Всеволод Гаршин

Однажды, грязный и оборванный, никому не известный молодой человек с горящими глазами, ворвался в дом графа Льва Николаевича Толстого в Ясной Поляне и потребовал немедленной аудиенции у великого старца.

С недоверием глядя на голодного и давно не бритого бродягу в рваном плаще, прислуга объявила незваному гостю, что «их благородие заняты (то ли с Богом борются, толь жену лупят, а может и в поле пашут - босой), и принять никак не могут-с».

Однако, после непродолжительного, но бурного скандала, некрасовская сцена «У парадного подъезда» была разыграна по иному сценарию. Шатавшегося от возбуждения и усталости оборванца пропустили в графские апартаменты.
 
Когда Всеволод Гаршин, ибо это был именно он, наконец-то увидел пред собой бородатую совесть русского народа, то с порога безапелляционно заявил: «Прошу вас немедленно дать мне рюмку водки и хвост селёдки!»

Это, в общем-то, мало примечательное для истории русской литературы событие произошло в 1880 году. Гаршина в это время искали в Москве. Существует версия, согласно которой Гаршин ушёл из Москвы пешком, и месяц скитался, побираясь, по деревням и сёлам, пока не добрался до имения Льва Николаевича в Ясной Поляне.
 
В примечаниях Н. Фельдмана к новелле Акутагавы Рюноске «Вальдшнеп» сказано, что у Гаршина к тому времени уже развивалось психическое заболевание. Экое-то деликатное оправдание! Акутагава и сам писал эту новеллу, стоя на пороге психушки, а, выйдя из неё, в возрасте тридцати пяти лет, как и Гаршин, покончил с собой.

Кстати, Владимир Порудоминский в своей монографии о Гаршине описывает эту встречу несколько иначе, как-то, более каламбурно. На недовольный вопрос Толстого «Что вам угодно?», Гаршин ответил: «Мне угодно рюмку водки и селёдкин хвост».

О Гаршине говорили критики: «Певец самоубийства». И это действительно так. Все его рассказы заканчиваются добровольной смертью героев. Сам он был тяжело болен, – периодически попадал в различные психиатрические клиники. Было совершенно ясно, что рано или поздно он покончит с собой. Может быть, эта навязчивая идея – бесконечно продолжающееся самоубийство своего alter ego – литературного героя, и является исходным пунктом всего его творчества.
В новеллах Гаршина обыгрываются разнообразные варианты добровольного ухода из жизни, каждый из которых, автор тщательно примеряет на себя. Во избежание полного и окончательного безумия, Гаршин собирается сойти с дистанции за шаг до финиша.
 
Здесь уместно вспомнить мсье Мопассана, который, узнав о наследственном сифилисе и неизбежности последующего «превращения в животное», всегда носил с собой пистолет. Мопассан наивно полагал, что в последний момент успеет пустить себе пулю в лоб, и тем самым, прекратит все это безобразие. Заботливые друзья не дали ему застрелиться, и отправили его умирать в сумасшедший дом.

Итак, в каждом из гаршинских героев легко угадывается личность автора, который в процессе всего своего творчества моделировал собственное самоубийство.
Тем паче, что болезнь его носила наследственный характер: на старости лет тихо помешался его отец, а старший брат Всеволода застрелился в двадцатилетнем возрасте, из-за несчастной любви.

За две недели до смерти Гаршина, жена (отважная, кстати сказать, женщина) привела его к доктору Фрею, в клинике которого Гаршин некогда лечился. Целью визита было – в очередной раз поместить тридцатитрёхлетнего писателя на излечение в психиатрическую лечебницу.

Возможно, лечение продлило бы страдания больного, но конечного результата всё равно бы не изменило. Природа сильнее любви.
С другой стороны, не исключено, что Гаршин успел бы написать ещё несколько рассказов. Ведь свои последние произведения – прекрасные сказки-притчи «Сказание о гордом Агее» (1886) и «Лягушка – путешественница» (1887), а также рассказ «Сигнал» (1887), он создал, будучи тяжело больным человеком.
Фрей отказал Гаршину в госпитализации и отправил его домой. Когда кто-то из ассистентов спросил Фрея: «Может быть, его действительно следует поместить в клинику?» – прозорливый эскулап ответил: «Да он же через два дня покончит с собой! Зачем моему заведению самоубийца! Пусть лучше сделает это в другом месте».

Доктор Фрей оказался прав. Гаршин сделал это, хотя и несколько позже, бросившись в лестничный пролёт. На красивую героическую смерть сил уже не хватило. Всё было предопределено: творчество – болезнью, болезнь – творчеством, а смерть – и тем, и другим.

Не дай нам Бог сойти с ума,
Уж лучше посох, да сума…

Добрый и мудрый «дедушка русской литературы» В.Г. Короленко назвал один из рассказов Гаршина «жемчужиной художественного пессимизма». Мне кажется, эту фразу можно было бы поставить эпиграфом ко всему творчеству вольноопределяющегося с грустными глазами -  Всеволода Гаршина.

23.09.96.