возвращение

Кэтрин едет поездом до Бургоса.
Кэтрин глубоко несчастна, пока колеса
Наконец не замрут и не замолчат.
А пока у Кэт на душе печать.
Она научилась видеть дальше чужого носа,
Заходить без стука, приказа, спроса,
Она может построить любого босса.
Но сейчас вспоминает формулу медного купороса,
Чтобы не зарыдать.

Она почему-то устала и измоталась,
Хотя прошло ничего - лишь такая малость,
Как три месяца без звонков и встреч.
Одно лето лишь взять и отсечь.
Кэтрин много ездила и скиталась.
На неделе третей, по Токио пробираясь,
Понимает, что дома таки осталось,
То, зачем засыпалось и просыпалось.
И теперь из души течь.

Голос Кэт внутри всю жизнь шепчет глухо,
Мол, Он Твой. У нее нет слуха.
А в июне прорезалось как у Баха,
Что впору теперь лишь скучать и ахать.
И фантазии, надоедливая же муха...
Вот с утра, спросоня целует ухо,
Трется носом в плечо, нежность хочет унюхать.
И у Кэт почти не хватает духа,
Чтоб сейчас не плакать.

Она в спешке брала билет на поезд.
Искушал не ехать дурацкий полоз -
Змей неловкости, детского страха.
Мол, поплачь и забудь, дуреха.
Наша Кэт не за то боролась.
Быть слабачкой? Вот это новость.
Кэт звонит ему и срывает голос,
Где-то тихо внутри ликует совесть.
Кэт ловит такси боевым замахом.

...

Кэт виснет на шее, сбегая с горки.
Он недвижен в дурацком костюме-тройке,
Не дозваться ни на какой обед -
Он в руках держит целый свет.
У нее прорывает плотины и все подпорки.
Она сбрасывает кожуру и сдирает корки,
Срывает бумагу, разворачивает обертки,
И ревет, забывая былые терки.
Наша маленькая, глупенькая Кэт.