Ученья

Ученья. Лес под Ютербоком. Боком
приткнувшийся наш БТР к опушке.
Лязг гусениц. Порабощённым даком
на службе Рима я. Тушонка. Тошно.

Центурион-сержант. Штык-нож, как гладиатора
короткий меч. Всё как у Джованьоли.
Я грелся ночью возле радиатора
передвижного дизеля.  Неволи

мне пуще было то, что от Валерии
моей так долго нежных писем,
не получал – и в артиллерии
и танковых войсках  сержанты писали,

поймите, кипятком, когда в ленкомнате
смотрели вечерами гэдээровщину,
салаг не допуская в темноте
на голых теток зыркать, дедовщину

тем самым проявляя…Но не явно,
а втихаря от ротного с  замполом,
и здесь, конечно, ненависть моя
к ним проявлялась по программе  полной. 

Я был готов  от готов дёру дать,
или вонзить свой меч в какого мачо,
когда с катушкой должен был бежать,
по полигону, как солдат удачи.

Когда смотрел, как цезарь, генерал
и пальцем не спешил большим на смерть
послать меня… Тогда и я старался
вину свою хотя бы матом смыть.

Но вместо мата шахматного -пат
грозил всем нам, как остальной Европе,
и вместо рыцарских мечей и прочих лат
мы ждали возвращенья к Пенелопе.

Она ждала, конечно же ждала,
на танцплошадке отрывая буги,
пока кормя Зевесова орла,
античные на нас взирали боги.

Громокипящим кубком танцплощадок
манила Родина,  и, морщась юным лбом,
навек с землёю готики прощаясь
я домалёвывал свой дембельский  альбом.
 
Взирал Ильич    - живым живее бюстом
как фаллос лысый, как уже не первая
с экрана нам    трясла могучим бюстом
телегетерной римлянкою   стерва.