Светотени, гл. 4

… Но не вечен стук колёс.
Выгружайся!  Прикатили!
Отцепили паровоз,
Подают автомобили.

- До свиданья, агроном!
- Не теряйся, «казахстанец»!
- Мы с тобой еще споём?
- И станцуем парный танец!

… Зарычали по грязи
Студебеккеров моторы.
Прелесть слякотной стези
Оценить пришлось нам скоро.

Что ни горка, то «банзай!» -
На себе тащи машины.
Крики: «Ну, ещё давай!»,
«Ах, какие вы мужчины!»

Мат чумазых шоферОв,
Смех девчонок то и дело,
Если вновь колёса – в ров,
И опять ОНА засела…

Еле тащится обоз,
День тяжелый на исходе.
И волнует всех вопрос,
Скоро ль, нет ли наш колхоз?
- Километров сорок вроде.

Кто-то якобы узнал
У сердитого шофёра  ...
Но закончился аврал,
Затихают разговоры.

Время съесть чего-нибудь
И устроиться удобней.
Не поспать, так отдохнуть
За вчера и за сегодня.

Но народ впадает в сон.
Ночь уже темней дороги.
Теснота. Со всех сторон
Протянулись чьи-то ноги.

РастелЕжились* гурьбой,     (* разлеглись, бессильно или вольготно)
Прилепясь один к другому.
Каждый занят лишь собой,
Знает лишь свою истому.

На усталость всех других
Он плевать хотел. Я стоя
Неподвижен был и тих:
О себе кричать – пустое!

Так и делал. Редкий лес
Был зловещ, огромен, страшен,
Состоял, казалось, весь
Из чудовищ, замков, башен.

И «услышал» я опять
Симфонические «Грёзы».
Да, Чайковскому внимать
Можно, едучи в колхозы.

Если слух хороший есть,
Если чувства не подводят,
То плевать, что негде сесть
В механической подводе.

Нет прекрасней «Зимних грёз»,
Как они понятны ночью!
Он ведь тоже, между прочим,
Сам себя куда-то вёз.

Шли виденья чередой.
Весь в плену воображенья,
Ощущал под  сердцем жженье
Композитор молодой.

Чуть меня постарше был,
Было чуть ему страшнее,
И я «видел» тех страшил
На дороге и за нею…

О, симфония твоя!
Слышал я ее три раза,
И всё время – до экстаза
И до плача в три ручья!

… А «Каприччио», Ильич!
Это траурное диво
Так мучительно красиво,
Если «дна» его достичь.

Замираю я на дне
Леденящего колодца.
Вот и сердце еле бьётся,
Вот и смерть пришла ко мне!

В венах – лёд и в мыслях – лёд,
Пустота и мгла повсюду.
Космос яд мне в душу льёт:
Нет меня – и я НЕ БУДУ!

Ты же чувствовал и сам
То же самое, я знаю:
Уносилась жизнь земная
По космическим волнам.

Ужас сердце леденил,
Ужас гибели ЗЕМНОГО,
И тебе хватало сил
Вызывать весь ужас снова.

Но в симфонии Шестой
Поглотил тебя совсем он,
А потом тебя твой демон
Слил с извечной немотой…

… Тем я ужасом живу,
Пропадая,  возникая.
Изнуряет жизнь такая
И во сне, и наяву.

Но не скажешь никому:
У советского народа
Сплошь «здоровая природа»,
Так что я в свою «тюрьму»
Никого и не возьму.

Да,  в тюрьме четвертый год,
Если точно, - три «с полтиной».
Жил спокойно, как живёт
Всякий юноша невинный.

Жил в Ненинке я тогда
Целый год у дядя Миши.
То, что бедно, не беда:
И кругом – не господа,
А бедой под нашей крышей

Было то, что истлевал,
Кровью харкая, мой дядя,
И весной настал финал…
Схоронили… На ночь глядя

В баню женщины пошли.
Оказался я последним.
За окном – хоть глаз коли,
Сразу веришь всяким бредням.

В комсомоле состоя,
Не ношу я крест на шее.
Дядя явится, а я
«Откреститься» не сумею!

Но пока что не без чувств,
Моюсь, думаю о дяде:
Вот сейчас оборочусь,
А они с Нечистым – сзади!

Да раздумался о том,
Что не вечно наше тело.
… Вдруг как будто грянул гром -
И вся кровь заледенела.

Ведь и я!... И без меня
Космос двинется куда-то!
Что мне дядя, что родня,
Если я ТАМ  только атом?!

Сердце билось, била дрожь,
Руки, ноги – отказали!
Для чего тогда живёшь,
Если ясно всё вначале?!

… Приступ длился пять минут,
А потом не стало дрожи –
Вспомнил: люди-то живут,
Значит, что-то знают тут,
Вот и я еще, быть может,
Тайны те узнаю тоже.

И с тех пор живу лишь тем,
Что не долог мой припадок,
Вновь в душе царит порядок,
А Господний мир так сладок,
Что едва его не ем.

И Чайковского ценю
Выше всех за те же боли:
С ним у нас одни пароли
Там, где дверь закрыта ПНЮ…

… Мгла бледнела. И рассвет
Встретил цаплей одноногой:
Ногу всунуть – места нет,
Хоть людей не так уж много.

Шевельнуться вздумал лишь -
Вся машина всполошилась:
Ты, любезный, мол, стоишь,
Стой и дальше, сделай милость!

Все – чужие! Все – враги,
Разорвать тебя готовы.
Нет, не втиснуть две ноги –
Поменяй и стой «понОвой»!

Если ты мужик, терпи:
Коли негде расстелиться,
Не орать же в эти лица…
 
Вот и лес исчез в степи
И пошла одна пшеница.

И куда ни кину взгляд –
Всюду море урожая…
Дождалась ты, Русь Святая, -
ХлЕбы землю тяготят!

Говорят, что никогда
Здесь такого не бывало.
Всё бы в радость, да беда –
Рук рабочих слишком мало!

Оттого-то и везут
Работящих отовсюду
И платить «грозятся»  люду
Полной мерою за труд –

Выдавать  на трудодень
И деньгами, и пшеницей,
Так что «нечего телИться*  -       (*лениться, медленно работать)
Огребай, кому не лень!

Я, конечно, огребу
Больше всех рублей и жита.
Будет пОтом степь полита,
Что дадут на  трудодни-то
Увезу хоть на горбу.
Будем мы с роднёю  квиты,
Проживу семестр сыто
С кашей собственной в зобу!

Пусть цветёт сей коллектив,
Монолитно существуя,
Я не буду с ними всуе
Распевать один мотив.

Так что твёрдо решено:
Сам себя я здесь устрою.
Дорогие, вы – одно,
Ну а я, пардон, - другое!