Новый сборник Киммерии - продолжение 3

КУЗНЕЦОВА ТАТЬЯНА

Ночь в Феодосии

Ночь в Феодосии тиха.
Она – задумчивая дева –
Одета в черные меха,
Величественна – королева!

Она, романтики полна,
По набережной долго бродит,
И фрейлина ее – луна
За ней повсюду следом ходит.

Была знакома ей мечта
И Айвазовского, и Грина,
И ночь пьянила красота
Стихов Цветаевой Марины.

И в королевстве темноты
Звезд мириады – девы свита –
Блистают в небе, как цветы.
Ночь хороша, как Афродита!


*  *  *

Хожу по залам галереи,
Как по прекраснейшей аллее,
Среди красот неповторимых,
Марины гением творимых.

И слышу песни волн лазурных,
Порой отчаянных и бурных.
Мой город, небольшой, приморский,
Влюблен в их песнь, как Айвазовский.


*  *  *
У крымской осени своя мелодия,
Которую суметь услышать надо.
Природы удивительной рапсодия
Для сердца и души моей – услада.

И в каждом дивном звуке вдохновение
Ищу я, вся в объятьях листопада.
Как чудо, я ловлю прикосновение
Торжественного сказочного лада.


КИРКЕВИЧ ГАЛИНА

Миндаль

Душа уносится с мечтою
В небес безоблачную даль.
Шатёр раскинул надо мною
Благоухающий миндаль.
Тепло коснулось голой ветки,
Зажгло цветением апрель.
То пеленою тонкой сетки
Разлил художник акварель.
Повисла облаком лиловым
Прозрачно-тонкая вуаль.
До боли сердцу так знакомый,
Весной в цветении миндаль.
Весна спешит в лучах рассвета,
И мне ушедшего не жаль.
Кружит в саду метельным цветом
Благоухающий миндаль.


ЛИТВИНОВА СВЕТЛАНА

*   *   *

Какие тихие деревья в снегопад,
Как будто стыдно им чернеть
                в объятьях белых.
Мне снег не нужен,  ты ему не рад.
Ворчим мы  на погоду между делом.

Последний, слякотный и тяжкий вздох зимы.
Последний снег, последнее признанье.
А я гадаю до сих пор, что значит «мы»:
Смех  на двоих или вдвоем рыданья?

Жизнь снегопадов по весне так коротка,
Восторженность паденья и – прозренье.
Земля черна, но прозелень ростка –
Награда за твое долготерпенье.


*   *   *
Трубой горниста утро сдует сны.
Тоска вечерняя, любовь нездешняя
Уснет, калачиком свернувшись, до весны,
Лишь иногда врываясь в душу грешную.

Дыханье затаив, насторожилась ель.
Смолой на ветке стынет одиночество.
Я загадаю, что придет апрель.
И в этот раз свершится, что пророчится.

Пошли нам, Господи, терпенья и любви.
Прости нам, Господи, жестокость и неверие.
Огни горят. Любимый! Позови!
Я в день морозный открываю двери.


*   *   *
Декабрь. Мне вновь под ноги бросили
Обрывки серого плаща –
Наряд убогий крымской осени,
Увядших чувств холодное «прощай».

В седом окне морщины веток серые.
Слепым касаньем губы ранит снег.
Мне остается шепот: Отче! Верую! –
Когда грехом клокочет бабий век.

Спешит упасть в земное, необъятное.
И я, запутавшись в прогнозах,
как в загадках,
Встречаю день, где снег
асфальта пятнами
В земных объятьях дремлет...
без остатка...


*   *   *
Стряхнув с себя обиды позолоту,
Октябрь тепло растратить не спешит.
Светлеет радостью
                день вызревшей души.
Уснула мать, свершив свою работу.
Букетов роскошь – осени мазок.
Ковер иссохших слез на тротуаре.
И, задохнувшийся в рассудочном угаре,
«Последней осени»
                звучит
                прощальный рок.


*   *   *

В моих глазах – июля позолота.
В твоих –
          октябрь тревожит паруса.
Плевком свинца
               в груди –
                разбор полетов.
Обряд венчанья – зноем в небесах.


Цветная сыпь
                усеяла куртины.
Сезон тревог и воспаленных рифм.
Рожает оползень
               двуякорная глина,
Сыпучим ветром
              лица одарив.
Тысячелетий спор,
                прозрачность пепла,
Аскета дар,
          стыдливость потаскух –
Все это мы,
           которым,
                дав ослепнуть,
Судьба в награду
                обостряет слух.





МАКСИМОВА РУФИНА

Июль в Феодосии

Опять июль гуляет оголтело,
испытывая суетный народ.
Гоню своё просоленное тело
в открытый жадно шумный
пляжный рот.
Стекает зной на землю
с каждой крыши,
поверхность моря
в солнечном огне,
и над песком, что раскаленно
дышит,
как Фрези Грант, парю
в июльском дне.


Грустная картина

Вот в объективе грустная картина:
кривая улочка седого Карантина,
на ней асфальт растрескался недавний,
из-под него на мир взирают камни –
безвременные, без понятья старость –
былых эпох наследие осталось.
Изгиб старинный, уличное сальто.
Мы укатали прошлое асфальтом.


Феодосийская зима

Зима измучена теплом,
оно её не отпускает,
сдавило, будто бы тисками,
и ветер истово ласкает
окна немёрзлое стекло.
Феодосийская зима,
ты так мистически случайна,
крадёшься или вдруг отчаянно
завьюжишь сонные дома…
Феодосийская зима.


Горят фонари

А море молчало,
остылое море молчало,
залив опустевший
устал по ночам говорить,
лишь лодку качало,
зелёную лодку качало,
как чудо-полоску –
земли зеленеющей нить.
Вчера ещё волны
растрёпанные одичало
десантом на берег бросались,
как в прошлой войне,
но сила причала
солёную ярость встречала,
сквозь век уходящий
себя подставляя волне.
Сегодня всё тихо,
безветрие осени поздней,
где можно грустить
и возврата былого хотеть…
Горят фонари,
а столбы, как гигантские гвозди,
всё тянутся в небо,
мечтая куда-то лететь.


Мир Грина

Я ухожу в который раз незримо
от грубых слов, от бешеной жары
в сообщество, построенное Грином,
в живущие по-гриновски миры.

В них тоже есть жара, мороз и слякоть,
но в бухтах алых парусов не счесть,
душе людской там не пристало плакать,
тем более терять надежду, честь.

Там, отдыхая от желаний праздных,
от суеты, растерянности дня,
я нахожу всё то прозрачно-разное,
что возвышает душу и меня.

За первые фантазии уроки
благодарю тебя, учитель мой,
мосты в твои миры – слова и строки,
бегущие, как волны, за кормой.

Идти ли, не идти в поход построчный
вослед за Грэем – мне дано решать.
Вновь уплываю в мир воздушно-прочный,
где так легко фантазией дышать.


Дворики

На снегу, по-ноябрьски тонком,
тень беседки, что холодом полнит.
Стылый двор меня помнит ребёнком,
стылый двор меня прежнюю помнит.
Узких двориков суетных тени –
негативы космической плёнки,
сеть загадочных переплетений,
как и снег по-ноябрьски тонкий.
Эти дворики – выход в былое,
всех порталов незримые сети.
Сохраняется доброе, злое
на судьбы одинокой планете.


Свершится пусть!

Осенний ветер завладел цветами,
он их в садах растрёпанных настиг.
Грусть осени стоит в глазах Цветаевой,
и падает на лист осенний стих.

Вновь женщины – не модницы и модницы –
сегодня в немоте своей кричат,
всё так же на любовь земную молятся,
и грусть в глазах цветаевских девчат.
Вновь прячут под осенними одеждами,
под напускной бравадой всякий раз
напитанные вечными надеждами
мечты на чудо-грусть любимых глаз.

И осень крикнет им: «Свершится пусть
любви всеочищающая грусть!»