Два аминя над подпольным чаем

1.

Рафинад сырое поле
помогает запивать
чаем сваренным особо
сердцем, что болит стучать
в гробовые эти
своды,
в храм
свободы
от беды,
если в кране нет воды,
значит в мире - много злобы,
тут и сахар не поможет,
разве что сакральной дрожи
ток над листиком сухим,
он дарует волю
боли -
херувим,
браток,
листок
с нервным почерком моим
пьющим через тлен стихи,
что растут,
то там,
то тут,
хорошо на свете
с ним -
сладко в кухне мы сидим,
взгляд в окошко - пилигрим,
в небе - Мекка, в небе - Рим,
Петербург, Москва, Воронеж, речка Чёрная, Вторая,
строчка - вечный жид
обид,
что в прощение вбивают,
когда Муза
говорит
председателем союза
всех, в ком
стих,
как дом
горит
и над прозвищем: "Нелепый!" -
восстаёт светло из пепла
тем, что сразу
и сластит,
и горчит,
и дикобразом
прорывает
холм
за склепом,
глубины растущей полн,
верный фазам
вдохновенья,
вольным Фениксом парит,
приземляется драконом,
вод седых колеблет лоно,
переменно-тихим дном
убаюкивает волн
лад,
рождённый зорким слухом,
душит сном
наземный ад,
небесам юдольным -
брат
с чаем каторжно-подпольным,
только слову - в жизни рад
духом
жаждою томимым
без одежд
надежд -
утрат,
сам себе за серафима,
то базар, то каземат
рассекает его грудь,
в небо открывая
путь
милостью святынь
хранимых
средь пустынь
из сахарина
вымышленных благостынь...

Всё.

Аминь.


2.

Рафинадины домов
белых, розовых
и серых
из зелёной
пены
чая
кронных чаяний
торчат,
крайней степенью
отчаянья,
видевший страданья
взгляд,
покидая мира
здания,
обретает мироздание
звёзд, что с Богом
говорят
слепотой
корней смиренных
над извечной бездной бед,
вырабатывая свет
блеском кремня
сквозь туман,
в бурку кутаясь
раздумий
над отказом
от услад
жизни бренной,
бреду рад
стиховому,
тот, чьи вены
ржавой бритвы
помнят ласку
в сказке
инея
стены
над присядкой
до упада,
моё сердце жизни радо,
уходящей от распада
змеями живой воды
сквозь шлифованные виды
мраморно-гранитной славы,
что отмеривают гниды
слепо-слышащей фемиды,
для которых стих -
забавы
ради
времени
уток,
а в моей простой тетради -
водопад на водопаде
там, где вечности глоток
отпускает между строк
побывавший в зоосаде
беркут духа,
что извлёк
из клетушек чинной глади,
коей ткач -
лесоповал,
прозябания урок
в окоём,
в котором Бог
упраздняет злой оскал
смертью съеденных дорог,
воскрешаемых напевом
древа
жизни,
что в отчизне
искр от искреннего слова,
мудрого сжигает змея
дел от чрева,
чей исход -
дружный пир червоточенья,
честный раб стихотворенья,
упраздненью смерти рад,
знающий червей
в лицо -
подношу им суховей
Музы истовой моей,
закрутившей жизнь в кольцо
всех начал и всех концов,
вне венцов
от подлецов,
что под горним ветром пенья
из мехов от вдохновенья,
без труда
мой стих
сжигал,
поднимаю свой бокал
с чаем, что для многих -
яд,*
за счастливые дороги
всех на свете
в "навсегда",
что лишь духу
звёздно светят -
непривязанные к уху,
тиной взятого пруда
фондово-журнальных благ,
пахнущих кровавой псиной,
за которою - барак
и овраг
плющом
заросший
за малиной
осетина
иродовых
злых
услад
с блюдом
блуда
золотым
с головой
святой
над ним,
пью свой
чай
сквозь мир оглохший
и врастаю невзначай
в выстраданный зодиак
строк вне врак.

Аминь.

_____________________________________
*
Колымских вьюг
рецепты
цепким
в нём
огнём
горят,
врачуя тем тоски острожной
злой
недуг,
когда ты вольной
воле
и лишённый
поля -
друг
подкожной
дрожью,
жаждущей небес бегущих над твоей сквозной
дорогой
в юрту Бога -
круглую, как шар земной
в родной
ладони
неба,
хлеба
вне,
в огне
агоний,
сжигающих лишь то, что здесь - убого...