двадцать семь столетий

1
Когда мне стукнет двадцать семь столетий
(пока лишь двадцать шесть, уже немалый срок,
но впрочем, по сравненью с теми,
кто уже – я лишь предутренний цветок);
так вот, когда мне это стукнет,
то не случится, в общем, ничего.
Смешно и страшно.
это – ничего.

2
Когда мне становилось страшно, наступала паника. Я просто не знал, что делать и чем себя занять, и все вокруг казалось мне не настоящим, ненужным и абсолютно бессмысленным. Я говорил тебе: “Мне трудно”. А ты отвечала: “Будешь чай?” И если я думал раньше, что надо убежать, то потом понял – надо просто пить чай, будто я китаец, ждущий просветления.

3
А если опоздал – то можно ли считать,
что оправданьем способен послужить тот факт,
что ты сидишь в метро, в усталом переходе
и слушаешь в наушниках, как исчезает лето?

И вспоминаешь каждую опавшую травинку,
каждое нетронутое слово,
что сгинуло, в пугливой робости не смея
попасть на наши языки.

И как ты обращался в голубику,
рассыпанную по поверхности ладони,
как будто та ладонь была бескрайним,
зеленым, умиротворенным полем;

Как остро мы просили – соли, соли, соли,
под кожу – раскаленной острой соли,
нагретой раскаленным диким солнцем
и слизанной безжалостной волной;

И все, что нам с тобой тогда мешало,
казалось мелким и бессмысленно-нелепым,
как сетка тонких шрамов на коленях,
доставленных по глупости из детства.