Выбор, гл. 11

Деревня тянется вдоль речки,
 От дома к дому - полверсты,
 И не минуешь дом без встречи,
 Об этом быть не может речи,
 Когда "сердцам любезен ты".

 И всюду те же поцелуи,
 Восторги, ахи, влажность глаз.
 Конечно, имя Божье всуе
 Уже помянуто не раз:

 "Приехал всё же, слава Богу!"...
 "Господь с тобой!"... "Помилуй Бох!"
 Сопровождали всю дорогу
 Их до последнего порога.
 А там был свой переполох.

 Всё совершалось в том же стиле,
 Но только много горячей:
 Их до ворот не допустили
 И целовали без речей.

 Сначала были только стоны
 И междометия одни,
 Как происходит у влюблённых
 И у заждавшейся родни.

 Потом уже проникли в сени
 И заступили на порог,
 Но от предчувствий и волнений
 Он под собой не чуял ног.

 Всё думал: баушка жива ли?
 Вот то-то все кругом ревут!
 За поцелуями скрывали,
 Что не дождался кто-то тут.

И что же - бодрая старушка
 Сидит на лавке "хоть бы хны".
 Лежит не смятая подушка,
 Да и лекарства не видны.

 А только обнял - сразу в слёзы,
 Но тихо так, не голося,
 И, словно бы она с мороза,
  Легонька вздрагивает вся..

 Ну, слава Богу, все тут живы!
 Теперь не грех взглянуть кругом:
 Всё тот же бедный, некрасивый,
 Совсем состарившийся дом.

 Направо печь, налево койка,
 Стол кривобокий у окна
 Да лавка, на которой стойко
 От Бога смерти ждет она.

Нет, не жильё, а комнатёнка,
 Свободно рук не разведешь
 И не шагнёшь, чтоб на цыпленка
 Не наступить... - "Эй, Гоша! Гош!

 О чём задумался? Давай-ка
 С дороги к нашему столу!
 Ты, Ира, будь у нас хозяйка,
 Вон там горшок стоит в углу.

  В нём заготовлена сметана:
 Скопили сливок для гостей.
 Возьми на полке два стакана
 И браги вам двоим налей!

 У нас и вАрево готово.
 Счас я достану из печи...
 Из чугунка поешьте снова –
С посудой плохо, хоть кричи".

 - "Ну, тётя Оля, нам посуда
 Для разносолов не нужна.
 Мы не графья еще покуда -
 Была бы ложка не одна.

 Из чугунка, конечно, стану.
 Посуда будет - дайте срок!"
 И поглядел он на сметану,
 А перед ним - ночной горшок!

  Такой новёхонький, зелёный,
 И поместительный такой -
 Вполне устроит две персоны
 В любой квартире городской.

 "Он чистый, Гоша, ты не моргуй:      (не брезгай, - алт.)
 С неделю только из сельпА"             (сельского "универмага")
И ложку взял он без восторга,
 Подумав: "Вот где гольтепА!         (голытьба. - алт.)

  Они радёшеньки, похоже:
 Посуда с ручкой плюс эмаль,
 Да и "наследство" молодёжи...
 О, Боже правый, как их жаль!

 Тобой и властью позабыта
 Моя родная сторона.
 Из новой ивы да ракиты
 Вокруг смыкается стена,
 И как разбитое корыто
 Сегодня выглядит она.
 А если нет с небес защиты,
 То, знать, она обречена"....

... Но как-никак "отпировали"
И разговор уже затих.
Вот бы поспать на сеновале,
Да сеновала нет у них.
- А помню, где-то здесь две Вали
"Держали дом" для молодых.

Не помню точно, только, вроде,
Тот дом все звали "Ресторан".
Что, ходят к ним ещё?
- Не ходят.
Совсем закрыл его Степан. -

 Лукавил он, ведь помнил чётко,
 За что так звали этот дом.
 Осталась девочка сироткой
 И стала жить с подругой в нём.

 Одна из них была хромая,
 Другая - видела чуть-чуть.
 На трудодни не получая,
 Придется ноги протянуть.

 Ну, копошились в огороде,
 Маленько пряли, ткали лён.
 Вот так и жили "при народе"
 Еще с Войны. И с тех времён

 Пошла про них дурная слава,
 Что "привечают на дому",
 Что парни ходят к ним оравой
 И никогда по одному.

 И никому-то нет отказа,
 Хоть в двадцать, хоть в двенадцать лет,
 И награждают те заразой
 Всех, кто придет к ним "в кабинет".

 А после маются парнишки
 И керосином травят "вшей".
 За эти грешные делишки
 Понадавать бы им взашей,

 Да кто на них поднимет руку,
 На этих жалостных калек?!
 "Ты, Гош, - внушала бабка внуку, -
 Не заходи туда вовек!"

 Но он зашел с одним знакомым,
 Который здесь бывал не раз,
 И познакомился и с домом,
 И парой зрячих милых глаз

 Малоподвижной Валентины
 И с нежным голосом второй:
 - Ну вот опять у нас мужчины.
 Ты, Валя, столик им накрой!

 - Да что ты, Валя, это Жора!
 А он у нас совсем святой.
 Не нам он будет ухажёром
 С его умом и красотой.
 Вот Ваня, тот полезет скоро...
 Уже полез! Да стой, ты, стой!

 ... Так горько сделалось "святому",
 Что он в  слезах пошел домой.
 Петляя, долго шёл до дому
 И всё взыхал: - О, Боже мой!

 Что в этих вздохах содержалось
 На части он разъять не мог -
 Осознавалась только жалость,
 К тем, на кого гневился Бог,
 Лишая их то глаз, то ног.

 Роптать на Бога мы не вправе,
 Коль безусловно сознаём,
 Что во вселенской "Сверхдержаве"
 Он угол нам сдаёт в наём,
 И всё, что тут мы подержали,
 Вернуть положено потом:
 Не мы придумали Скрижали,
 Не мы построили сей ДОМ,
 И наши жалкие морали
 Не отражают, даже вмале,
 Законы, принятые в нём.

 Любые горестные вздохи
 Греховны в сущности своей,
 Ведь не законы Бога плохи,
 А представления людей.
 Жизнь, - словно ёмкость выпивохи,
 В какую сколько ни налей,
 Вздыхаем: Что нам эти крохи?!
 Могла бы быть и пополней!

 Жгло лоб ему, как на пожаре
 От чувств и мыслей непростых.
 И прочитал в смятенье парень
 Уж не один библейский стих
 Перед небесным государем,
 Молясь Ему "за малых сих",
 Ведь это были "божьи твари",
 И он скорбел душой о них.