пусть за мутным стеклом, но увижу родные мне лица,
Через провод, но рядом, услышу твой голос живой,
И детей. В общем, вас, на которых осталось молиться.
Мой спасительный круг! Не хочу утонуть с головой.