про страшное

Она ему улыбается, держит за руку, заглядывает в глаза,
она очень старается и уверена, что не зря,
у неё складочка к складочке, огурцы в баночке, редкий цветок в горшке,
она смеётся – на щеках ямочки, у неё кольцо на руке,
она поймала и она поймана – теперь держись, не уйдёшь,
она заполняет собою комнату, как пустую ёмкость осенний дождь,
она никому не верит, ни себе, ни ближнему, она знает, где что по чём,
она закрывает двери на верхние, нижние, у неё ко всему свой особый счёт…
(она выключает свет…
она выключает свет…
она выключает свет…
та-да-дам…)
И вот наступает ночь, время тёмное, где нет никого ни против, ни за,
и она встает и идёт сквозь комнаты, но странно блестят у неё глаза,
она глядит на него… но как быть ей?.. и что ей делать?.. она дрожит,
она его больше, чем ненавидит – она без него не желает жить,
и он во сне почти задыхается, и просыпается, и хрипит:
«панночка, панночка!.. – голос срывается, - не трогай меня, уходи!..»
Сердце его от ужаса ёкает, они одни, никого больше нет,
с полки срывается томик Гоголя и летает по комнате рядом с ней.
И он желает это развидеть, (а сердце бьется, что не унять),
а она его больше, чем ненавидит - она не может его понять,
потому что не с ней он, не с ней он в мыслях - непотопляем и невесом,
не там, где адрес и где прописка, а где-то глубже, чем дно и сон…
и она чёрной бездной глядит на милого, и не сводит с милого тёмных глаз,
а смогла бы его убить – то убила бы, и оправдание бы нашла…
(но вот – звонок -
наступает утро,
наступает утро,
наступает утро…)
Он разбит на сто лет, сто зим, наступает не дзен, а дзинь, перепутаны бред и явь, он встаёт, он ни трезв, ни пьян,
он встаёт и глядит в окно, вот уж год на душе темно, холод, холод до самых пят, тащит волоком в день себя,
 тащит как-то, хоть нету сил...
...- Милый, завтракать!.. Чай остыл!..