Письма из усадеб

1.

Р.Р.

Кириллыч держит Лозовеньки.
Не выдрыганцы, вытребеньки –
лишь то, что родственно душе,
хранит просторное именье:
семи берёз стихотворенье
и торс наяды неглиже.

Плюс – изваянье Нефертити, -
дошедшее в хохлацкий Сити
посланье фараонских дней, -
покоится на пне дубовом
в единодушии здоровом
с пейзажем здешних зеленей.

А за двором растёт клубника
в соседстве с грядкой базилика,
укропа и иной травы.
Худого пса жалеет кошка,
и празднично цветёт картошка
над сухожилием ботвы.

Июньский зной, щедроты лета!
Сплыла Одетта из балета
в прохладу подлинных озёр.
А солнечный посланник Пушкин
в сей день рождён. И на опушке
усадебной палим из пушки. –
Кириллыч на придумки скор.

Он сыплет горстью чёрный порох
и вслед пыжей газетных ворох
стволу заталкивает в зев. –
И бронза бранная литая,
на завитушках золотая,
грохочет мощно, аки лев.

Добавлю к фейерверку сноски:
там был цитируем Кленовский,
где Лосиевский тост держал.
И я там пил. Да жаль, немного,
зане в обратную дорогу
руки тверёзой ждал штурвал.

Прожить бы день, а век – послать бы!
Добро – не вымерли усадьбы,
где может жимолость расцвесть,
где рукописная страница
из прошлого не постыдится
промолвить: «Честь имею, честь!»

Укрылись в зелень Лозовеньки
от города, где беса деньги, -
братка и комсомольца нал, -
навозною взбухают кучей.
Послать бы век – несчастный случай,
убожества полуфинал.

Нечистой силой мечен базис.
А потому - живой оазис,
этнографа колодезь-кладезь,
вольно мне помянуть словцом
и средь берёз, чьи думы кротки,
заесть святой мерзавчик водки, -
с огня, с казацкой сковородки, -
печёным, - Естедей! – яйцом…




2. Дворянское гнездо

С.Э.

Яичница – БитлЫ. Томатный сок – Rot Энгельс
и Карла красный рот, язвящий капитал.
Я завтракал в «Струе», и пан СтанИслав Эллис,
приятель давний мой, к себе меня зазвал.
Глазунью я клевал в кафе, в «Струе зеркальной»,
в «Струе» же на Сумской нагой пиит-хорват
плескался и гремел метафорой сакральной
про «Синее вино» - лет сорок пять назад…
Но это к слову, так… Ведь математик Эллис
давным-давно в своё поместье звал меня.
Но чтоб квадрат вписать в овал, окружность, эллипс,
мне лично нужен срок серьёзней, чем полдня.

И потому я год иль более решался
откликнуться на зов дворянского гнезда.
Профессор ведь - из тех, в чьих генах бродят шансы
на то, чтоб на груди алмазная звезда,
на ленте голубой иль алой, воссияла.
«Ну что ж, - ответил я, - хоть завтра в три часа…» -
Холодная гора, окрестности вокзала,
плюс старого бойца прицельные глаза.
Стас Эллис вправду был отменный фехтовальщик
в былые времена. Поскольку в стригуне
бурлила предков кровь, миндалеглазый мальчик
калил свой эспадрон на правильном огне.

А как иначе жить наследнику походов –
крестовых, не простых, в количестве трёх штук!
Холодная Гора – скамеек, огородов,
махровых цветников последний тёплый друг…
Не зря я отмыкал затворы паладина,
где к тёмной умбре лиц наследственных холстов
сквозь окна долетал багрянец георгина
и отблеск-переплеск шафрановых плодов.
Не зря я отворял калитку крестоносца
и свежую эмаль награды обмывал.
Приор опять зовёт. Дождусь теперь морозца,
глядишь – и ко двору дворянскому придётся
сей, не придворный мой, но вольный, мадригал!