Воспоминания о детстве и юности

          Воспоминания о  детстве и юности

        Это материалы для будущей книги моих мемуаров

      Мои родители вместе заканчивали филологический факультет Саратовского пединститута. Довольно подробные воспоминания о моём  отце Абрамове  Анатолии Михайловиче – известном литературоведе  и  поэте  смотри в статье "Рядом с отцом" http://www.stihi.ru/2009/12/18/3338. Перед самой войной отец  служил в Брянске в армии, а мама работала учителем русского языка в республике немцев в Поволжье. У меня до сих пор есть фотографии мамы с немцем, который там за ней ухаживал.  Отцу удалось привезти маму в Брянск, где они и поженились. Кое-что, о чём я здесь пишу, отражено к книге моего отца «И я вступаю в диалог» (Воронеж, 2001 г.). Папе в это время было уже 84 года, и он сильно болел. В некоторых случаях его подводила память, и некоторые фактические подробности там изложены не совсем точно. В некоторых случаях я помню что-то хорошо, и тогда пишу, как я помню. В некоторых других  случаях он рассказывал про что-то раньше не так, как это описано в книге и в его последних письмах. Например, раньше отец мне рассказывал, что после окончания художественного училища, когда он вместе с ещё одним выпускником был направлен учиться живописи  в академию художеств в Ленинград, он не поехал туда из-за гнойного аппендицита,  с которым он пролежал долго в больнице. В книге названа другая причина – аллергия. В одном из последних своих писем отец писал мне, что он привёз Тоню (мою маму) из Балаково, где она работала учителем. Где мама работала раньше, а где позже: в Балаково или в республике немцев я уже восстановить не могу. В Брянске мама с папой поселились в крошечной комнатушке. Я родился за три месяца до начала войны. Вскоре после начала войны, папу повезли на фронт в Карелию. Описание, как его везли на фронт, в папиной книге не совпадает с его старинными рассказами.  По моим детским воспоминаниям  он рассказывал, что начальником поезда был немецкий шпион, который приказал заколотить солдат в вагонах досками и вёз эшелон прямиком к немцам. Солдат не кормили, некоторые при этом сходили с ума.  В конце концов, они как-то выломали доски  и устроили восстание, а шпион сбежал. В книге изложена несколько иная версия. Будто-бы голодные солдаты в запертых холодных вагонах чуть не устроили мятеж и их за это чуть не расстреляли.  Не знаю точно, что было на самом деле. 
        Мама со мной 3-х месячным отправилась на свою родину в деревню Волково, Еланский район, Саратовской области. По дороге ей пришлось плыть на пароходе по Волге. Она так измучилась со мной, что однажды уснула на лавке, а я, завёрнутый в пелёнки, свалился и закатился под лавку. Она проснулась и, не обнаружив меня рядом, пришла в ужас. Потом она устроилась работать учительницей в школу в Елани.  Это место расположено в 75 км от Балашова. И недалеко от него была деревня Волково, откуда была родом мама, и где жил её отец Тимофей Максимович и её мачеха – Матрёна. С мачехой у мамы были натянутые отношения. После четвёртого класса мачеха заявила матери: “Хватит учиться, учёней меня будешь”. В результате мама ушла из дома. Днём мыла полы в школе, а вечером там училась. И в институте она училась на одну стипендию. А когда отец ехал к Тоне в Саратов,  мачеха его обыскивала,  чтобы он часом дочери из домашних припасов что-нибудь не увёз. Впрочем, у меня отрицательных эмоций к бабке Матрёне не сохранилось. Когда я немного подрос, мама на лето отвозила меня к деду Тимофею. Бабка варила отличную рассыпчатую пшённую кашу в чугунке, который длинным ухватом ставился и вынимался из русской печи. На печи были полати, где было тепло и уютно. Дед ловил сетью рыбу, и, когда он приносил её домой,  бабка Матрёна её чистила на каком-то чурбане. А рядом сидели коты и кошки и облизывались, ожидая, когда бабка кинет им внутренности. Вижу эту картину до сих пор, как живую. Помню, там было много терновника. Помню игры на сеновале. Помню, как с мальчишками мы лазим в траве, ища ягоды паслёна. Помню как дед и я с тачками ходили косить траву для коровы. Дед сделал мне маленькую тачку, а косу делать для меня не хотел. Я очень расстраивался по этому поводу.
       Помню, какое сумасшедшее счастье меня охватывало, когда приезжала мать. Однажды  она привезла  мне что-то вроде комбинизончика,  который внизу застёгивался на пуговицу. Поскольку у деревенских моих друзей ничего подобного не было, я ни за что не хотел его надевать на себя. Подобная  история произошла уже, когда мы жили в Воронеже. Отец ездил в заграничную командировку в Польшу,  где он читал лекции для преподавателей русского языка.  Он привёз мне и маме подарки. Маме красивое синее платье, а мне очень яркую рубашку в клеточку. Цвета были самые обычные: красный и белый, но таких ярких цветов ни на одной рубашке во всём Воронеже не было. Я так  стеснялся этой яркой рубашки, что изо всех сил прятал её под свитер или куртку, чтобы её не было видно.
    У деда Тимофея я бывал и сразу после войны, поэтому своего любимого деда помню хорошо.  Однажды на берегу реки дед возился в огороде, а я с кручи свалился в речку, и деду пришлось меня спасать. В другой раз я с мальчишками постарше купался (ещё не умея плавать), шёл, шёл от берега, пока не стал тонуть. В этот раз меня вытащила какая-то девочка лет пятнадцати. Последний раз я тонул, когда был уже третьеклассником, в реке Воронеж. Я уже чуть-чуть умел плавать. И вот увязавшись за компанией ребят и девушек кататься на лодках, я выпрыгивал из лодки, а потом её догонял. Ребята выпивали, пели песни и на меня внимания не обращали. А тут на глубоком месте я не могу догнать лодку и начинаю  тонуть. Опять одна девушка всё-таки обратила на меня внимание. Лодка вернулась, и меня вытащили. Потом в Воронеже один мой друг, ходивший в секцию плаванья, преподал мне уроки плавания,  и я научился плавать и нырять очень здорово.
         Когда немцы подошли к Сталинграду, папина родня, которая жила в то время в Сталинграде, эвакуировалась оттуда и приехала жить к маме. С этим приездом связан эпизод, о котором мама всегда рассказывала со слезами. Бабушка Рая и дед Михаил с детьми – папиными братьями Виктором и Геннадием и сестрой Лидией  просыпались и начинали печь лепёшки из муки, которую мама каким-то чудом раздобыла и надеялась с ней прожить зиму. И только когда мука кончилась,  Абрамовы пошли устраиваться на работу. Они переехали на хутор Водяное, а для мамы со мной, полуторагодовалым, началась голодная зима. В послевоенное время папины братья однажды приехали к нам в гости в Воронеж и начали беспрерывную пьянку, а когда мои родители попытались их остановить, они обиделись и потом с мамой больше не общались, приехав только на её похороны.
         Вообще, судьба у моей матери не завидная. Потерять мать в четыре года, учиться на одну стипендию. Когда она кончила институт и начала работать, то, наконец, она узнала высшее счастье:  пойти на рынок, купить молока и напиться  досыта. Потом остаться с маленьким ребёнком на руках во время войны, когда  надо работать, чтобы прокормиться  и ребёнка всё время надо куда-то пристраивать. Иногда ей приходилось запирать меня маленького одного, а самой уходить на работу. Несколько раз я вылезал голый через форточку на улицу даже на снег. То она забывала оставить в комнате мне горшок, и я маленький использовал вместо него всякие кастрюли. То однажды я,  играясь,  запрятал все документы в старый валенок, и она несколько месяцев не могла их найти.
       Когда закончилась Сталинградская битва, дед Михаил поехал в Сталинград, чтобы разведать, можно ли туда вернуться. И исчез. То ли поезд его разбомбили, то ли по дороге его убили грабители. Неизвестно. Где находится его могила, и есть ли она вообще, я не знаю. Дед Тимофей умер в 1949 г. и похоронен в Куйбышеве (теперешней Самаре), где жил старший брат мамы Иван.
        Когда в 1946 г. отец демобилизовался, он восстановился в аспирантуре МГУ.  До войны его взяли в 1939 г. в армию из аспирантуры знаменитого ИФЛИ - Московского института философии, истории и литературы. Этот институт после войны был расформирован. Когда отец перевёз нас с мамой в Подмосковье в 1946 г. , то сначала нас всех прописал на своей даче в подмосковной Мамонтовке папин саратовский друг Сотников Александр, который работал в Москве архитектором. Мать устроилась на работу завучем в школу в Пушкино ( это был не город Пушкино, а село с тем же названием, расположенное в паре километров ближе к Москве, станция Мамонтовка по Ярославской железной дороге). В это время немецкие военнопленные строили Ярославское шоссе,  рядом со школой, где мы жили в маленькой комнатушке прямо в здании начальной школы. А сама средняя школа, где работала мать, было по ту сторону шоссе. Недавно я ездил в те места, пытаясь восстановить географию этих своих детских воспоминаний. Там настолько всё изменилось, что мне это не удалось. Хотя лет десять назад я тоже туда ездил и нашёл полуразрушенную деревянную начальную школу, в которой мы тогда жили.
         Эти немцы были совсем не страшные. Они были голодны и изнурены. Охранял их один солдат, который обычно дремал под грибком. Немцы умели из дерева мастерить всякие игрушки, например, гимнаста на резинке.  И буквально за кусок хлеба делали эти игрушки детям. Это были очень голодные послевоенные годы.  В Подмосковье были случаи людоедства. Хлеб выдавали по карточкам. Потерять карточки – это было трагедией. Буханка хлеба стоила 100 рублей. Зарплата моей мамы в то время была примерно 1200 рублей. Помню весной, когда в погребе кончалась картошка, меня мать посылала в погреб рыться в земле. Может, удастся найти хотя бы одну картофелину.
       Какое счастье было у меня, когда мать где-то раздобыла мне один снегурок. Я приматывал его верёвкой к валенку и, отталкиваясь одной ногой, скользил на этом снегурке. Какое-то время я ходил  в детский садик, о котором до сих пор вспоминаю с отвращением. Он весь насквозь пропах кислой капустой, а контакты с другими ребятами у меня всегда устанавливались с большим трудом. Когда я из детского садика уходил в первый класс,  мне в садике подарили две бумажные ёлочные игрушки. А до этого у меня из игрушек были только  деревянные обрезки, из которых я что-то строил.
           Перед самым переездом в Воронеж мы из Пушкино перебрались жить в Клязьму (чуть-чуть поближе к Москве). Там я несколько месяцев проучился в третьем классе, где меня приняли в пионеры. На каком-то воскреснике мы сажали деревья. Перед  этим я посадил кустики тополя и вербы на даче Сотниковых. Позже мне показывали  эти деревья, они  принялись и уже выросли большими. Ещё из этих лет я запомнил следующие события. Однажды,  купаясь в Пушкино в реке Уча,  я поранил ногу о ржавый гвоздь на дне реки, мне делали противостолбнячные уколы и зашивали ногу. Шрам сохранился до сих пор.  В это время я уже ходил один в кино на детские сеансы. Билет стоил один рубль. Как-то у мамы не было бумажного рубля,  и она вручила мне пять монет по 20 копеек. Я долго с ней препирался, считая, что за эти копейки меня в кинотеатр не пустят.  Почему-то запомнил случай,  когда один школьник из маминой школы, катаясь на лыжах,  провалился в сугроб, и его нашли только через несколько дней.
        Моя первая учительница Мария Ивановна Ненашкина жила в той же начальной школе, что и мы. Её комната была через коридор напротив. На день моего рождения она однажды подарила мне 10 рублей. И я впервые в жизни купил какую-то детскую книжечку и маленький пакетик леденцов, которые тут же и слопал. За что получил выволочку от матери. Потому что ни с кем не поделился. Ещё помню, что у Марии Ивановны кошка рожала котят и несколько раз их сама съедала. Один котёнок всё время бегал за мной, и однажды его убило захлопнувшейся дверью. Я очень по нему горевал и похоронил его,  зарыв в саду. Помню, что в первом классе у нас был ученик по фамилии Протасов. Он сидел в первом классе четвёртый год. Сидел он на последней парте. Был он крупным мальчиком с веснушчатым рыхлым лицом и  не мог ответить никогда ни на один вопрос.
      Также запомнился такой случай. К маме приезжал брат – мой дядя Володя. Он привёз мне подарок – пистолетик, стрелявший деревянными палочками с присосками. И вот, я этот пистолет в первый же день потерял в саду. Горе было неописуемое. Запомнился ещё один трагический эпизод. Мама варила вкусное вишнёвое варенье. И однажды она попросила меня отнести маленькую баночку варенья своей подруге, которая жила на другой стороне Ярославского шоссе. Я понёс эту баночку и по дороге выронил и разбил. Хорошо помню, как я любил сидеть у шоссе и считать, сколько проехало легковых, а сколько грузовых машин.
           Папа писал в это время кандидатскую диссертацию о поэме Маяковского «Владимир Ильич Ленин». У отца были очень интересные мысли о ритмике стихов Маяковского. Как известно, эта ритмика не вписывалась в традиционные схемы. Потом по своей диссертации папа написал две книги. Руководителем папиной диссертации  был Леонид Иванович Тимофеев, В своё время был школьный учебник по литературе Л.И.Тимофеева.  Мы вместе с отцом ездили пару раз в Загорск, где у Тимофеева была дача. Тимофеев был разбит параличом и передвигался в инвалидной коляске.
        Сотников  познакомил папу с несколькими очень известными архитекторами и художниками, среди которых были  Посохин, Добрынин. В частности, была такая трогательная история. Папа, мама и я были в гостях у одного архитектора ,  и он угощал нас молочной рисовой кашей.  И вот я впервые в жизни попробовал это чудо. Мне каша страшно понравилась. Я съедаю несколько ложек этой каши, толкаю маму и говорю ей тихо: давай остальную кашу оставим на завтра. Мама объясняет гостям ситуацию. Взрослых она прошибает до слёз.
         В Москве у папы были очень хорошие отношения со многими известными людьми. В семье декабриста Якушкина, когда я был уже взрослым,  мы несколько раз были в гостях. Никогда не забуду, как была возбуждена и шокирована семья Якушкиных, когда их Ванечка пошёл провожать какую-то девушку в «рабочие» кварталы. Папа был знаком с Юрием Любимовым, а с Аллой Демидовой был в некоторых довольно тесных отношениях. Однажды Демидова приглашала отца на какую-то приватную вечеринку, на которой должен был петь Владимир Высоцкий. Папа отказался. В это время  Высоцкий и отцу, и мне был известен главным образом по его полублатным песенкам, к которым папа и я относились прохладно. И только после смерти Высоцкого мы узнали другого Высоцкого – автора таких шедевров как «Ты не вернулся из боя…», «Мы вращаем Землю…» и др.

         Рассказы из моего детства
 
       Какой я был хитрец и дипломат

      Когда после войны мы жили в подмосковном  Пушкино (это не город Пушкино, а село с тем же названием, расположенное в паре километров ближе к Москве, станция Мамонтовка по Ярославской железной дороге),  я помню, как мы сажали картошку и кое-какие овощи, чтобы как-то прокормиться. Весной прошлогоднюю картофельную ботву сжигали. В это время летало много майских жуков, и мы – мальчишки их сбивали фуражками на лету. Однажды мать уезжала в Куйбышев к брату на несколько дней и перед отъездом наставляла меня: «Саша,  ты  не говори на улице, что я уехала. А то соседи все огурцы у нас на огороде порвут». И только она уехала, я,  выйдя на двор,  заявил всем: « Я вам не скажу, что мама уехала, а то вы все наши огурцы поедите».
       Другой пример такого же рода. 1953 год. Мы живём в Воронеже. У нас в гостях сидит известный литературовед Бялик. В это время газеты сообщили о тяжёлой болезни Сталина. Я прихожу домой с гулянья, раскрасневшийся от беготни. Родители с гостем сидят за столом. Папа, обращаясь ко мне, говорит: «Ну, что в народе, Саша, о болезни Сталина говорят?». Я быстро выпаливаю то, что только что слышал на улице: «Да, вот если Сталин умрёт, евреев резать будут». А в это время в стране был антиеврейский шабаш. В разгаре было так называемое дело врачей. А Бялик – еврей. Он побледнел от ужаса и стал причитать: «Неужели, правда!  Неужели, правда!».

        Контакты с вождями

      В 1947 или 1948 году папа  взял меня  на демонстрацию в Москве. Колонна студентов и преподавателей МГУ (папа тогда учился в аспирантуре МГУ, где тогда же училась дочь Сталина – Светлана, которую там папа много раз видел) проходила мимо мавзолея, где на трибуне стояли все тогдашние вожди. Папа посадил меня себе на плечи, и я, таким образом, возвышался над праздничной колонной, став весьма заметной фигурой. Как рассказывали мне родители, мне помахали руками Сталин, Молотов и Берия.
      В 1949 г. страна торжественно праздновала 70-летие Сталина. Ему дарила вся страна огромное количество подарков. Был открыт музей подарков Сталину. Я, будучи подмосковным школьником, был в этом музее на экскурсии. Просто невозможно перечислить, сколько там было потрясающих вещей. Огромные ковры, огромные хрустальные и гончарные вазы. На всех предметах огромные портреты Сталина. Действующие модели железной дороги с поездами  и с рельсами огромной длины. Масса картин, скульптур и других художественных произведений, посвящённых вождю. Подарки от областей, республик, организаций и персональные подарки. В это время на улицах Москвы были огромные очереди за самыми простыми продуктами питания.
      В мавзолее Ленина я был на экскурсии со школой ещё до того, как туда сначала положили мёртвого Сталина, а потом его вынули оттуда и перезахоронили у Кремлёвской стены.
     Когда  Сталин умер, я учился в Воронеже в средней школе №28.
Так вот в этот день, когда я вошёл в школу,  наш школьный швейцар рыдал навзрыд.  Учительница истории Зоя Николаевна – еврейка тоже со слезами на глазах говорила нам школьникам: «Как много сделал Сталин для евреев». Всё это говорит о том, насколько люди были дезинформированы. Ведь как раз в это время большая группа врачей-евреев сидели безвинно в тюрьмах за мнимые преступления. Совсем недавно были репрессированы и убиты ряд деятелей культуры-евреев.
     В Хрущёвские времена я жил в Воронеже. Однажды в нашем Воронежском драмтеатре было совещание работников сельского хозяйства Черноземья. На этом совещании был Хрущёв. Я жил в двух шагах от драмтеатра и возвращался из магазина, куда я ходил за хлебом. Смотрю перед театром огромная толпа народу. Я пробираюсь через толпу домой, и вдруг из театра выходит Хрущёв и тоже пробирается через толпу к своей машине. Народ его не пускает. Я оказываюсь рядом с Хрущёвым так, что мог дотронуться до него рукой. Как это контрастирует  с тем, как проезжали и проезжают сейчас всякие вожди по нашим дорогам. Дорогу перекрывают на много километров, и обычные машины и городской транспорт должны долго, долго ждать, пока какой-нибудь членовоз проедет.


            Приезд в Воронеж

       В 1949 году мой отец окончил аспирантуру МГУ и защитил кандидатскую диссертацию. При  распределении на работу ему предлагали либо поехать в Кишинёв, либо в Воронеж. Был выбран русский город  Воронеж.  Мы в это время жили в Клязьме.  Как раз в этом году у меня родился брат. Именно я предложил назвать его Сергеем. И вот мы на поезде всем табором приезжаем в Воронеж. Там отцу дали временное жильё – комнату в студенческом общежитии на улице Фридриха Энгельса. Мы погрузились в такси и сказали адрес, куда нас надо довезти. Шофёр сразу выяснил, что мы впервые приехали в этот город и в нём не ориентируемся. И он нас повёз. Возил, возил довольно долго и взял с нас приличную сумму.
Когда мы разместились в своей комнате и выглянули в окно, то мы увидели очень близко здание вокзала, куда мы только что приехали.
Кстати, если бы это происходило теперь, мы бы вокзала не увидели из-за большого количества зданий, которые его сейчас загораживают. Но тогда Воронеж был весь в развалинах, и между общежитием и вокзалом был пустырь.
    Во время войны Воронеж был занят немцами не весь, а только его правый берег.  А на левом берегу были наши. И вот немцы из орудий палили по левому берегу, а наши – по правому. В результате в Воронеже осталось целыми буквально несколько зданий. В Воронеж, как говорили, приезжал Геббельс и,  увидев развалины, заявил, что русские не восстановят город и за 100 лет. Когда мы приехали, то в Воронеже была восстановлена только небольшая часть Проспекта Революции от почтамта до кинотеатра «Пролетарий». А на остальных улицах стояли голые кирпичные стены, на которых кое-где висели батареи отопления. Мальчишки (и я тоже) сбивали эти батареи и сдавали металл в утиль. До сих пор помню, что килограмм железа стоил 6 копеек, а чугуна – 9 копеек. На вырученные деньги я покупал мороженое или марки, которые я тогда собирал. На пустырях люди делали землянки и в них жили.
     В самих развалках и в окрестностях Воронежа ребята находили оружие, боеприпасы. Даже в нашем дворе был один парень постарше меня, которому оторвало руку, когда он и его друзья положили в костёр какой-то снаряд, и этот снаряд разорвался.
    Когда через некоторое время была построена часть пятиэтажного дома для преподавателей университета, где нам дали квартиру, то во дворе этого дома был пустырь с землянками, чуть дальше конюшня. Во дворе была беседка, где в прямом смысле «собиралася компания блатная». Там были воры и их девочки. Звучал патефон и пластинки Лещенко (естественно, Петра, а не Льва). Наш дом располагался вблизи рынка, а за рынком была Никольская церковь. За церковью были многочисленные спуски к реке Воронеж. В 12 километрах ниже по течению река Воронеж впадает в Дон. Именно здесь Пётр I начал строить русский флот, который потом по Дону шёл в Чёрное море для войн с турками. В Воронеже есть Петровский сквер с памятником, посвященным этому событию. Мы поселились в своей квартире перед самым Новым годом. Родители послали меня на рынок купить ёлку, что я третьеклассник и сделал. Мои собственные сыновья и в десятом классе этого не делали. Помню,  однажды я поймал голубя. Видимо, он был то ли немного больной, то ли ещё какая была причина, что он дался мне в руки. Это был не сизарь, а породистый голубь, и я понёс его продавать на рынок. Меня обступили голубятники, стараясь подешевле его у меня купить. Сначала предложили 3 рубля, потом я его продал за 5 рублей. На самом деле, цена породистых голубей была раз в десять больше.
     У нас квартира была на пятом этаже, а на четвёртом жил пленный немец – физик Допель. Его водил под конвоем солдат на работу и также под конвоем они возвращались домой. Известно, что после войны, американцы охотились за немецкими учёными, а наши в этом от них отстали. Во всяком случае Вернера фон Брауна захватили американцы. Но всё-таки кое-кого и наши захватили. Через несколько лет этого физика отпустили, и он уехал в ГДР. В соседнем  подъезде жила профессор Мария Афанасьевна Левицкая. Её имя было в учебниках физики. В какой-то момент она изготовила приёмник и передатчик на самые в тот момент короткие волны. В это время  она занималась ядерной физикой, при этом она не признавала квантовой механики. Сейчас это звучит,  как нонсенс. Она ходила в каком-то салопе, унтах с галошами, но, в то же время,  часть своей зарплаты она отдавала на именную стипендию для продвинутых студентов. Её сестра (а они обе были старые девы) писала длинные-предлинные стихи для детей, и мой папа от неё прятался, потому что она всё время просила послушать и помочь напечатать свои шедевры.

        В воронежских школах

    По приезде в Воронеж меня записали учиться в 3 класс средней мужской школы №28 , расположенной на пересечении улиц Фридриха Энгельса и Комиссаржевской.  Мама привела меня  в школу через парадный вход, выходящий на улицу Фридриха Энгельса, а когда уроки закончились,  меня со всеми учениками заставили выходить через чёрный подвальный выход на улицу Комиссаржевской. Я помнил, что надо идти довольно долго направо. И я пошёл. Потом я увидел, что дорога какая-то не такая. И начал спрашивать, где находится вокзал, поскольку я знал, что наш дом вблизи вокзала. Но, так как я уже прошёл довольно много, я оказался примерно посередине между вокзалами Воронеж I и Воронеж II. А я не знал, какой мне нужно. Короче моё путешествие домой затянулось часа на четыре. Третий и четвёртый классы я проучился благополучно и получил в конце четвёртого класса похвальную грамоту. Дальше хуже. Мама с папой правильно рассудили, что мне в будущем будет нужен английский язык и поэтому перевели меня в другой класс, где должен изучаться именно английский. В этом новом классе было полно законченных хулиганов и будущих настоящих воров. Через какое-то время некоторые из них оказались в тюрьме. Кроме того, как известно, 5 – 7 классы для мальчиков – это время мальчишеского хулиганства, которое и процветало в моём классе. Я с большинством ребят как-то не поладил. Уже то, что я прилично учился, вероятно, вызывало раздражение. Однажды, ребята проделали такой фокус. Выкрутили лампочку в классе и подложили туда мокрую бумажку. Когда урок начался, бумага высохла,  и лампочка погасла. Откуда-то учительница узнала, кто это сделал. Может быть, она сама догадалась. Но ребята решили, что это я наябедничал, и решили после уроков меня «метелить», т.е. бить. Ясно, что после таких эпизодов в классе я чувствовал очень не уютно. Однажды произошёл случай, который мне даже сейчас вспоминать стыдно. Был у меня в классе один дружок, и вот мы с ним по какому-то поводу повздорили. И вся школьная ватага начала нас подначивать, чтобы мы «стукались». Так назывался кулачный поединок. И мы начали мутузить друг друга. Мне казалось, что удары были равносильны, но в пылу драки я не замечал, что я дерусь ловчее его, и я его здорово побил. Он несколько дней ходил весь в кровоподтёках. Его мать заявила моей матери, что я бандит. А мне до сих пор стыдно. Вместо того чтобы драться  и побить тех, кто меня действительно обижал, я избил своего друга. Кстати, из моих настоящих обидчиков драться со мной один на один никто не хотел.
Был там один мальчик – Юра.  Украл он у меня учебник. На первой странице написал свою фамилию и то, что будто бы он его купил. Так я, дождавшись на перемене,  когда он выйдет в коридор,  в середине книги написал внизу свою фамилию и, таким образом, вызволил свой учебник. Он и ко мне, и к другим ребятам всё время задирался. Был просто невыносимым человеком.  В конце концов, он попал под трамвай, и ему отрезало ногу. Дело в том, что в те годы трамваи ходили с открытыми дверями, и на подножках висели гроздьями люди. Иногда кто-нибудь соскальзывал с подножки, и нога попадала под трамвай. Я лично видел такой случай. Мужик прыгал, прыгал на одной ноге, когда трамвай тронулся с места.  Потом он не удержался,  и нога оказалась под колёсами. Так вот через какое-то время этот Юра стал ходить на занятия на протезе. И вы думаете, он утихомирился. Так и остался совершенно  невыносимым.
     Хулиганство на уроках было страшное. Были несколько учителей, которые не могли управляться с этим хулиганством. Так вот,  перед их уроками ученики в драку занимали последние парты. Те, кто оказывался на передних партах, оказывались хорошими мишенями для стрельбы по ним из резиновых рогаток. Стреляли бумажными плотно скрученными «шпонками», а иногда делались «снаряды» из проволоки. На задних партах курили, нагнувшись под парту. Когда учитель отворачивался к доске,  в доску кидали каштанами. Однажды учитель физики поворачивался в этот момент, и каштан ударил его в лоб. Он, плача вышел из класса, но даже не пожаловался директору. Перед тем как одна учительница подходила к классу, чтобы начать урок, ученики хором на всю школу орали неприличные частушки про неё.
     Я в это время увлёкся игрой на деньги в  «пристеночку»  и в «бебе». По кучке монет кидали битком, а потом этим битком надо было перевернуть монету. Целыми днями пропадал на улице и перестал делать уроки. Устные уроки делал на переменах. А вот,  с письменными были проблемы. У нас был первый урок математики,  и я три недели подряд получил двойки за невыполнение домашнего задания. Помню, учительница приходила домой к родителям жаловаться на меня. Были крутые семейные «разборки».
     После окончания шестого класса в Воронеже школы сделали смешанными. Ребят отправляли в женские школы, а девочек в мужские. Так я оказался в средней школе №11, расположенной недалеко от Воронежского управления МВД. Поскольку в процессе смешивания школы стремились освободиться от плохих учеников, то в нашем классе снова оказалось человек десять ребят уголовного типа. Повторюсь, что трое из них скоро оказались в тюрьме. Директор нашей школы была очень уважаемым человеком в городе. Школа считалась образцово-показательной. С помощью связей в Горкоме директрисе удалось за один год выгнать всех хулиганов из нашей школы. Из нашего класса выгнали 12 человек. Потом на двадцать с чем-то девочек осталось примерно десять ребят. Учителя в школе были разные. Одна учительница так орала, проводя урок на четвёртом этаже, что её было слышно на первом этаже. Одну рыхлую математичку с массой огромных бородавок на лице дразнили Жабой, а её дочка по наследству звалась Жабёнок. У меня в классе математичка была молодая симпатичная женщина Нина Михайловна. Она была ко мне не равнодушна, может быть, потому что я явно выделялся способностями к математике. Подойдёт, бывало, ко мне возьмёт мою тетрадку. А там грязь и написано не аккуратно. Она тогда  рвёт при всех мою тетрадь. (Сейчас и я тоже не могу смотреть на грязь в тетрадях моих студентов). Химию у нас преподавала женщина, которая не была профессиональной учительницей. Она была научным работником, А у нас работала по совместительству. Вот у неё на уроках тишина стояла абсолютная. Ей достаточно было взглянуть на расшалившийся класс, и все моментально замолкали. После окончания школы у нас в классе  было 4 золотых и 2 серебряных медали, и выпускники нашего класса блестяще поступали в ВУЗы. При конкурсе 5 человек на место на физико-математический факультет Воронежского университета сдали вступительные экзамены на все пятёрки только пять человек, причём трое были из нашего класса. У нас был замечательный физик – Борис Михайлович Пронин. Его некоторые объяснения я помню до сих пор.

           О чтении

        Лет семи – восьми я часто болел и лежал дома, пока мать была на работе. Однажды я сам разобрался с немецкими буквами по учебнику для пятого класса, и когда мама пришла с работы, я ей заявил, что я выучил немецкий язык. Стул – по-немецки дер Штул, карта – ди Карте и т.д. Мама сильно смеялась. Вообще-то,  я прилично читал с пяти лет и даже ещё дошкольником ходил довольно далеко в библиотеку за книгами. А в Воронеже я был записан в нескольких библиотеках и проглатывал иногда по три книги в день. Позже мы получили квартиру прямо над Областной Воронежской библиотекой,  где моего отца знали, как писателя,  и у меня был неограниченный доступ к любым книгам. Например, примерно в пятом – шестом классе я прочитал последовательно 12 томов Драйзера. Тогда же прочитал основные вещи Мопассана.  В то же время,  в этом возрасте мне очень нравились книги о партизанах, разведчиках  и, вообще, про войну. Над книгой Войнич «Овод» я  просто проливал слёзы.  Очень мне нравились книги «Как закалялась сталь» и «Мартин Иден». Конечно, я любил три самых знаменитых романа Дюма, а позже полюбил «Бравого солдата Швейка»,  романы «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок», а также  вещи Джерома и О Генри. Русскую классику я полюбил позже. Хотя Лермонтова я любил с самого раннего детства. Мы выписывали Большую Советскую эциклопедию. В ней было 50 томов. И вот, я , лёжа на полу, часами проглатывал статью за статьёй. Позже в Ленинской библиотеке я стал читать статьи на английском языке из Энциклопедии Британика. Оттуда я почерпнул много того, чего не было в нашей чрезвычайно тенденциозной энциклопедии. Сейчас в этой английской энциклопедии есть около 20 томов чисто научных по различным отраслям знаний. Это совершенно бесценный материал. Вообще, я был сумасшедший читатель. И вспомнить всё прочитанное в раннем возрасте просто невозможно.

      Почему я не стал филологом 

 Вероятно, стоит рассказать, почему я не пошёл по стопам отца, хотя, как я считаю сейчас, у меня были все данные для этого. Как уже, наверное, ясно из сказанного выше, моим основным воспитателем была мама. Она, устав от беспрерывных разговоров о литературе в те моменты, когда у неё голова и руки были заняты домашними делами, в конце концов, пришла к выводу, что литературные критики – это самые никчемные люди. Отчасти, ей удалось и мне 15-17-летнему это внушить. Кроме того, родители меня литературой явно «перекормили». В восьмом классе мама заставляла меня читать «Войну и мир», и мне тогда казалось, что это очень нудная книга в сравнении с «Оводом», «Мартин Иденом», романами Теодора Драйзера и Мопассана и прочими книгами, которыми я тогда увлекался. Кстати, когда я стал перечитывать «Войну и мир» в возрасте 23 лет, то я восхитился этой книгой, и стал просто фанатичным поклонником Льва Толстого, каким я и остаюсь до сих пор. Когда я писал домашние сочинения, то мои родители обкладывали меня стопами критических книг, которые мне надо было изучить, чтобы написать обычное школьное сочинение. Сейчас я понимаю, какая это была замечательная школа, но войдите в положение школьника, которому в воскресение безумно хочется пойти во двор к ребятам и поиграть в пинг-понг. Впрочем, интерес к поэзии у меня проявился рано и, по-моему, без особого влияния отца (если только не на генетическом уровне). Я для себя открыл Генриха Гейне, потом Лермонтова. В университете я знал наизусть чуть не половину стихотворений Есенина. Правда, писать стихи стал уже в возрасте 25 лет. Когда после окончания физического факультета ВГУ, я уехал из Воронежа на работу в подмосковный НИИ, то через некоторое время почувствовал, как просто катастрофически мне не хватает литературной атмосферы нашего воронежского дома. Я стал в библиотеках и читальных залах с удовольствием читать литературоведческие книги и журналы, а редкие теперь встречи с папой, когда можно было поговорить о литературе, живописи и вообще об искусстве, стали для меня подлинным праздником. Тут- то у меня и появилось желание попробовать писать самому. 


         Как я на лошадях катался и пас коров

    Почему-то вспомнилось, как я в детстве всё пытался на лошадях верхом покататься. Мне было лет семь-восемь. Увязался я с ребятами ехать в ночное. Посадили меня на лошадь без седла. Она рысью поскакала, мне всё между ногами отбила. В другой раз в колхозе (нас школьников в Хрущёвские времена всё посылали на кукурузу)  мне объяснили, что ты лошадь пришпорь, как следует, она поскачет галопом, будет приятно. Я так и сделал. Ударил лошадь ногами изо всех сил. Она поскакала галопом по полю, а там овраг. Она как сиганула через него, а я на ней не удержался и полетел с огромной высоты кубарем. Потом однажды после девятого класса я отдыхал в деревне Волково на маминой родине в Саратовской области. Было это в 1957 году. И мне пришлось на подводе возить воду на поле. Меня научили взнуздывать и  запрягать лошадь. С чем я успешно справился.
  Там же мне пришлось тесно познакомиться с коровами.  У родственников, где я жил, была корова, и, как было заведено в этой деревне, каждый двор, где были коровы, должен был по очереди пасти общее стадо. И вот настала наша очередь, и я со своим двоюродным дядей Володей, который был всего на два года старше меня, отправились выполнять эту повинность. Быстро выяснилась одна интересная особенность стадного поведения коров. В стаде сразу выявляется лидер – корова, которая обязательно возглавляет стадо. Остальные коровы вытягиваются за ней в некотором практически неизменном порядке. И обязательно находится одна отстающая корова, которая всё время плетётся за стадом на некотором отдалении. Естественно, она доставляет неудобство пастухам, которым удобно наблюдать за стадом, когда оно сгруппировано на небольшом пространстве. Пастух, размахивая и подстёгивая её кнутом, загоняет эту корову во главу стада. Проходит 15-20 минут, и эта корова снова отстаёт от стада метров на 30. И так беспрерывно. Разве в человеческих объединениях не наблюдается то же самое!

          Мой опыт курения и бросания курить

       Впервые я пробовал начинать курить в пятом классе. Воронеж тогда лежал в развалинах (это был 1953 г.). Для преподавателей университета (а мой отец тогда был доцентом ВГУ) восстановили одну секцию пятиэтажного дома, и там нам дали квартиру на пятом  этаже. И вот,  я с друзьями мальчишками в одной из развалок попробовал курить. Выбор курева в то время был очень небогатый: дешёвые папиросы «Север»,  «Прибой» и дорогие «Казбек» и, может быть, ещё какие-то. Сталин тогда любил курить папиросы «Герцеговина Флор». Не помню, продавались ли они в обычных магазинах. Так вот,  мы затягивались этим ужасным «Севером», от которого кашляли и плевались. А это развалка просматривалась с балкона нашей квартиры, и мать меня засекла. По приходе домой родители устроили мне колоссальную выволочку со слезами. Дескать «Саша, ты нас в могилу отправишь» и т.д. Короче, взяли с меня торжественное обещание не курить.
      Серьёзно я начал курить во время летних каникул, когда отец привёз всю нашу семью отдыхать в Ялту,  в писательский санаторий. Там было много интересного. Я хорошо играл в пинг-понг и в шахматы. И сдружился с двумя азербайджанцами, которые и в пинг-понг и в шахматы играли неважно. Но они были очень азартными ребятами,  и всё время предлагали мне играть на деньги. И у меня появился некоторый постоянный источник доходов. Купаться нас возили на автобусе на пляж, где купались известные артисты. Мне чрезвычайно понравилась одна девушка немного постарше меня. У неё были огромные зонты от Солнца. Каждый день другого цвета. Я на неё пускал слюни и мечтал, как-нибудь с ней познакомиться. Пока один знакомый мне не сказал: «Это же Эдита Пьеха, а вон рядом – это её муж Александр Броневицкий».
И в это же время в Ялте у меня получился первый серьёзный роман с одной женщиной – полячкой. Все эти сильные эмоции и привели к тому, что я почувствовал себя настолько взрослым, что начал курить. Вернувшись в Воронеж, я,  будучи третьекурсником физического факультета ВГУ,  влился в кружок курящих сокурсников. В это время появилось большое количество болгарских сигарет «Шипка», «Солнце» и других, которые мы студенты и курили. Впрочем, некоторые предпочитали нашу «Приму». Потом появилось множество сигарет с фильтром: «Ява», болгарские «Стюардесса»,  «Опал» и т.д. Иногда из-за границы просачивались «Марлборо», «Кэмэл». Выкурить хотя бы одну такую сигарету – считалось высшим шиком, равным тому, чтобы прослушать запрещённый тогда джаз или позже песни группы «Битлз». Когда  я, окончив университет, стал работать в НИИ в Подольске, я увлёкся морально-философскими трудами Толстого. Особенно сильное впечатление на меня произвела его статья «Для чего люди одурманиваются». Основная идея этой статьи заключается в том, что люди пьют спиртное и курят, чтобы заглушить свою совесть, которая им говорит, что они живут неправильно и совершают неблаговидные поступки. Я несколько раз бросал курить. Раз – на  3 месяца, другой – на 8 месяцев. Но как только я давал слабину, разрешив себе выкурить одну сигарету, так через неделю я уже выкуривал пачку в день. Наконец, в возрасте 39 лет я бросил окончательно. Я всё время напоминал себе,  сколько плохих вещей сопровождают курение: 1.В кармане топорщатся пачка сигарет и спички, 2.Тратишь деньги, 3. Вред здоровью, 4. Утром просыпаясь, начинаешь отплёвывать чёрную мокроту, 5. Где-то ночью обязательно кончаются сигареты, и ты либо из окурков, вытряхивая табак,  изготовляешь козьи ножки, либо идёшь на улицу стрелять сигареты у любых алкашей. И вот, представьте, уже 30 лет не курю!

P.S. Вот, как неодинаково видятся одни и те же события мужем и женой. Я  сказал жене, что написал рассказ "Как я бросил курить". А жена мне и говорит: "Что там писать. Я тебе сказала – бросай  курить, или я тебя из дому выгоню. Ты и бросил". Есть ещё третий вариант – совсем  не интересный. У меня была сильнейшая ангина,  и мне просто несколько дней не хотелось курить. А  потом я уже «зацепился»  и решил: ни одной сигареты, ни при каких обстоятельствах.

            Экстрим в моей жизни.

         Вообще-то, я человек не особо бесшабашный. В старости стал уже почти совсем консервативным. Но, если припомнить, экстрима в моей жизни хватало. Больше всего опасных моментов в жизни у меня связано с водой. По гороскопу я – рыба (по-восточному – змея). Т.е. у меня с водой особые отношения. Несколько раз в жизни я тонул. В первый раз, когда я был совсем ребёнком. Во время войны мы с мамой жили в Елани, где мать работала учительницей. А меня она иногда отвозила в деревню Волково к своему отцу Тимофею и её мачехе Матрёне.  Однажды на берегу реки дед возился в огороде, а я с кручи прыгнул в речку, и деду пришлось меня спасать. В другой раз я с мальчишками постарше купался (ещё не умея плавать), шёл, шёл от берега и провалился в яму, где было очень глубоко,  и стал тонуть. В этот раз меня вытащила какая-то девочка лет пятнадцати. Последний раз я тонул, когда был уже третьеклассником, в реке Воронеж. Я уже чуть-чуть умел плавать. И вот увязавшись за компанией ребят и девушек кататься на лодках, я выпрыгивал из лодки, а потом её догонял. Ребята выпивали, пели песни и на меня внимания не обращали. А тут на глубоком месте я не могу догнать лодку и начинаю  тонуть. Опять одна девушка всё-таки обратила на меня внимание. Лодка вернулась, и меня вытащили. Потом в Воронеже один мой друг, ходивший в секцию плаванья, преподал мне уроки плавания,  и я научился плавать и нырять очень здорово. Нырял и проплывал под водой метров 40-50. Я неоднократно прыгал в воду с очень большой высоты. И в Адлере с вышки на водной станции в море (это 10 метров), с Чернавского моста в реку Воронеж,  с железнодорожного моста на станции Боровое под Воронежем.
      Были случаи, когда меня затягивало в омут. Расскажу, что надо делать в этом случае. Если тебя начинает крутить и затягивать в омут, то сопротивляться не надо. Иначе теряешь силы и нахлебаешься воды. Пусть крутит. Два-три раза крутанёт и отпустит. Сам омут вынесет тебя на поверхность.
      Мои родители ездили отдыхать на море много раз. Мы бывали в Ялте, Коктебеле, Джубге. Я в море заплывал очень далеко. Так, что берега почти не было видно. Иногда мои заплывы продолжались примерно час. Бывали случаи, что у меня далеко от берега сводило ногу и приходилось плыть долго на одних руках. Удовольствие -  не из приятных. Уже будучи взрослым со мной был случай, который я довольно достоверно описал в своём стихотворении.

                В волнах

        Ундины зовы слышал я,
        но им я не поддался!

Заплыл, рискнув, однажды в море,
когда на нём поднялся шторм.
Ревели волны на просторе
и надо мною чаек ор.

Я выбраться решил на берег,
спастись от бешенства стихий.
Я в силу молодую верил,
и мышцы были не плохи.

Волна меня о камни била,
за дно держаться я устал.
Вода на брызги вся дробилась.
Я камни крупные хватал.

Волна безжалостно бросала,
как щепку, вверх и снова вниз.
Бороться с ней мне сил не стало,
пред мощью волн упал я ниц.

В крови я выбрался на берег,
повисла жизнь на волоске.
Всё ж, знать, не зря я в Бога верил -
я отлежался на песке.

Жизнь продолжалась.Слава Богу!
Спешил на смену шторму штиль.
Мне в жизни бурь досталось много,
а старый страх я сдал в утиль.

        Однажды, когда я был в классе девятом, наш класс был на вылазке на природу в районе СХИ (сельскохозяйственный институт в Воронеже) на реке Воронеж. И мы устроили игру в прятки. Местность там была такая. У реки узкая полоска луга, а потом идёт довольно крутая гора, заросшая деревьями и кустарником. И вот я спрятался в этом кустарнике на горе и наблюдаю за водящим. Когда он отошёл на большое расстояние, я кинулся застукиваться. А там в некоторых местах этот кустарник был отгорожен колючей проволокой. Я её не заметил, и на всём бегу повис на этой колючей проволоке. В результате у меня вся грудь была в крови, и все девочки меня обмывали, мазали йодом и прикладывали к ранам листья подорожника.
        Был один опасный случай при катании с горы на лыжах. Тоже в Воронеже. Я,  спускаясь в неустановленном месте с горы, провалился в глубокий овраг, доверху засыпанный снегом. И меня там так плотно зажало снегом, что я сам, как не пробовал, не мог выбраться. Хорошо, один из моих друзей заметил, где я провалился, и меня откопали.
        В Подольске, где я работал после окончания университета, через реку Пахру есть мост. Боковины этого моста представляют собой полукруглые высоченные арки. Ширина этих арок около метра. И вот однажды, чёрт меня дёрнул,  пройти по этой арке. Вроде, ширина и не такая уж маленькая. Но когда я оказался наверху, и на меня дул сильный ветер, я посмотрел вниз, и  мне стало страшно. Но всё-таки я спустился благополучно.      
        В заключение, расскажу о забавном случае. Тоже в Подольске зимой с компанией наших сотрудников у нас была вылазка в какой-то дом отдыха. Там был бильярд, хороший стол, много выпивки, танцы и всё прочее. И вот ночью нам вздумалось покататься на лыжах. Там была гора, не очень крутая, но длинная. Мы с неё катались. И я спьяну посадил себе на шею одну девицу и покатился с нею с этой горы. А в конце скорость уже довольно большая. Как я не загремел вместе с нею, одному Богу известно.

            Про котёнка.

     Однажды мне пришлось снимать жильё в Подольске на берегу реки Пахры. Сейчас в этом месте Пахра пришла в запустение, заросла илом и завалена мусором, а тогда она была вполне похожа на нормальную речку. Там можно было купаться и ловить рыбу. И вот однажды я взял удочку и решил половить рыбу прямо напротив дома, где снял жильё. Забросив в воду удочку, я стал терпеливо ждать поклёва. И тут ко мне подошёл маленький котёнок. Сначала он посидел рядом на земле, а через некоторое время расположился прямо на моей ноге. Я был сильно удивлён такой странной и неожиданной любовью и не стал прогонять котёнка. И тут у меня клюнуло. Я подождал некоторое время, дождался, когда поплавок ушёл под воду и резко выдернул рыбу на берег. Неожиданно котёнок, как маленький тигр, бросился на эту рыбу и как-то ловко мгновенно сдёрнул её с крючка. Загадка разъяснилась. Он это проделывал уже не один раз. Он знал, что человек с палкой, заброшенной в воду, ловит вкусную рыбу и возле него можно поживиться.

         Про ворону и кошку.

В Зеленограде около Панфиловского проспекта, где мы с семьёй раньше жили, мы с женой однажды наблюдали прелюбопытнейшую картину. День был очень жаркий. Во дворе на траве разлеглась кошка понежиться на солнце. Недалеко от неё прыгала большая ворона. И вот, эта ворона подбирается к кошке и дёргает её за хвост. Кошка вскакивает и бросается за вороной. Ворона отлетает метров на двадцать. Через некоторое время ситуация повторяется. Кошка опять задремала на солнце. Ворона подбирается к ней и снова дёргает её за хвост. Кошка отгоняет ворону подальше. И вы думаете, что эта наглая ворона успокоилась. Нет, она и в третий раз добралась до кошкиного хвоста. В этот раз кошка уже гнала её до тех пор, пока ворона не улетела далеко за Панфиловский проспект.

           Путешествующие собаки

      Я езжу на работу из Москвы в Зеленоград. И, вот, однажды еду я на метро  и вижу, что в вагоне едет крупная собака без хозяина. На конечной станции «Речной вокзал» все выходят из вагона, и собака тоже выходит. Там около станции море автобусов. Остановка автобуса №400, который идёт до Зеленограда, расположена довольно далеко в ряду других автобусных остановок. Я иду к этой остановке, а впереди меня бежит эта собака. У остановки четырёхсотого автобуса очередь. Собака остановилась. Подходит автобус и в него вместе с людьми заходит эта собака. Она разлеглась на проходе, и все попытки выгнать её на мороз оказываются безуспешными. Она рычит и огрызается.
До Зеленограда автобус ехал минут 50. И собака спокойно доехала до самого Зеленограда.
     Другой подобный случай. В этот раз я приехал в Зеленоград на электричке. Сажусь я на станции на автобус, чтобы доехать до института, где я работаю.
В автобус залазит собака, и тоже попытки её выгнать не увенчиваются успехом. У института я выхожу, и собака тоже выходит. Я провожу в институте занятия со студентами и через несколько часов отправляюсь в обратный путь. И вдруг вижу, что снова в мой автобус садится та же собака. Она нагулялась вдоволь вокруг института (там стадион, отличный лес, может быть, около институтской столовой её ещё и чем-то угостили) и спокойно на автобусе возвращается на станцию, где, по-видимому, находится основное место её обитания. Если бы я не видел эти случаи своими глазами, то в них было бы трудно поверить.



         Ночёвка в стоге сена

   Я учился в последних классах школы и на первых курсах университета в Воронеже в Хрущёвские времена. И школьников и студентов всё время вывозили работать в колхозы, чаще всего на кукурузу. Но мне приходилось работать и на уборке зерна, и на скирдовании сена, и на закладке силосных ям. Однажды студенты решили попраздновать. Повод легко нашёлся. У одной довольно незаметной девчушки оказался день рождения. Отмечали его с размахом с большим количеством самогона. После этого празднования мы (несколько студентов 1 курса, посланных в начале семестра на полтора месяца работать в колхозе на скирдовании сена), будучи подвыпивши, пошли полем из одной деревни в соседнюю и заблудились. Заночевали в стоге сена. Утром проснулись, слышим собачий лай, вылезли на вершину стога. А наша деревня метрах в трёхстах перед нами. Такой у меня опыт ночёвки в сене. Ещё одна подробность: зарывались мы в стог с разных его концов. Но ночью было холодно и мы все зарывались всё глубже и глубже. И когда утром проснулись, то мы все оказались в середине стога, тесно прижавшимся друг к другу.

        П. Л. Капица. Задавайте больше вопросов.
   
        Когда я был молодым физиком и работал в Подольском НИТИ,  я иногда ездил на физические семинары в Московские академические и учебные институты. Так, я пару раз был на семинаре Петра Леонидовича Капицы. Он в это время был уже очень пожилым человеком. И вот что интересно. Зал был обычно забит до отказа физиками самого разного ранга. Капица сидел в кресле прямо перед докладчиком. И кто же был самым непонятливым? Кто задавал больше всего вопросов докладчику? Причём, иногда вопросов вполне тривиальных. Это был П.И.Капица! Дело в том, что он стремился всё понять. Ведь только поняв предыдущее, можно понимать дальше. А остальное подавляющее большинство слушателей стеснялись показать, что они что-то не поняли. Затем непонимания накапливались как ком, и такие слушатели уже вообще переставали понимать докладчика. Поэтому я своим студентам всегда говорю: не стесняйтесь задавать вопросы и старайтесь понять досконально то, что вам объясняют. Только так можно двигаться дальше. Даже когда пытаешься чётко сформулировать какой-то вопрос, то уже в этом процессе что-то начинаешь понимать. А леность мысли приводит к окончательному отупению.

            Портреты

        Молодой специалист

    Был у нас в институте, где я работал, парень. Назовём его Василий. Был он высок, строен, да ещё по спортивному накачан. Было у него несколько первых разрядов: по борьбе, по волейболу, по шахматам и ещё, кажется по чему-то. Когда мы купались летом на реке, он царил на волейбольной площадке, восхищая девушек своей атлетической фигурой. Жить бы ему и радоваться. Да вот беда. Наша русская беда. Крепко выпивал наш Василий. Частенько напивался он в плохеньком ресторанчике, расположенном в двух шагах от нашего общежития, где мы - молодые специалисты - тогда жили. Была у Васи такая маленькая странность. Придёт пьяный из ресторана, а в карманах пиджака по фужеру, которые он утащит из ресторана. Напившись, Вася часто задирался с другими парнями. А драться с ним было опасно - крепкие у него кулаки были. Так его на выходе из ресторана подстерегут противники и сзади кирпичом по голове огреют. И идёт наш Вася домой весь в крови.
    Всё-таки у девушек Вася котировался высоко, и пару раз девушки пытались его захомутать узами брачными. Но получалось у них это плохо. Раз помню ехал я с Васей в электричке, и он мне рассказывает, как одна невеста пыталась его в ЗАГС затащить. Ждёт его на проходной института после работы, а он уже принял дозу хорошую. Нельзя его в таком виде в приличное место везти. Другая "дама" держала осаду прямо в комнате общежития, где он жил. Две недели спала на его койке в компании с другими ребятами. Ждала, когда он появится, чтобы его на себе женить. Сердечная "дама" была. От ласк других парней тоже не отказывалась.  Но Вася упорно скрывался от неё и, пока она не сняла осаду, в общежитии не появлялся.
    Однажды на перроне Курского вокзала Вася свалился под поезд и ему отрезало ногу. Потом он ходил на протезе и надо сказать, что даже это слабо повлияло на его характер. Пил и катился неуклонно вниз. Вот такой характерец наблюдал я в своей жизни.

         Капитан 2-го ранга

   Когда я учился на 3 курсе университета, у нас появился новый студент.  Назовём его А. А. до этого служил на флоте и был капитаном 2 ранга. Это было время, когда при Хрущёве проводили сокращение армии и флота, и А. попал под это сокращение. У него не было гражданской специальности, и он решил поучиться на физическом факультете. А. был значительно старше всех нас, имел большой жизненный опыт и тем был нам очень интересен. В начале первого семестра нас послали в колхоз на 1,5 месяца скирдовать сено. Руководителем над нами поставили некого З. - преподавателя какой-то общественной дисциплины, по национальности грузина. З. неплохо играл на аккордеоне и, насколько я помню, был вполне приличным человеком. Так вот между нашим А. и этим грузином произошёл конфликт, уже не помню по какому поводу. Они выясняли отношения по мужски очень грубо, оскорбляя друг друга. А. назвал З. усатым болваном. Помню, что это был урок, как надо отстаивать чувство собственного достоинства перед кем угодно. Кстати, потом А. пришлось сдавать экзамен этому грузину, и З. поставил А. отлично, опять же показав свой не мелочный характер.
       Из многочисленных рассказов А. мне хорошо запомнился один, касающийся женского притворства. У А. когда-то была жена. К нам он пришёл, будучи уже разведённым. Так вот про жену А. рассказывал так. Была эта дама очень изящная, субтильная. Когда они шли вместе с А., то даже батон хлеба просила нести мужа. И вот однажды А. послали с корабля по какому то делу в город, и вдруг видит он на улице свою жёнку. Эта субтильная дамочка взвалила себе на плечи швейную машинку и чуть ли не в припрыжку куда то с ней несётся на всех парах. Видимо, это был один из случаев, после которых А. составил мнение о дамах как о великих притворщицах. Нас, молодых ребят, помню, сильно шокировали очень циничные высказывания А. о девушках и женщинах.


        Как я ремонтировал часы

      Году примерно в 1970 я с одним другом купили путёвки, чтобы совершить на пароходе  20-ти дневное плавание по Волге по маршруту Москва – Астрахань. В этот год на нижней Волге были  зафиксированы  случаи холеры,  и был объявлен карантин. Поэтому наш пароход поплыл вверх по Волге до Ленинграда через Ладожское и Онежское озеро. Мы посетили Углич, Ярославль, Петрозаводск, Кижи, большое количество церквей и монастырей. Это была уже осень. По монастырям приходилось ходить под дождём. На Ладоге и Онеге штормило. Я вообще-то почти не пью и пиво не люблю. Но я плавал с приятелем, который был большой любитель пива. Он меня вовлёк в беспрерывное питьё. Бутылок  до 20 в день пива выпивали. Иногда в компании с двумя девушками ещё добавляли и водки. Пьянство царило на всём пароходе. Переходя с верхних палуб на нижние,  некоторые пьяные пассажиры летели вниз кубарем. Приплыв в Ленинград, мы провели там двое суток. Посетили некоторые музеи, погуляли по Невскому. Короче, путешествие вышло запоминающимся.
    Так вот у меня что-то произошло с часами. То идут, то остановятся. Решил я их починить. Иду по Невскому, захожу в одну мастерскую. Даю часы, мне мастер говорит: у вас камень один выпал. Починить примерно 5 рублей. А там мастерских на Невском много. Я подумал, может быть, в другой подешевле будет. Зашёл в другую. Мастер мне говорит: у вас пружина погнулась. Мне уже интересно стало. Пошёл в третью мастерскую, услышал третью причину неполадок с часами. Интересно, что цену все говорили примерно одну и ту же. В районе 5-ти рублей. Я плюнул и не стал отдавать в ремонт. Вернулся в Подольск, где я тогда работал, пошёл в мастерскую. Мне ещё какую-то причину назвали. Цена опять 5 рублей. Отдал в ремонт. Сказали: приходи через две недели. Пришёл через две недели, забрал часы, пошёл домой. Метров двести прошёл, часы встали, как и раньше. Пошёл назад, мастер поковырялся минут пять,  и часы пошли и больше не останавливались.

Этому путешествию я посвятил также стихи:

Качало теплоход.
Штормило на Онеге.
Накачивались пивом пассажиры.
Плыл теплоход к Неве,
манил желанный Питер.
Я перегнулся за борт,
ловя губами брызги
Онежской влаги.
Странно волновала
Карелия,
Петрозаводск,
страна озёр и Калевалы.
Кижи в дощечках жёлтых
восхитили.
На Ладоге опять штормило.
И пьяный пассажир с крутых ступенек
с высокой палубы на нижнюю свалился.
Знакомые девицы водкой угощали.
Был Питер далеко
и близко.
Теплоход упорно
продвигался к Неве
и Питеру...

          Как началась война для моей семьи

      Когда началась война, мой папа служил в Брянске в армии. И там же в крошечной комнатушке жили мы с мамой. Папу сразу повезли на фронт в Карелию, а мама со мной 3-х месячным отправилась на свою родину в деревню Волково, Еланский район, Саратовской области ( 75 км от Балашова). По дороге ей пришлось плыть на пароходе по Волге. Она так измучилась со мной, что однажды уснула на лавке, а я, завёрнутый в пелёнки, свалился и закатился под лавку. Она проснулась и, не обнаружив меня рядом, пришла в ужас - сын пропал. Еле меня нашла.
     Всегда, когда мать начинала рассказывать, как она выкручивалась всю войну, чтобы как-то ей с ребёнком на руках выжить, то по её лицу катились слёзы. Отца демобилизовали только в 1946 г.
       Потом она устроилась работать учительницей в школу в Елани, а меня частенько отдавала своему отцу (моему деду Тимофею) и мачехе Матрёне в деревню Волково. Я у них бывал и сразу после войны, поэтому своего любимого деда помню хорошо. Однажды на берегу реки дед возился в огороде, а я с кручи свалился в речку, и деду пришлось меня спасать. В другой раз я с мальчишками побольше купался (ещё не умея плавать), шёл, шёл от берега, пока не стал тонуть. В этот раз меня вытащила какая-то девочка лет пятнадцати. Дед ловил сетью рыбу, и, когда он приносил её домой, бабка Матрёна её чистила на каком-то чурбане. А рядом сидели коты и кошки и облизывались, ожидая, когда бабка кинет им внутренности. Вижу эту картину до сих пор, как живую. Помню там было много терновника. Помню игры на сеновале. Помню, как с мальчишками мы лазим в траве, ища ягоды паслёна. Помню как дед и я с тачками ходили косить траву для коровы. Дед сделал мне маленькую тачку, а косу делать для меня не хотел. Я очень расстраивался по этому поводу.
       Вот характерный случай из военных лет. Когда немцы подошли к Сталинграду, папина родня, которая там жила,  эвакуировалась оттуда и приехала жить к маме. С этим приездом связан эпизод, о котором мама тоже всегда рассказывала со слезами. Бабушка Рая и дед Михаил с детьми – папиными братьями Виктором и Геннадием и сестрой Лидией просыпались и начинали печь лепёшки из муки, которую мама каким-то чудом раздобыла и надеялась с ней прожить зиму. И только когда мука кончилась, Абрамовы пошли устраиваться на работу. Они переехали на хутор Водяное, а для мамы со мной, полуторагодовалым, началась голодная зима. 


*  *  *

Мне припомнилось милое детство –
Старый дом, глуховатый мой дед,
Первый друг – тот, что жил по соседству.
Тому много уж минуло лет.

Торопя миг победы желанной,
Сотню дней напряжённых подряд
Километрах в двухстах от Елани
Бой фашистам давал Сталинград.

Был тогда я – пацан несмышленый –
И не знал, что такое война.
Бегал я по лужайкам зелёным,
А вокруг грохотала она.

Лишь ребячьи имел я заботы –
Всё узнать, стать большим, наконец.
Горевал я, что мать на работе,
Что на фронте Карельском отец.

По ночам за деревней, за балкой
Выли волки, и ветер гулял.
Где ты, дворик с терновником жалким?
В тех краях я давно не бывал.

Там весной  всё в грязи утопало,
А зима всё купала в снегу.
Память лет тех мне в душу запала,
Их забыть никогда не смогу.

Потому что бесценным наследством
Одарили меня те года.
Потому что выносим из детства
Чувство Родины мы навсегда.

<1972>

             Дорожные истории

     В 1968 году я написал стихотворение

Разлучница и сводница – дорога,
Как неизменно я люблю тебя!
В пути проходят все мои тревоги,
В пути острее чувствую себя.

Земного шарика железный пояс,
Горячий пульс и нервы бытия.
Мечты, судьба – гудит электропоезд…
Железная дорога – жизнь моя.
               
        С железной дорогой у меня действительно связано много важных событий. Достаточно сказать, что со своей женой я познакомился на платформе «Берёзовая роща» под Воронежем. Но здесь я расскажу, наверное, не столько важные, сколько любопытные истории, связанные с поездками и полётами.
       В студенческие годы, когда я учился в Воронежском университете, нас студентов часто посылали на сельхозработы в различные районы Воронежской области. Едем мы в поезде, кажется, из Анны в Воронеж. Играем в карты. На третьей полке спит пьяный мужик. Вдруг этот мужик сваливается нам на стол, где идёт игра. Мы его чуть-чуть поддержали. Вроде, он не разбился. Он залезает на полку и продолжает спать. Минут через пятнадцать ситуация повторяется. Он опять сваливается нам на головы. В общем, это повторялось раза четыре. И вот, Бог пьяных бережёт. Похоже, он так серьёзно и не разбился!
       После университета я стал работать в подмосковном Подольске. И, естественно, мне приходилось часто ездить в Воронеж к родителям. В те времена были вечные проблемы с билетами на поезд и на самолёт. Чуть не каждый раз уезжать и туда, и обратно приходилось почти чудом. И вот в очередной раз я пытаюсь уехать в Воронеж. На вокзале билетов нет. Еду в Быково, чтобы улететь на самолёте. Билетов нет. Возвращаюсь на вокзал в надежде, что перед уходом какого-нибудь поезда билеты появятся. Слоняюсь по вокзалу. Встречаю одного знакомого тоже с физического факультета, но на курс меня старше. У него те же проблемы. Но ему удалось с рук купить билет на воронежский поезд, но только до Мичуринска. Я решаю ехать с ним без билета. Заходим мы с ним в общий вагон. Я под видом провожающего. В вагоне обнаруживаем ещё наших знакомых с физфака. Садимся играть в карты. Слышу, проводник идёт проверять билеты. Я пошёл курить в тамбур, надеясь там договориться с проводником, дав ему денег. На моё счастье проводник в тамбур не вышел. Я через некоторое время возвращаюсь в вагон, и мы опять играем в карты. Потом мы с приятелем забираемся на третьи полки и благополучно добираемся до Воронежа.
      Следующая история связана с нашим доблестным Аэрофлотом. Я в Воронеже, и мне надо возвращаться в Москву, поскольку завтра надо выходить на работу. Я пытаюсь достать в аэропорту билет на самолёт. Билетов нет. Сую деньги различным сотрудникам аэропорта (даже буфетчице), чтобы помогли с билетом. Результат нулевой. Раньше (это почти пятьдесят лет назад) в аэропорту никаких жёстких порядков не было. Я вышел на поле, где садятся и взлетают самолёты, и пронаблюдал, как происходят посадки транзитных самолётов. Это помогло мне реализовать следующий план. Самолёт Ереван-Москва с посадкой в Воронеже садится. Кто-то выходит в Воронеже, некоторые пассажиры выходят подышать свежим воздухом. Я смешиваюсь с ними и вместе с законными пассажирами захожу по трапу в самолёт. Сажусь на первое попавшееся место и дрожу от страха, что меня сейчас с позором попрут оттуда. Вдруг чья-то огромная волосатая рука опускается мне на плечи. Слышу, огромный армянин мне говорит: «Я здесь сижу!»  А рядом место свободное. Я пересаживаюсь на него и продолжаю дрожать. Все расселись по местам. Сзади слышу неприятный разговор. Одному мужику, севшему в Воронеже, не хватает места. Стюардессы с пилотами переговариваются: « Будем проверять билеты?» Решили, что в аэропорту произошла накладка  и билетов проверять не стали. Человека посадили сзади на приставной стул. В результате, я умудрился долететь без билета до Москвы.

         Моё первое знакомство с радио и телевидением

      Впервые некоторый интерес к радио у меня появился годам к шести-семи. Моя семья в это время (1947-1948 г.г.) жила в подмосковном селе Пушкино (Это по Ярославской железной дороге, остановка Мамонтовка, в нескольких километрах от города Пушкино, с которым сейчас это село уже слилось). Я тогда часто болел ангинами и прочими болезнями и, лёжа на кровати, слушал радио. Почему-то запомнились трансляции футбольных матчей. С тех пор помню, что вратарём тогдашней команды ЦДКА был Никаноров, а вратарём Динамо – Хомич. Потом в Воронеже у нас был небольшой приёмничек «Москвич», который принимал только средние и длинные волны. У меня в друзьях были радиолюбители, которые собирали радиоприёмники. Они мне дали схему одноламповой приставки к моему «Москвичу», чтобы он принимал и короткие волны. Я эту приставку кое-как спаял и, действительно, слушал на 13 и 16 метрах передачи  Голоса Америки. Правда, сопровождалось это слушанье страшным шумом, которая эта приставка производила. Мой друг - Саша Чернышёв страстный радиолюбитель собирал хорошие профессиональные радиоприёмники. Благо в Воронеже были радиозаводы, и на рынках можно было достать любые радиодетали. Я, будучи у него в гостях, тоже приобщился к слушанью западной музыки и западных радиостанций.  В 1958 г. я стал студентом физического факультета Воронежского университета. Это было начало космической эры. В 1957 г.  в  СССР был запущен первый искусственный спутник Земли. В университете  создали станцию слежения за искусственными спутниками. Мы студенты ночами ходили на эту станцию и фиксировали в специальный журнал каждый пролёт таких спутников. Нам за это дежурство платили по 15 рублей. Стипендия на первом курсе в это время была 220 рублей. После реформы в 1961 г. она стала равной 22 руб. Особая прелесть этих дежурств состояла в том, что на этой станции был огромный военный радиоприёмник, который отлично ловил все станции на всех волнах. Было потрясающе интересно.
    В 1961 г. Гагарин сделал первый виток вокруг Земли. Ажиотаж вокруг этого события был страшный. Говорили, что даже заграничные князья Гагарины были готовы признать его своим родственником. Так вот,  в это время в простых семьях никаких телевизоров ещё не было. В университете был небольшой телевизор, который был установлен на некотором возвышении в актовом зале, и огромная толпа студентов и преподавателей смотрели встречу Гагарина  Хрущёвым на Красной площади. В моей семье телевизора не было ещё и в 1963 г., когда я, закончив университет,  уехал работать в Подмосковье. Первый телевизор мы с моей первой женой купили в 1972 г.

            О моей матери

       Я родился в семье филологов. Мои мать и отец закончили филологический факультет Саратовского пединститута. Они оба очень любили поэзию. Моя мать – Сыроежкина Антонина Тимофеевна (1916-1980) – украинка. Она родилась в деревне Волково Еланского района Саратовской области. Жители этого села – это бывшие запорожские казаки, которых Екатерина II за «плохое поведение» когда-то расселила по России. Язык в этом селе остался почти украинский. Поэтому, когда во время войны мы жили с мамой на её родине, я научился говорить на украинском языке (впрочем, сейчас  я его практически забыл, только, когда слышу украинские песни, у меня наступает какое-то особое душевное умиротворение). В этом селе преобладали четыре фамилии: Волковы, Сыроежкины, Коробкины и Мухины. Причём почти все жители этой деревни приходились друг другу какими-то близкими или далёкими родственниками. Один такой достаточно близкий маме родственник – Григорий Сергеевич Сыроежкин был видным чекистом и внёс некоторым образом своё имя в историю русской поэзии. Он был один из главных организаторов поимки Бориса Савинкова, который потом погиб в Лубянской тюрьме. Как известно, Савинков был неплохим поэтом, писавшим стихи под псевдонимом Ропшин. Григорий Сыроежкин воевал в Испании и по возвращении оттуда был арестован и расстрелян. Впрочем,  вроде бы есть сведения, что его обвиняли в том, что он не верил в то, что Тухачевский был шпионом. В шестидесятые годы Григорий Сыроежкин был реабилитирован, и в деревню Волково прислали какие-то копейки, которые у него изъяли при аресте. Григорий Сыроежкин фигурирует в качестве главного героя в двух романах Юлиана Семёнова. О нём много материалов в Интернете. Есть том из серии «Жизнь замечательных людей» под названием «Чекисты». Там есть его биография.
      Моя мать очень любила стихи Пушкина, и поэтому такие стихи, как «Мороз и солнце, день чудесный…», «Буря мглою небо кроет…» она читала мне в самом раннем детстве, и эти стихи мне очень нравились. Я также помню, что мама читала мне стихи Тараса Шевченко на украинском языке, и эти стихи тоже мне нравились.
       Мама рассказывала, что во время учёбы в институте папа довольно долго добивался её взаимности, буквально от неё не отставал ни на минуту. Впрочем, в институте они так и не поженились. После института мама поехала преподавать русский язык немцам в республику немцев в Поволжье. Эта республика была расформирована в первые дни войны, а её жители были сосланы в основном в Казахстан. Папа же, учившийся очень здорово, по совету и рекомендации А.П.Скафтымова поехал в Москву и поступил в аспирантуру знаменитого ИФЛИ. Вообще, творческий характер отца проявлялся во всём. Например, у отца почти не было музыкального слуха (В отличие от мамы, у которой этот слух был абсолютный. Она рассказывала, что по выходе из кинотеатра, папа обычно запоминал слова звучавших в кино песен, а она запоминала мелодии). Однако папа умудрялся сочинять мелодию песен на свои слова. Я даже помню одну такую песню со словами: “Наша дружба, камрад, как смолёный канат…” Проучился отец в аспирантуре очень недолго. По особому приказу маршала Тимошенко в 1939 году стали брать в армию всех поголовно, даже имевших всяческие отсрочки. В частности, в это же время взяли с первого курса Саратовского университета в армию маминого младшего брата Владимира, который так и застрял в армии до самой смерти. И вот замечательная группа друзей – студентов и аспирантов ИФЛИ, студентов ГИТИС'а: отец, Владимир Архипов, Аркадий Анастасьев, Борис Эпштейн, Владимир Государенко, Даниил Фрейлихер, Иван Хмарский оказались солдатами 5-го полка связи в Брянске. Через некоторое время их перевели в Военно-политическое училище РККА вроде бы учиться, но фактически сделали преподавателями. Папа рассказывал, что они чуть ли не на коленях умоляли генерала не делать их офицерами, чтобы не остаться в армии навсегда. О каждом из этих папиных друзей он мог рассказывать бесконечные истории. Они же активно сопереживали истории папиных отношений с Тоней. Суровый начальник ВПУ полковник Устьянцев вошёл в положение влюблённого солдата – моего отца – и дал ему небольшой отпуск для поездки в Балаково, где работала тогда моя мама. В результате папа привёз Тоню в Брянск, где папа со своими друзьями и отпраздновали скромную свадьбу. Как писал мне папа: “Это была трагедия и роман в духе Бальзака. Некоторые эпизоды – из ряда вон. В мировой литературе я подобного не встречал”. Вся эта компания друзей и встречала маму, когда она выносила меня из роддома в марте 1941 года.
  Итак, когда началась война, мой папа служил в Брянске в армии. И там же в крошечной комнатушке жили мы с мамой. Папу сразу повезли на фронт в Карелию, а мама со мной 3-х месячным отправилась на свою родину в деревню Волково, Еланский р-он, Саратовской области. По дороге ей пришлось плыть на пароходе по Волге. Она так измучилась со мной, что однажды уснула на лавке, а я, завёрнутый в пелёнки, свалился и закатился под лавку. Она проснулась и, не обнаружив меня рядом, пришла в ужас. Потом она устроилась работать учительницей в школу в Елани (это место расположено в 75 км от Балашова), а,  когда я немного подрос, меня мать частенько летом отдавала своему отцу (моему деду Тимофею Максимовичу) и мачехе Матрёне в деревню Волково. С мачехой у мамы были натянутые отношения.  После четвёртого класса мачеха заявила матери: “Хватит учиться, учёней меня будешь”. В результате мама ушла из дома. Днём мыла полы в школе, а вечером там училась. И в институте училась на одну стипендию. А когда отец ехал к Тоне в Саратов, мачеха его обыскивала, чтобы он часом дочери из домашних припасов что-нибудь не увёз. Я в Волково бывал и сразу после войны, поэтому своего любимого деда помню хорошо. Однажды на берегу реки дед возился в огороде, а я с кручи свалился в речку, и деду пришлось меня спасать. В другой раз я с мальчишками побольше купался (ещё не умея плавать), шёл, шёл от берега, пока не стал тонуть. В этот раз меня вытащила какая-то девочка лет пятнадцати. Дед ловил сетью рыбу, и, когда он приносил её домой,  бабка Матрёна её чистила на каком-то чурбане. А рядом сидели коты и кошки и облизывались, ожидая, когда бабка кинет им внутренности. Вижу эту картину до сих пор, как живую. Помню,  там было много терновника. Помню игры на сеновале. Помню, как с мальчишками мы лазим в траве, ища ягоды паслёна. Помню как дед и я с тачками ходили косить траву для коровы. Дед сделал мне маленькую тачку, а косу делать для меня не хотел. Я очень расстраивался по этому поводу.
       Как я радовался приезду в деревню мамы! Она однажды привезла мне что-то вроде комбинизончика. Такого ни у кого из ребят в деревне не было. Я очень стеснялся его надевать. Похожая история была со мной в Воронеже, когда я учился классе в шестом-седьмом. Папа был в Польше с лекциями для преподавателей русского языка и привёз мне очень яркую рубашку в красных и белых клетках. Я тоже очень стеснялся её носить и надевал сверху куртку или свитер, чтобы её не было видно.
     Когда немцы подошли к Сталинграду, папина родня эвакуировалась оттуда и приехала жить к маме. С этим приездом связан эпизод, о котором мама всегда рассказывала со слезами. Бабушка Рая и дед Михаил с детьми – папиными братьями Виктором и Геннадием и сестрой Лидией просыпались и начинали печь лепёшки из муки, которую мама каким-то чудом раздобыла и надеялась с ней прожить зиму. И только когда мука кончилась, Абрамовы пошли устраиваться на работу. Они переехали на хутор Водяное, а для мамы со мной, полуторагодовалым, началась голодная зима.
      После войны, когда отец демобилизовался, он восстановился учиться в аспирантуре МГУ (дело в том, что ИФЛИ к этому времени был расформирован).  Прописал нас у себя на даче в подмосковной Мамонтовке папин  саратовский друг – архитектор Сотников. Благодаря нему,  папа познакомился с несколькими очень известными архитекторами и художниками. В частности, была такая трогательная история. Папа, мама и я были в гостях у архитектора Посохина, и он угощал нас молочной рисовой кашей. Это были голодные послевоенные годы. В Подмосковье были случаи людоедства. Хлеб выдавали по карточкам. Весной, когда у нас кончалась картошка, мама посылала меня в подвал, может быть, в земле мне удастся отыскать хоть одну картофелину. И вот я впервые в жизни попробовал молочную рисовую кашу. Мне она страшно понравилась. Я съедаю несколько ложек этой каши, толкаю маму и говорю ей тихо: давай остальную кашу оставим на завтра. Мама объясняет гостям ситуацию. Взрослых она прошибает до слёз.
    Когда отец закончил аспирантуру и защитил диссертацию о творчестве Маяковского, наша семья переехала в Воронеж, где отец стал сначала доцентом, а потом профессором на кафедре Советской литературы, которую он сам и организовал.  Моё знание биографий великих показывает, что в семейных делах эти великие были, как правило, великие эгоисты. Не стоит даже приводить примеры, есть только единичные примеры обратного. В некотором смысле это очень естественно. Если быть хорошим семьянином, то на великие дела просто не хватит времени. Здесь мой папа вполне соответствовал этому стандарту великих. Я не припоминаю случая, чтобы отец в доме вбил хотя бы один гвоздь. Он за всю жизнь не удосужился узнать, что электрический ток течёт по сплошному проводу, и мне примерно с двенадцати лет приходилось самому чинить всякие утюги, электроплитки и тому подобные вещи. Заезжая к нам в Москву, проездом в Малеевку, и, всё-таки зная о существовании внуков, не было случая, чтобы он позаботился о какой-нибудь для них игрушке. Моя мама была отцу великой помощницей в его делах, она освобождала его совершенно от домашних дел, терпеливо выслушивала его бесконечные монологи о литературе, была в некоторых случаях полезным критиком. Но всё-таки отсутствие какого-нибудь участия в её делах со стороны папы, её приводило в уныние. Хотя она (по образованию филолог) в молодости в талантах тоже была далеко не последняя, но ей так и не удалось завершить диссертацию, которая у неё уже была почти готова. Папа вызвал её из Москвы, где она её завершала, сказав, что он не может без неё работать. Мать была очень добросовестным человеком и прекрасным учителем. Её ученики переписывались с ней в течение многих лет, после окончания школы. Когда мы переехали в Воронеж, она стала работать преподавателем на кафедре русского языка в Воронежском университете. Ей пришлось разработать несколько важных курсов по лингвистике. Она работала над кандидатской диссертацией «Обращение в русском языке», и у неё уже были хорошие публикации по этой теме. Она преподавала русский язык для немецких студентов, которые учились в ВГУ. Эти студенты относились к ней с обожанием. К сожалению, последние 13 лет своей жизни она прожила полупарализованной после инсульта.
       В целом мама прожила очень трудную жизнь. Осталась без матери в возрасте 4 лет (мать - Анна умерла в 1920, когда от чахотки умерло половина деревни Волково), училась на одну стипендию, сбежав от мачехи, которая не давала ей учиться после 4-го класса. Мама рассказывала, как закончив институт и приехав на работу учителем в республику немцев в республику немцев в Поволжье, она на первую зарплату пошла на рынок, купила крынку молока и смогла вдоволь его попить. Какое это было для неё чудо! Потом в войну, когда мой отец (её муж) воевал, она осталась одна с младенцем на руках. Я родился в марте 1941 г. У мамы было два брата, и она всю жизнь мечтала о родственной женской душе, о дочке, внучке, которых собиралась назвать Наташей. Но у неё два сына, а внучки она тоже не дождалась, т.к. рождались Миши, Володя, Женя, Игорь. Только через несколько лет после её смерти в семье моего брата Сергея, наконец, родилась Наташа, которую назвали так в память о маминой мечте.
    Ещё несколько слов о моём дедушке Тимофее. Я знаю, что по его линии в деревне Волково у них было прозвище "Писаревы", что означает, что они знали грамоту, когда другие в деревне были неграмотные. Сам Тимофей был бухгалтер и по маминым словам был настолько умным человеком, что к нему за советом приходили из соседних деревень. Я думаю, что уже то удивительно, что все дети Тимофея: мама, братья Иван и Владимир получили высшее образование, дядя Ваня стал кандидатом педагогических наук, дядя Володя прекрасно рисовал. Правда, что касается личной жизни деда, здесь он вёл себя, по-моему, не лучшим образом. Когда умирала в 1920 г. бабушка Анна, она говорила деду: "На ком хочешь женись, только не на Матрёне". Но после её смерти он таки женился как раз на Матрёне. У неё уже было двое своих детей, и к детям Тимофея Ивану, Антонине и Владимиру отношение к неё было значительно хуже, чем к родным детям.

На фото: папа, мама и я (1950 г.)