Роковые яйца по М. Булгакову

           ПОЭМА
 по одноимённой повести М. Булгакова "Роковые яйца"

         эпиграф поэмы:  "Побеждали лучшие и сильные"

       Гл 1. Открытие

Шёл год двадцать восьмой...
Мужи науки, - толкачи
всё открывали в миг. Рекой
лились открытия в "ночи"
И микроскопа резкий винт
луч задержал...о, боже мой!
как будто выиграшный спринт:
амёба стала столь большой.
И набирала рост она
под тем волшебным, под лучом,
затем деления волна, -
и жизнь амёб кипит ключом!
Идёт борьба среди существ
за место в капельке одной,
Им не хватает просто мест,
но выжил лучший и "большой"

Застыл профессор ПерсикОв,
который так взволнован был:
в калошу правым башмаком,-
да в левую всё ж угодил.
Вот это ДА! Вот это время,
и что открытие нам даст?
Какое мы посеем семя,
какие Бог плоды восдаст?
И потекли ручьями мысли,
где нет ни отдыха, ни сна.
Да, видно даст теперь Всевышний
нам обойти разруху дна.

 2. Вдовьины яйца

Вдова отца протоиерея
открыла лучшую артель
"развода" кур. И ротозеи
скупали яйца, кто хотел(ь).
И в бывшем Троицке, Стекловске
на рынке славились они.
Знавали все, что То -"поповски"
и были там и "кохинки"               
Но "Глянь же, глянь же ты, Матрёна,
хохлатки стали помирать"
Застыл очаг, изба студЁна,
и надо мор уже считать.
БасОм заплакала Матрёшка:
"Степановна, да как же быть,
ведь на дворе все курьи - лёжкой,
и как теперь мы будем жить?"


3. Жизнь профессора после открытия

Как  сиплым голосом кричали
газет посланцы сгоряча?
Про кур вдовы то крик вначале,
затем - открытие луча.
Где мировою стал загадкой
могущественный "жизни луч"
Профессор жил уже украдкой:
боялся набежавших "туч"
То из Кремля ему звонили,
то журналист с карандашом.
Уж сколько тех, кто посетили...
те типы с ником "Алонзо"
И всяк кричал: "Вы нас забыли,
не познакомили никак.
Должно быть так: осведомили...
Ведь,почитай, То - не пустяк.
И вот уже " ...на малой Бронной
погиб с детишками старик..."
В такси шмыгнув в толпе взъярённой,
профессор слышал сзади крик.

"Но я работу не закончил,
что я смогу публиковать?
Да и работать даже ночью
мне не дают. - На всех плевать!"
Отрезал все он телефоны,
Альфреда выбросил тряпьё.
Но власти всё ж неугомонны,
в угоду снова за своё.

Народный комиссар здраво(о)храненья
пришёл домой, чтоб взятку дать.
И сколько надо же терпенья
выслушивать и объяснять,
что камера не продаётся,
что не готовы чертежи.
А комиссар ужом всё вьётся:
ему попробуй, докажи.
Ведь жизни луч пока в задумках
и не опробован никак.
Но не унять всех недоумков,
попал учёный наш  впросак.
Прослыл профессор серым волком:
экзамен невозможно сдать:
"В кондукторА, в Вас нету толка", -
он стал студентам вслед кричать.
И как затравленного волка
несёт авто во храм Христа               
того, кто только втихомолку
мог посетить святЫ места
      
4.Москва в  июне 1928г.

Гигантский рупор  над "Большим",
меняя тембр, всех зазывал,
чтоб под запретом вот таким
никто не брал,не продавал
курей и яйца. В рот не брал,
( уже смертей полтыщи есть)
А органы... - оповещал,
и в этом совесть граждан, честь.
Мосздравотдел создал ЧК,               
"Ампир" не делает омлет.
Поют частушки свысока,
что написал Ардо, - поэт.
Не ставит пьесу Кухтерман
с названием "Куриный дох"
Поскольку с курами - обман,
и не последний был бы вздох.

Дойдя до Выселок, на север,
куриный мор  "пошёл" на юг.
Границы всё вокруг измерил,
но Океан он встретил вдруг.
За две недели - всюду чисто,
лишь перья вызвали слезу...
А за Союзом  так речисто
оповещали ту "грозу"
И появился тут Колечкин,
что фельетончик накатал:
"Не жарьте наши яйца в печке,
у вас - свои..", - он хохотал!
Чтоб не злорадствовал агрессор,
создали новую ЧК;
где во главе стоял - профессор,
а Птаха - правая рука.               


   Рокк. глава 2

Потянулись бессонные ночи,
голова так прозрачно легка.
Красный луч все глаза обесточил,
но доклад написала рука.
В огромаднейшем зале Цекубу
всплески рук, потолок лишь дрожит.
И, увидев, не дать бы всем дубу,
ведь ТАКАЯ лягушка лежит,
что размером была она с кошку,
и достигнуто это лучом.
А народ отходил понемножку,
все толкая друг друга плечом.

На эстраду  записки летели,
среди них и любовные есть.
Дамы города очень хотели,
чтобы их удостоили честь.
Но разорваны в клочья посланья,
наш профессор серьёзен и зол.
Лишь одно затаилось желанье:
"в кабинет бы никто не вошёл"


Август. Солнце скользит по окошкам,
инструментом завален весь стол.
Стал учёный счастливым немножно,
погрузился он в думы, "ушёл"
Да, доволен своею работой,
снова с камер не сводит он глаз;
и о  красном луче лишь заботы,
что под стёклами шире в сто раз.

Тут пришёл из Кремля подопечный
и назвался чудовищно: Рокк.
С виду очень простой и беспечный,
но профессор подвергнут был в шок.
"За границею гадости пишут,
значит, надо теперь доказать:
нам  цыпляток бы вывести с тыщу
и страну всю курями объять!
Дайте камеры. Всё обустроится,
я вот яйца уже заказал".
Но внутри всё профессора ломится:
"Как же так, я же время отдал?"
Да казенна бумага внушительна,
невозможно сказать слово НЕТ.
И за камеры Рокк так решительно
ухватился: "Учёный, - привет!"
Опечалился грустною думкою,
потужил, покряхтел, посопел,
и остался один недоумкою,
что в науке ничто не успел...

 История в совхозе "Красный луч"

Шереметьевски яблоки зрели,
от уборки желтели поля.
Ночью ветры и грозы шумели
да роняли листву тополя.
И весёлый, шальной, загорелый
Рокк сбегает с правленья крыльца.
Вот какой он красивый и смелый,
нет в совхозе умней удальца.
В "Красный луч" привезли под охраной
жизни луч. Установка идёт;
и, шатаясь походкою пьяной,
бережливо Рокк яйца несёт.
Сквозь опилки, беря их руками:
заграничные, чай не разбить,
он почти заливался слезами,
что успех всё же может и БЫТЬ!
Но одно лишь смущало: "Большие,
и в грязи почему-то они.
Так не наши считай, а чужие",
и не знает как их сохранить.
Так, смонтировав камеры смело,
на асбест он все яйца сложил;
красный луч направляя умело,
потирая ладошки, решил,
что с винтовочкой хлопчик то нужен:
за цыплятками всё же догляд.
Побойчее пускай кто послужит, -
понадёжней прислали б ребят!


      глава 3  Цыплята

Август выдался знойным и жарким:
ночи - чУдны, луна- хоть читай.
И совхозный дворец светит ярко,
хочешь, - спи; ну, а хочешь, - мечтай!
Вот замолкли все звуки в Концовке,
только флейта - Семёныч играл...
Дамы ПИковой то постановка,
он давно эту грамоту знал.
Она нЕкогда должностью Рокка
в революцию даже была.
Больших денег не слыла потоком,
но над жизнью как песня плыла.
Человек был чудной и великий,
и в редакции также служил.
Туркестан, столь далёкий, не "тихий"
он повсюду водой орошил.
То был Мастер на выдумки. Рьяно
за любой он хватался проект.
И нигде не замечен с изъяном,
выделяли блестящий аспект.

Яркий шар установки пылает,
и в пятнадцать он тысяч свечей.
Флейты звуки уже замирают,
и не слышно в округе речей.
Вдруг мучительный лай, - то собаки
( уж давно бы пора им и спать).
Вой летел, разрастался, однако...
их ничем невозможно унять.
Тут померкла таинственность ночи,
да никто и не знал: отчего;
разорвав те волшебные строки,
исходящие с флейты ЕГО.
- "Вы антихрист!", - сказала тут Дуня,
"яйца дьявола Вы привезли":
перекрестится кто, переплюнет,
нет поганей сегодня Земли.
- "Да, медвежий здесь угол, похоже,
Темнота, и работа нужна.
Соберу - ка с утра всех прохожих,
чтоб проветрить мозги им сполна".
Но на утро замолкли и рощи,
хоть и туч для грозы не видать.
Больше нет стрекотаний тех мощных,
что стремились так солнце встречать.
Воробьи со двора улетели,
Шереметьевки пруд замолчал.
Как недавно вороны галдели,
хор лягушек к вечерне взмывал.

-"Всё же странно", - обмолвился Саша, -
"Отчего всё замолкло вокруг.
Где ошибка тут вышла, промашка,
что собак по ночам злобный звук?"
- "А я знаю, - оставьте в покое", -
(возмутилась жена за столом)
"Я уж думала, как-то, не скрою,
не окончится это добром"
Но приятный сюрприз в (о)ранжерее:
в красных яйцах послышался бой.
- "Может, мы на сегодня сумеем
наблюдать и цыпляток с тобой!?"
Тики - таки... Но ждали так долго,
наступила безмолвная ночь.
И не вышло с охранников толка,
и никто не сумел уж помочь:
скорлупа лишь одна да осколки,
а цыплят- сроду не было в них.
Как Семёныч кричал без умолку:
по натуре он нервный и псих.
- "Где цыплята? Зачем вас приставил?
Всё проспали? - Ищите теперь..."
А охранник моргал и картавил:
так ведь взыщет с зарплаты тот зверь.


    глава 4  Потомство

"Ну, теперь не пропустим", - сказали,
на рогожку и сторож прилёг.
Не мигая, смотрел в стёкла камер,
и всё ждал он рождения срок.
А в прохладной тени оттоманки
почивал от обеда сам Рокк,
но природы прекрасной приманки
потянули на пруд. Вышел срок
искупаться, оттаять душою
и взбодриться. Устал от забот.
Захватил он и флейту с собою,
также Маню купаться зовёт.

Среди спелой малины белеет
кофта Мани, - то здесь, а то там.
Но за мужем никак не поспеет:
много лишних у ней килограмм.
Беззаботно крутя полотенцем,
вдруг он сплюнул спроста в лопухи.
БА! Увидел глаза, а под сердцем
стали слишком удары сильны.
Зашуршало тут всё, засипело,
паравоз словно выпустил пар.
Пыли облако вдруг налетело,
и Семёныч почувствовал жар...
"Саша, Саша", - кричит сзади Маня,
"Подожди, что уж так ты спешишь?"
"Что за штука?", - подумал вдруг Саня.
Флейту, флейту к губам,- вот и тишь.
Прерываясь секундами вздоха,
вальс Онегина он заиграл.
В лопухах улеглась суматоха...
( пот с лица полотенцем стирал)

Визг пронзил весь совхоз на мгновенье,
и пятно белой кофточки вмиг
подлетело наверх, средь шипенья
багровело.. хрипел уже крик.
Туча пыли взвилась в поднебесье,
а змея, извернувшись винтом,
укусила жену за предплечье
и душить стала просто потом.
Крик предсмертный, и больше ни звука,
тишина сатанела вокруг.
И не стало любимого друга,
а в груди - только бешенный стук.

Оторвался он всё ж от дороги:
так мутила его тошнота.
Уносил куда глядя он ноги,
а в глазах среди дня - темнота...


   гл. 5 Живая каша

Поседевший в тот миг и сражённый,
приступ страха храня в голове;
по дороге шёл Рокк запылённый,
ночью прячась порою в траве.
И на станции Дугино утром,
без дыханья присевши на стул,
всё мычал про змею своим нУтром,
что обычный покой всех спугнул.
Но агент ГПУ очень бойко
вопрошал всё подробно, притом;
Рокка звал на дознание стойко,
но Семёныч крутился винтом.
"Не могу, отпустите с курьерским:
я в Москву, а в совхоз - ни ногой..."
Зато Щукин с мечтой пионерской
напевал: "Вот вернусь как герой!"
Гордость техники близкого боя, -
электрический взял револьвер.
Поясной пулемётик с обоймой, -
вот и всё! "Ну, поехали, Сэр!"
Этим Сэром- товарищ Полайтис
был для Щукина: всюду в бою.
( так давайте же вместе дерзайте,
пристрелите коварну змею...)

Двадцать вёрст мотоцикл протащился
в четверть часа. Колонны видны,
и "совхозец" в садах притаился,
будто в пасти самой Сатаны.
Двери настеж дворца, и посуда
белым гравием всюду лежит.
"Во все щели глядеть...", но оттуда
никого. Только ветер свистит.
"Кто тут есть?" - закричал Щукин звонко, -
"Выходи, и не бойся, - ЧКа!"
Лишь из сада глубин очень тонкий
зуд..., как пчёлы гудели слегка.
"Погоди-ка!" - воскликнул дружище,
отстегнув кобуру от ремня, -
"В (о)ранжерее... шипят змеи - тыща,
вот задам я сейчас им огня!"

Там червивая каша резвилась:
развивалась, свивалась в клубки.
Аж на огненный шар устремилась,
и прыжки виртуозно легки.
Девять раз на курок нажимая,
Щукин крикнул: "Назад и Беги!"
Но тем самым лишь шум поднимая, -
в страшной злобе шипели враги.
Поскакал звука гром по посёлку,
обелиском на стенах играл;
но не вышло из этого толку:
крокодил всё же друга поймал.
Перекушены ноги и руки,
у запястья послышался хруст;
и Полайтиса голос от муки
всё хрипел: "Помоги", но был пуст.
Хлопнул выстрел зелёного цвета,
и, подпрыгнувши вверх крокодил,
растянулся... Но всё же при этом
он добычи своей не пустил.
Кровь текла, рукава набухали,
изо рта она лИлась ручьём.
А глаза навсегда угасали, -
пулемёт его стал не при чём.

Тут с огромною силой "пружина",
пятисаженным телом обвив
ноги Щукина, словно машина
заработала, тело укрыв.
Мощно крикнул товарищ и замер,
револьвер серебристый в пыли.
А из окон шипящихся камер
плоски головы  всюду плылИ...

 
 гл 6  К а т а с т р о ф а

Корпус серый гудел на Тверской,
миллионы газет выпуская.
Жуткий страх проплывал над Москвой,
что "как кони есть куры, - лягают"

То в Грачёвке, Смоленской губернии,
метранпаж сомневался всерьёз...
Не вошла та  полоска в "вечернюю",
и печатник смеялся до слёз.

А под утро "её" пропустили:
сам Альфред всё же так захотел.
Разговоры Москву захватили
лишь о змеях, как будто нет дел.

Но всю ночь напролёт телеграммы,
через каждые четверть часа.
Ред.отдел, так не спавши "ни грамма",
затянул на себе пояса.

До полночи трудился профессор
в институте, не зная притом,
что не может найти себе места
люд простой, напугавшись "жгутом"

То оливковый жгут анаконды:
снимок сверху, - удав водяной.
Были ль стрАшны иль были угодны
для учёного вести впервой.

Он всё понял: "свинья" же тот Птаха,
невнимателен был, как всегда.
И достигла ошибка размаха:
перепутал он яйца тогда.

А куриные, - вот, поступили
и в фойе института стоят.
"Так не в Африке ж их раздобыли,
что ж, я думаю, долго "летят"

Роковая ошибка над Рокком
злую шутку сыграла: цыплят
он не вывел, подвергся лишь шоку;
а теперь москвичи все не спят...

Через цельну Смоленску(ю) губерню
идут змеи в оврагах, в лесах.
И людей уж в живых нет, наверно(е):
кладка гадов белеет в местах.

И, рубаху рванув что есть силы,
ПерсикОв галстук скинул с себя.
А душа, - лишь воды запросила,
спесь сбивая и Птаху гнобя.



   гл.7 Бой и смерть.

Пылала электрическая ночь,
где посрывали с ламп всех абажуры.
А панике никак уж не помочь,
прожектора лишь освещали небо хмуро.

В особенности, страшно на Тверской:
плыла толпа- одна сплошная каша
из горя, страха и мольбы людской,
занявшая все виды экипажа.

Трескучая тревожная пальба
поверх голов во избежанье срыва:
за место на земле идёт борьба,
и, кажется, что к жизни нет прорыва.

На Александровском вокзале кутерьма,
а поезда приходят то и дело.
Людей в вагонах - полная тюрьма,
на крыши лезут бойко и умело.

И объявили положение в Москве
особым. Паника каралась.
Начало необъявленной войне,
"уехать" - да не тут то оказалось.

Пехоты Красной Армии спешат
в Смоленщину, на Каланчевску площадь.
Хоть утро, все огни в Москве горят,
и конница вверх по Тверскою мощью.

"Короче повод!", - голоса взмывали,
малиновые плыли башлыки.
А где-то песню русскую играли,
ловили папиросы седоки.

И женщины..., что прорывались смело
на мостовую, к стремени припав;
благословляли на святое дело,
целуя или шпоры, иль рукав.

На бой, а, может, смерть их отправляли.
Вернутся ли? Никто пока не знал.
И газом все баллоны заполняли,
а кто-то "ДоброХИМ" на них писал...

"Ну, выручайте, братцы", - завывали,
"И гадов бейте, чтоб Москва жила.
Мы в этом страхе жить уже устали:
промашку нам наука всё ж дала"

            2
В институте спокойно и тихо,
а профессор усталый не спит.
Лишь лягушки пищали трусихи:
за окном то пожар, то гремит.

Под локтём - узкий выпуск газеты,
сообщали: "Смоленск весь горит.
Население сильно задето:
в страхе, кто куда глядя, бежит.

Эскадрилья под Вязьмой успешно
штурмовала все клады яиц.
Кавалерии также бой пеший
был удачен,- и страусы ниц.

Никого: лишь Панкрат, экономка
и бессонная третья уж ночь.
С тротуара вдруг выкрики звонко,
серый камень в окно прямо, в точь.

Молчаливая скорбная дума
вновь нарушена: двери гремят.
И Панкрат заметался угрюмый:
"Так чего ж эти люди хотят?"

"Ой, Владимир Ипатьич, - бегите..."-
умоляет Степановна вновь.
"Жизнь свою пожалейте, спасите:
Вы моя ненаглядна любовь"

"Никуда не пойду!", - рявкнул басом,
"И куда? - сумасшедша(я) Москва"
Двери все распахнулись тут разом,
над толпой зашумела молва:

"Бей его! Мирового злодея!
Гадов ОН расплодил, - не унять."
И, от гнева толпа багровея,
стала палки и камни метать.

"Это что за зверьё сумасшедших,
Эй, Панкрат, да гони же их ты", -
обратился он с речью к пришедшим.
"Вон отсюда! На вас же кресты..."

Но Панкрат ничего и не слышит:
пронеслась по нему вся толпа.
Голова уж разбита, не дышит,
наступает чужая стопа.

До профессора нЕкто дорвался
и по умному темени хвать
палкой с силой; а тот не сдержался:
навзничь пал, и послышалось: "мать,
                мать,мать..."

И Степановну всё ж растерзали,
неповинна ни в чём та была.
В щепки камеру всю раскидали:
луч потух, не оставив тепла.

Да заквакали слёзно лягушки,
через час институт весь пылал.

p.s
"Вот вам куры, и вот вам несушки,
о которых народ так мечтал"
         

   гл.8 Морозный Бог.

Сторожилы никак не припомнят,
чтобы в августе - сильный мороз.
Восемнадцать, - столь минус огромный,
до костей пробирает, до слёз.
Двое суток Москва  стервенела,
и  "буржуйки" пошли уже в ход.
Позаклеили окна умело, -
сатанеет душою народ;
что другая беда наступила,
как бы первую им одолеть:
наступление гадов постылых,
от которых лишь в воздух взлететь.
Кавалерии четверть осталась
под Можайском: народ занемог,
где ужи да гадюки вползали
и сплетались в огромный клубок.

Не смогли  даже с газом баллоны
то нашествие  враз прекратить.
Никаких нет ползучим препонов, -
стали с юга к Москве подходить.
И столица в отчаянном страхе:
не замкнули бы гады кольцо.
Но подобно Всевышнего взмаху
пал мороз. Град с курино яйцо.
Омерзительны стаи застыли,
и побитая зелень лежит.
Наступленье бойцы прекратили,
Красна Армия в город спешит.

Так нежданно беда отступила,
на полях ещё яйца лежат.
И, казалось, - То было, Не бЫло,
когда люди на мерзость глядят.
На пространстве трёх целых губерний
разложенье, зловоние,  гной.
Принесло оно кучу болезней,
и надолго покинут покой.
Рота снова с цистерной ходила,
обливала бензином и жгла.
Все останки огнём уносила ,
и к весне лишь земля ожила.

Снова пела, опять танцевала,
завертелась огнями Москва.
И как-будто бы горя не знала,
"говорила", что вечно жива.
А на улице Герцена - новый
институт, нет и краше дворца
под началом приват Иванова,
кто доцентом служил у творца.
Но учёного Имя - туманом
вдруг оделось, погасло, как луч.
Дело Птахи прослыло обманом,
над столицей нет тягостных туч.

Иванов Пётр Степаныч пытался
возродить к жизни луч: так хотел.
Но, мелькая, тот где-то ломался,
от волненья профессор краснел.
Хоть простым сочетанием стёкол
было с зеркалом света, увы...
знаний тут не хватало. Высоким
был полёт ПерсикОва. Молвы
предостаточно будет потомкам:
обсуждать сей феномен луча;
где творенье великое скомкав,
надел Птаха башлык палача.

июнь-август 2012 года
Елена Инина