Об Аленке, кедровой шишке и светлом празднике Крещ

Аленка опустила пушистые ресницы и перед глазами понеслись розовые облака. Она взмахнула руками, словно крыльями, подпрыгнула и… взмыла ввысь. Внизу замелькали горы в сахарных шапках набекрень, показалась тайга, суровая и величественная, обиженно кивавшая макушками столетних елей, сосен, кедров… И вдруг, столетние деревья, разомкнув мохнатые лапы, выпустили навстречу девочке красногрудых пташек, которые чирикали жалобно, словно звали на помощь.
Последнее время девчушка летала часто. Каждый день. Нет, не так. Днем она тоскливо глядела в расписанное серебром оконце, а вот ночью - ночью парила высоко-высоко. А когда солнце, заглядывало в ее маленькую комнатенку, терялось в пыльных домашних закутках, чихало и меркло от пыли, Аленка  вновь превращалась в земную несчастную девчонку.
Уже неделю, как весь мир Аленки состоял из четырех бревенчатых стен. Там, в углу, бурчало радио, на тумбочке, покрытой салфеткой в васильках, вышитых  мамой, цвела пахучая герань, на потолке висела унылая пузатая лампочка, а на беленой стене самое дорогое – мамин улыбающийся портрет. Все, что осталось от мамы – вышитые васильки да веселая портретная улыбка.
Куда исчезла мама, Аленка  понять не могла. Случилось это неделю назад, аккурат перед самым Крещением. Морозы стояли трескучие, но солнце светило, ровно летом, заставляя сверкать мириады снежных бриллиантов, рассыпанных по замерзшей земле. В тот день мама встала чуть свет, истопила печь, замесила тесто, поставила пироги, а когда румяные да аппетитные дымились уже на столе, разбудила дочку. Уплетая мамину стряпню, девочка вспомнила вдруг, что видела в тайге кедр,  на котором красовались большие кедровые шишки:
- Пойдем, мамочка, шишек к празднику наберем, - попросила Аленка.
- Что ты, дочка, нельзя те шишки трогать. Кедр сохранил их для пичуг и белок, чтобы смогли они полакомиться в светлый праздник Крещения.
 Аленка заплакала, топнула ножкой и забилась в свой закуток, не желая разговаривать.
- Ладно, пойдем ,капризуля, - сказала ворчливо мама, натягивая на ноги теплые валенки.
Девочка радостно накинула шубку и выскочила в сереющий уже день.
Жила Аленка с мамой в самой гуще российской тайги. Их избушка, голубая, как небо, с белыми резными наличниками, красовалась среди зеленого шумящего моря, и знала девчушка здесь каждое деревце, каждый пенек, каждое птичье гнездышко, а потому бегала  по зеленому дому безбоязненно хоть ранним утром, хоть поздним вечером.
Быстро вскочив на лыжи, побежала девочка скоро и весело, так, что мама  едва поспевала за нею. Все глубже, глубже удалялись они в тайгу и добрались, наконец, до могучего кедра, сплошь усыпанного огромными шишками.
- Вот он!, - крикнула Аленка, спугнув с дерева стайку красногрудых птиц и рыжехвостую белку. - Мама, давай шишки сбивать, - шумела девчушка.
- Неладно мы делаем, дочка. Чем птицы да белки кормиться будут? Зима-то долгая еще. Не жалко тебе зверушек малых?
 - А-а, - отмахнулась девочка, - тайга большая, с голоду не помрут. Я их всех люблю, только пусть и они полюбят меня, пусть со мною поделятся.
 - А коли царь лесов узнает о злодействе твоем и разгневается, что тогда?
- Глупая ты, мама, сказки все это! Откуда ж знать-то ему?
И сломив сухой стволик деревца, торчащего из-под снега, протянула его маме:
- На, сбивай скорее.
Покачала мама головой, вздохнула тяжело, подпрыгнула и, что было силы, стукнула по ближней ветке, по той, на которой красовалась самая большая кедровая шишка. Но едва дотронулась она до красавицы, подул сильный ветер, небо потемнело, снег завертелся под ногами, мелкие снежинки замелькали перед глазами, оседая на лице колючим холодом. Стало темно, как ночью, и в этой страшной темноте зло и угрожающе засверкали желтые волчьи глаза.
Бушевала метель не более минуты, так показалось Аленке, а когда стихла и девочка разомкнула закрытые от страха глаза – не было ничего: ни вьюги, ни тайги, ни леса, ни … мамы. Аленка же сидела уже в своей комнатушке на мятой кровати, а рядом стояло полное блюдо остывших давно пирогов. Долго звала девочка свою маму, плакала и кричала, но в окно лишь стучала печальная красногрудая  птичка.
В одиночестве провела Аленка неделю. Весь мир ее состоял из четырех бревенчатых стен, где в углу бурчало радио, на тумбочке, покрытой салфеткой в васильках, цвела герань, а на столе откуда-то каждодневно появлялись горячие пироги. Девочка тосковала, глядела в оконце, переговаривалась с пичужкой, навещавшей ее в одно и то же время, да по ночам летала над горами и лесами.
До Крещения оставалось несколько часов. Аленка поплакала, съела пирожок и, накрывшись одеялом, легла в кровать. «Праздник отменяется», - решила она и тотчас уснула.
И вновь полетела Аленка над горами в сахарных шапках набекрень, над тайгой, суровой и величественной, кивающей макушками столетних елей, сосен и кедров.  И вдруг вылетела навстречу девочке та самая красногрудая пташка, которая чирикала жалобно под окном:
- Лети за мной, - пропищала она и запорхала, трепеща крыльцами.
Аленка летела неуклюже, суетилась, быстро махала худыми своими руками и ногами, сбивалась с ритма и начинала падать вниз, потом, глядя, как это делает красногрудка, выравнивала свои движения и догоняла малышку.
 Летели они недолго. Вскоре облака расступились, и появился перед девочкой терем высоченный с куполками сверкающими.
- Здравствуй, девица, - вышел из терема белобородый старец, - с Крещением тебя!
- И вам -  здравствуйте!  - грустно поклонилась девочка.  - Вас-то с праздником, а мне не до веселья, горе у меня большое, мама пропала.
- Вот те раз!- воскликнул старец. – А не твоя ли мама у меня в саду красногрудок орешками кедровыми кормит, да песни жалобные поет? Ее ко мне ненастье привело, да горе-горькое. Рассказывает женщина, что дочь ее малая озлобилась, о себе лишь думает, себе лишь радости желает. Так ли это, дитя мое?
 Потупила Аленка глаза, утерла слезу, и головой кивнула печально:
- Прости меня, - хлюпнула  носом, - и пичугам «прости» передай.
- Зажегши свечу, не накрывай ее сосудом, и не ставь под кровать, а ставь в подсвечник, чтобы входящие видели свет, - проговорил старец, подняв назидающе перст. – И знай, что нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы! Не забывай об этом.
Лицо девочки залилось краской, она еще раз всхлипнула, закрыла на мгновение глаза, а когда открыла их - увидела: в печи прыгал-плясал огонь, мама месила тесто и весело напевала песенку, а за окном занялось утро, солнечное и морозное – Крещение.