Ангельская душа

               

 АНГЕЛЬСКАЯ  ДУША

                глава первая


Штор не было, а потому луч солнца беспрепятственно скользнул через окно в комнату и остановился на стене с выцветшими и местами, отклеившимися обоями. Полумрак, до сей поры скрывавший жильё, рассеялся, и сразу же проявились очертания мебели и вещей, находящихся в квартире, убранство которой состояло из старого расшатанного дивана, кровати, шифоньера и двух стульев с высокими спинками, на которых висела какая-то женская одежда. На давно не беленом потолке висела люстра, дешевая и состоящая из единственной лампочки и абажура. На стене находилась прибитая на гвозди и наполовину пустая книжная полка с размещёнными  на ней как учебниками для учащихся средней школы, так и несколькими томами художественной литературы, преимущественно классики. Но были и три-четыре совершенно новенькие книжки в ярких  суперобложках, на которых красовались обнажённые девицы в различных пикантных позах. Фамилии авторов этих произведений практически ни о чём не говорили, поскольку они принадлежали создателям «бестллеров», которыми последние несколько лет были переполнены полки книжных магазинов.
Человек, спящий на железной, с обрезанными дугами кровати, переконстру-ированной неизвестным народным умельцем в импровизированную софу, по-шевелился, и ложе, состоящее из жесткого уголка и полу ржавых пружин, про-тивно заскрипело. Подтянув до подбородка залатанное разноцветными лоскут-ками ватное одеяло человек притих, но ненадолго, ибо отдохнувшее за ночь тело просило движений, а потому человек вновь повернулся но бок и свернулся клубочком.               
 -   Нин, перестань вертеться, - послышался полу раздраженный и совсем еще девичий сонный голос, - Я и так из-за твоего скрипа почти всю ночь не спала. Ну, чего ты постоянно крутишься как юла?
Нина благоразумно промолчала, из опасения навлечь на себя гнев старшей сестры, проглотила, вырвавшийся было вздох и, по-прежнему не открывая глаз, замерла в надежде понежиться в постели еще с полчасика.
Но сонливость как-то разом улетучилась; не было той приятной дремотной утренней истомы, известной многим людям, как пробуждение на заре, которое бывает особенно чудным в воскресные дни и неизменно в тот миг, когда чело-век находится в переходном состоянии между сном и бодрствованием. Как впрочем, отсутствовало и то, что почти всегда делает его таковым, а именно: еле слышных шагов матери, вставшей еще до восхода солнца и уже несколько часов подряд хлопотавшей у раскаленной плиты, с исходящим от нее аппетитным запахом домашней выпечки. Несказанного материнского света в глазах в момент ее прихода в детскую спальню. И ласковых родительских рук, заботливо поправляющих одеяло разметавшемуся во сне чаду.
Не было той воздушной безмятежности, которая окружает детей во время их отдохновения под надежным родительским оком. Как впрочем, не было и при-сутствия защищенности детства.
Тело снова запросило простора, и Нина, напрягшись в ожидании нового окрика сестры, осторожненько повернулась на спину, но кровать все же преда-тельски скрипнула. Девочка замерла,  подобно испуганному зверьку, и при-тихла, но на этот раз сестра не проснулась.
Открыв глаза, Нина посмотрела на часы, было около шести утра. Вставать не хотелось, да и не нужно было. Шел август месяц и до занятий в школе остава-лось чуть меньше месяца.
Но и лежать без движений было трудно, и девочка, медленно откинув одеяло, стараясь не шуметь, встала  с постели и, ступая по крашеному полу, на цыпочках пошла в кухню.
Нина оказалась худенькой, угловатой, только-только начинавшей формиро-ваться девочкой двенадцати-тринадцати лет, одетой в майку и трусики, и оттого казавшейся еще совсем ребенком. И, если бы не удивительные, отливающие чистейшей медью волосы, почти полностью укрывавшие ее спину, она могла бы казаться совершенно бесцветным созданием. Курносая, с гибридным разрезом серых глаз, длинноногая, с коротким туловищем; она могла бы вызвать усмешки читателей, увидевших ее воочию. Но, повторяю, ее изумительные темно-красные волосы вызывали невольное восхищение и уважение этой юной особой. Волосы заменяли, дополняли и покрывали все несовершенство подростка.
На кухонном столике находились пустые бутылки из-под водки и пива. Ле-жали куски хлеба и кости от рыбы, на которых по-хозяйски расположились му-хи и вездесущие тараканы, часть которых мгновенно среагировала на появление девочки и бросилась в спасительные щели, а остальные продолжали, как ни в чем ни бывало завтракать остатками вечернего пиршества.
С недетской злостью, посмотрев на тараканов, Нина подняла с пола бутылочку с надписью «Дихлофос», но убедившись, что она пуста, бросила в ведро с мусором.
Наполнив чайник водой, девочка поставила его на плиту. Затем, когда вода нагрелась до кипения, она стала с нескрываемым наслаждением поливать надоевших насекомых. Через минуту с «колонизаторами» было покончено, но, к сожалению только, до прихода ночи. Профилактика лишь несколько уменьшила их популяцию, да нагнала страху. От испуга, девочка это знала, точно, они опомнятся, /подобное мероприятие она проводила, едва ли не ежедневно/.
Хотелось кушать, Нина приоткрыла дверь «Свияги» и внимательно оглядела пустые полки: ничего, если не считать двух яиц да льда в морозильнике.
Девочка взяла одно яйцо, нерешительно подержала его в руках и, глубоко вздохнув, положила обратно. В хлебнице было так же пусто, и лишь на полу, в целлофановом пакете лежал мелкий картофель нового урожая.
Вернувшись в спальню, Нина ящеркой юркнула под одеяло и принялась про себя считать до тысячи. / От кого-то она слышала, что это помогает поскорее уснуть/.
Сон не возвращался, и она, то и дело с завистью  посматривала на спящую сестру, завидуя ее способности спать при любых обстоятельствах.
Примерно через полчаса Нина услышала, как в соседней комнате проснулась мать и, шаркая ногами, направилась на кухню. Дверь осталась приоткрытой, и дочь слышала, как мать охала и обещала больше не пить. Слышала, как та с жадностью глотала воду прямо из-под крана.
Нина любила свою маму, но не понимала, да и не могла понять, а значит и простить, причины ее ритмичных запоев.
Давно прошло то время. Когда ее мать пила для того, чтобы заполнить гне-тущую пустоту души и сердца. Ибо сейчас она регулярно, раз в месяц, употреб-ляла спиртное по целой неделе, а то и больше. Девочка не догадывалась, что это была уже болезнь - прогрессирующая и имеющая почти неограниченную власть над некогда цветущей женщиной, а сейчас опустившейся, с мутными глазами. В них лишь где-то в необъятной глубине теплился маленький огонечек чистой прежней души.
Когда же мать, пытаясь приласкать младшенькую из дочек, обнимала ее, Ни-на, с плохо скрываемым отвращением, увертывалась от пахнувших потрескав-шихся губ, закрывалась в комнате или уходила на улицу. Если мать обижалась и упрекала ее в дочерней неблагодарности, Нина все больше молчала, но в ее детской душе неотвратимо росла ненависть к матери. Причина была единственная - пьянство!
Мать вернулась в свою комнату и тяжело опустилась на кровать. Нина при-слушалась к звукам, доносившимся оттуда, еще больше свернулась клубочком и замерла, как изваяние.
Почему-то инстинктивно в этот миг она стремилась уменьшиться до неесте-ственных размеров, стать невидимой и неосязаемой..., хотя в данном случае, явно ей ничто не угрожало. Но, подобно тому, как улитка, при первом же при-знаке опасности стремиться поскорее, спрятаться в свою раковинку, подобно тому, как все живое в целях самосохранения торопится скрыться где-либо в укромном месте, так и Нина старалась сохранить себя, уберечь, выжить. Ин-стинкт вечной жизни, со временем утерянный ее матерью, всецело владел ду-шой девочки. И она под влиянием смутных чувств, диктуемых подсознанием, боролась за сохранение своей, еще чистой, ангельской души, по крайней мере, на как можно более долгое время.
И девочка уснула..., а световое пятно, повинуясь воздействию неумолимого времени, тем часом продолжало медленно перемещаться по стене, готовое вот-вот осветить дальнюю часть комнаты. Стрелки часов равнодушно скользили по кругу, состоящему из двенадцати равнозначных отрезков пути, которое было размерено, а еще очень давние-давние времена неким человеком, под влиянием каких-то, случайно посетивших его, а может и преднамеренных мыслей. Чело-веком, возможно даже и не подозревавшим о том, что он сделал подобное от-крытие абсолютно произвольно, под влиянием таинственных факторов, но ему, именно ему, оно конечно же, казалось признаком его выдающейся гениально-сти, и, без всяких на то сомнений.
Солнце двигалось по своему личному кругу, вращались невидимые звезды, далекие планеты. Жизнь - шла, шла и шла по вечному кругу-спирали, поднима-ясь с каждым витком на качественно новую, совершенную ступень самосозна-ния. И было трудно понять, все ли участники длительного вселенского похода доберутся до финиша. Не выпадет ли кто-нибудь их этого необычного круга, подобно кому грязи. Аналогично тому, как  время от времени отваливается от колеса машины, едущей по нечистой мостовой. И все участники являются чле-нами этого, пока что мало кому понятного движения с самого начала? Нет ли среди них тех, кто присоединился к колонне уже в процессе пути и нет ли слу-чайных попутчиков? И кто определяет число участвующих, или оно не ограни-чено? А если так. То их число стабильно, или оно увеличивается по мере при-ближения к цели? И что будет, когда все придут в пункт назначения? Все ли идущие в этой необъятной колонне разумные существа, или это стадо, ведомое пастухом. И которого видят лишь немногие из тех, кто идет впереди, дублиру-ющие его действия и передающие другим? И при этом слепо и беспрекословно повинуются сигналам и импульсам, посылаемым вожаком. Подобно тому, как миллиарды рыбок, плывущих косяком, а потому невидящих своего руководите-ля, тем не менее, копируют его движения, безропотно следуют за ним в мигра-цию. И караваны журавлей, летящих клином, и стаи грачей летят в сторону юга, повинуясь не только всесильному инстинкту, но и чему-то еще, более могущественному.
 А потому жизнь шла, шла и шла, не смея остановиться, задержаться на мгновение. Не допуская и мысли ослушания.
Движение, вечный поток, именуемый жизнью, имеющий начало и неуклонно стремящийся к чему-то: к концу или вновь к началу жизни?
Нина спала, а в мире бушевала, цепляющаяся за что угодно, лишь бы укоре-ниться, жадная, неистребимая, неизъяснимая, одновременно прекрасная и от-вратительная жизнь - во всей своей прелести и низости.
Девочка спала. Рушились, создавались новые миры и Галактики, рождались и умирали целые планеты-гиганты, народы и просто люди, шли друг на друга с огнем и мечом. И тем не менее, жизнь продолжалась в чем-то или в ком-то, как горение стерни, вспыхивающей на одном участке поля и гаснущей на другом, а потому продолжавшей гореть и гореть.
А Нина тем временем продолжала безмятежно спать и видеть сон, один из тех, что обычно при пробуждении не помнятся. Но, именно они оказывают на спящего человека довольно сильное воздействие. Повинуясь ему, человек при пробуждении начинает бессознательно следовать его, мягко говоря, пожелани-ям.
Нина ни разу в своей жизни не была в деревне, не видела предрассветного часа, восхода солнца, но, при всем том, ей снилось именно рождение нового дня. Она не ощущала ни приятной прохлады, ни ласки ветерка. Ее ноги не сты-ли от соприкосновения с землей. Ей не передавались никакие физические ощу-щения - словно она сидела у экрана телевизора и смотрела фильм о природе.
Видела, как туманно-дымное марево возносилось и рассеивалось первыми лучами солнца. Неуверенное появление росы на травах и листьях деревьев. Пе-ние жаворонка в синем бездонном небе. Заметила девочка и медленный, но не-отвратимый уход остатков ночи, усиливающуюся бледность луны, тусклость звезд. Чувствовала, как те, что жили ночью, прощались друг с другом. В то вре-мя как другие уже произносили приветствия и пожелания, начиная осуществ-лять обязательные хлопоты-заботы.
Волшебный мир окружал девочку и не было в нем лишь гида-феи, могущей  пояснить что-либо пытливой душе подростка. А потому ей волей-неволей при-ходилось напрягать весь свой разум, чтобы осознать, понять и осмыслить про-исходящее вокруг и соотнести к себе. Ведь и она являлась частицей этого мира, полного нераскрытых и чарующих тайн.
Возможно, именно в этот редкостный миг Нина и должна была понять: дана ей полная свобода выбора или она обречена на случайность. Ибо на все вопро-сы, появляющиеся в нашем сознании, те  что мы задаем самим себе, время от времени кто-то незримо, но настойчиво пытается нам помочь ответить. Часто делая нам незаметные, но существенные подсказки, тем самым, подводя к нуж-ным мыслям.





    Глава вторая
            

Солнечный августовский день застал Нину в постели, а потому она лежала сей-час с закрытыми глазами и наслаждалась светлым и радостным чувством, посе-лившимся в ней неизвестно откуда. И ей было трудно с чем-либо его отожде-ствить, но  чувство было столь сильным, что заполнило собою всю сущность девочки. Нина даже и не пыталась выяснить истоки обуревавшей ее жизнера-достности, но зато, всеми фибрами души, стремилась полнее ощутить, как не-понятные ей крылья, которые были на самом деле крыльями надежды, отрыва-ют ее от земной суетности и поднимают ввысь, к чему-то неосязаемому, но очень властному и зовущему. Его определение было девочке незнакомо, а о его существовании она догадывалась лишь инстинктивно. И она не знала, что ей чуточку повезло в жизни, а именно, - в подростке поселилось одно из трех ос-новных чувств человека - Надежда.
Нина не знала, что именно могла или хотела подарить ей судьба, но ей казалось, что хорошее, ибо наступало что-то чистое, свежее и праздничное, как Новый год, или день рождения. Ей было хорошо от смутных предчувствий каких-то благ или приобретений, даруемых кем-то или чем-то. А поскольку она была в сущности, еще ребенком, то конечно же, не стала задумываться над вопросами, могущих появиться у взрослых людей склонных к философствованию. А именно: почему этот добрый волшебник посещает нас так редко, в какие-то особенные дни? Разве все предопределено, когда радоваться, а когда огорчаться? А если и так, то кем или чем это установлено?
Общественные празднества устанавливаются правительством, народом, главой государства, и это понятно, тут нет вопросов, а вот кто определяет личные ра-достные дни? Ведь они для человека в некоторых случаях являются даже более существенными, чем общенародные.
Ну, хорошо, к примеру, день рождения определяется появлением на свет ребен-ка. Это понятно, но ведь есть и другие чудесные деньки, когда твоя душа бук-вально поет, а все твое существо находится в дивном оцепенении или в совер-шенной раскованности. И в это время кажется, что никто и ничто не может омрачить твоего существования. Но следом, словно после яркого теплого дня, происходит смена погоды, дует ветер который гонит по небу тяжелые грозовые тучи. И, точно так же на смену нашему прекрасному настроению является мрачное уныние, тоска, упадок сил, и тогда нам кажется, что впереди нас ожи-дают лишь беды и несчастья. Но уходит и это, а на смену вновь приходит сухая ясная погода - наше чудесное настроение, а вместе с ним и радость жизни.
И тут поневоле задумаешься: неужели и настроение, и состояние души челове-ческой подвластно неким необъяснимым, загадочным, а потому пугающим ка-таклизмам, зависящим от чьей-то разумной, а может и стихийной воли. А более всего терзает вопрос вопросов: кто же мы - разумные и свободные существа, наделенные правом выбора, или зомби, обреченные на случайность и полно-стью зависящие от чьих-то капризов и желаний.
Вопросы, остающиеся без ответов, посещают головы лишь взрослых людей, да и то ненадолго и, далеко не всех. Дети подобной привилегии обычно лишены, так как они в основном задают те вопросы, на которые почти всегда находятся исчерпывающие ответы. И задают они их обыкновенно мамам и папам, бабуш-кам и дедушкам. Сам с собой человек начинает говорить много позднее, пройдя определенную степень духовного развития.
Ниночке было всего-навсего тринадцать лет, а в эти годы человек еще способен просто радоваться сомой жизни и жить без вопросов мучивших иных взрослых людей.
И, она не просто лежала в постели, а нежилась, как котенок, которого поглажи-вают по спинке, а он плавно выгибается всем туловищем, находясь в экстазе от неизъяснимого блаженства.
А потому ее детские чувства не могла поработить ни далеко не первой свежести простыня, лежащая под ее щупленьким тельцем, ни отсутствие штор на окне, ни прочие материальные неудобства. Более того, она не обращала на это обстоятельство ровным счетом никакого внимания. Зато она чутко прислушивалась к материнским шагам, доносившимся из кухни. Нина знала, что, начиная с этого дня, ее мать будет нещадно себя эксплуатировать: чистить плиту, кухонную раковину, намывать полы, перестирывать белье. И сейчас с удовольствием слушала, как мать перемывает на кухне посуду. В такие минуты дочь буквально боготворила свою "исправившуюся" маму и прощала ей все. Более того, она выбрасывала из своей души весь список ее былых прегрешений.
 Нина взглянула на сестру и, невольно подумала: «Ну, она и подрыхнуть! Ей бы только пожарником служить»! И тихо рассмеялась, вспомнив, как однажды кто-то из родных, увидев ее сестру спящей сказал: «Экзамен сдает на пожарника». Нина по детской наивности тогда еще спросила: «А что, в пожарники принима-ют только тех, кто долго может спать»? На что ей ответили утвердительно. Она посомневалась, но поверила - тогда она еще верила взрослым.
Но ничто на свете не может продолжаться бесконечно долгое время. Даже са-мые счастливые мгновения обречены уйти в небытие, тем самым, освободив место новым, и совершенным. Все и вся обязано в свой срок покинуть место обетования, для того. Чтобы возродиться в качественно ином обличии. И Нина, с радостным сожалением выпростала босые ноги из-под одеяла, набросила на худенькие плечи ситцевое платьице и, ступая совершенно бесшумно, мягко. По-кошачьи, пошла на кухню.
Мать мыла посуду и Нина, прислонившись к дверному косяку, некоторое время молча наблюдала, как та, то и дело утирая тыльной стороной руки крупные, готовые вот-вот упасть бисеринки пота, яростно терла металлической мочалкой закипевшее дно кастрюли.
Но вот женщина почувствовала на себе внимательный взгляд и резко оберну-лась, но увидев младшенькую дочку, облегченно вздохнула, а затем виновато улыбнулась сухими губами:
- Уже проснулась, дочка?
Обрюзглое, серовато-землистого цвета лицо, сузившиеся, некогда бывшие ка-рими, а сейчас неопределенного цвета глаза, с тяжелыми набухшими мешками под ними. Сальные, с начинающей проседью и стянутые резинкой волосы, за-ношенный с оторванной пуговицей халат; все это могло на любого человека произвести тягостное впечатление. Но родная дочь, к тому же беззаветно лю-бившая свою маму, не обратила на это ни малейшего внимания. И Нина, с лег-костью преодолевая психологический барьер, появившийся с недавнего време-ни  в отношениях с матерью, бросилась вперед, обвила шею ручками и прижа-лась к груди, вскормившей ее молоком. Прижалась, да так истово и крепко, напрягаясь при этом всем телом, что создалось впечатление полного единения и слияния родственных душ, которых никто и ничто на свете не могло разлучить.
С каким необыкновенным благоговением, буквально полностью истаивая при этом, как свечка, Нина вбирала в себя запах родного и близкого ей существа, и тепло материнского тела. Принимала удивительную энергию, питающую ее душу и еще что-то чистое и светлое, идущее и оставшееся с младенчества. Как бы добирая жизненные последние соки материнской энергетики, отдаваемой матерью так, как отдает все что имеет своему ребенку любящая мать, человека или животного.
Они были все еще прочно связаны невидимой глазу энергетической пуповиной, через которую мать продолжала питать девочку тем, что однажды заменило молоко, тем, что сейчас влияет на развитие души ребенка.
А для того, чтобы полнее вообразить себе картину этой связи, представьте не-сколько повзрослевшего детеныша оленя, который немного стесняясь, припада-ет к соску вымени и лакомится молоком матери. А та стоит и терпеливо ждет, когда ее дитя насытится, ведь это одно их последних родительских  кормлений, после которых юному существу уже самому придется, полностью заботится о хлебе насущном.
Искренне, так как это может делать только ребенок, Ниночка ластилась к мате-ри, и даже что-то неприятное и тяжелое исходившее от женщины, похожее на могильный холод, который девочка улавливала шестым чувством, не в силах было ни на йоту уменьшить ликования ребенка. Целуя мамочку, дочь ощутила ослабленный запах винного перегара и догадалась: мать тщательно почистила зубы, впервые за прошедшую неделю, и уже одно это являлось хорошим пред-знаменованием...
Галина обнимала свою кровиночку покрасневшими мокрыми руками с необы-чайной нежностью и теплотой. Чувство вины, сознание того, что она явно недодает дочерям материнской любви и заботы, приводило ее в отчаяние. Женщина опустилась на стул и, движимая жалостью, посадила Нину на колени.
Слабые и смертные существа, сумевшие каким-то чудом преодолеть извечное табу. Порушившие стоящие меж ними нетленные преграды, достигнувшие друг друга ценой неимоверных усилий - слились в едином объятии.
 Благословенность и небесная чистота бескорыстности их чувств могли бы при-вести в умиление даже жестокосердного человека. А в это время за их спинами, держа наготове кандалы, стояли неосязаемые бездушные исполины. Стояли терпеливо, оттого что знали: божественный миг скоро окончится, и тогда две дерзкие беглянки, ставшие на время неуязвимыми для рока, потому как были защищены от его вмешательства тем, перед, чем бессильны даже слуги фатума - Любовью, непременно будут водворены с наложением оков в темницу судьбу.
Со временем  слияния материнской и детской душ станут более редкими; они продлятся до того часа, пока каждый из них не пойдет дорогой, предназначен-ной только ему. Когда они перестанут окончательно понимать друг друга. А пока что подобные встречи у них еще будут и не один раз.
Прошла минута..., другая, что они могли значить в несоизмеримом летоисчис-лении бессмертного времени? Ничего, так же как не могли хоть что-то значить и две тленные песчинки, зовущиеся мамой и дочкой, и волею провидения оказавшиеся рядом в безбрежном океане Вселенской жизни. Две искорки преходящей жизни, судорожно цепляющиеся друг за друга, в неосознанном до конца, влечении.
Галина издала тяжкий вздох, прощальным движением погладила дочку по голо-ве, медленно опустила ее с коленей и тяжело поднялась со стула.
«Так бы и просидела с Ниночкой всю жизнь», - несбыточной мечтой мелькнула в голове женщины мысль.
«Старшая-то повзрослела, теперь у матери на колени и на аркане не затащишь. Может, стесняется. Или я не так нужна стала, хотя она и в детстве была не слишком приветливой на ласку», - продолжила Галина внутренний разговор.
- Мама, - прощебетал теплым голоском девочка, - давай я помогу тебе при-браться.
- Ну, если только картошки начистишь, а я..., пожарю или отварю в «мундире». Ты как хочешь? Ведь голодная, наверное?
- Да..., нет, - несколько неуверенно ответила дочь. - Я же только что проснулась, - нашла она оправдание.
Нина мгновение помолчала и, с любовью глядя в глаза матери, извиняющимся и просящим полушепотом сказала:
- Мама, не пей больше, ладно?
Галина, скрывая выступившие на глазах слезы, отвернулась, кивнула головой и стала домывать посуду.
Картофеля было мало, и Нина, соскребая ножом желтоватую кожицу с клубня, огорченно подумала, что сегодня им вновь придется идти в сад-огород и красть у дачников продукт питания. В прошлый раз им с Татьяной удалось похитить несколько килограммов, но их едва не поймали сторожа. Спасло то, что охран-ники, люди пенсионного возраста, а потому бегать быстро уже не могут, и де-вочкам удалось от них оторваться. Но с большим трудом принесенный карто-фель большей частью пошел на прокорм не званных  гостей - собутыльников матери.
«Да, лопали они картошечку за милую душу, как будто мы для них старались», - мысленно проговорила девочка и укоризненно посмотрела на мать. «И чего они к нам ходят, у нас и самим есть нечего, а тут еще эти мамзели, от которых постоянно разит спиртным, Мы даже концы с концами не сводим», - совсем по взрослому продолжила рассуждения Нина.
- Привет, трудягам, - произнес насмешливый девичий голос.
Татьяна, семнадцатилетняя, статная, с припухшими и оттого казавшимися пре-грешившими губами и разбросанными по молочным плечам волосами. Стояла у двери, иронично обозревая почти преображенную кухню.
Нина с матерью дружно обернулись на приветствие и невольно залюбовались девушкой.
Синеглазая красавица, светло-русая, с пленительными ничем не обремененными грудями, в кружевной, на тонких бретельках, из черного шелка, коротенькой сорочке, чертовски обольстительная, с остатками ночи на прелестном личике, Татьяна была ярчайшей представительницей той категории женщин, которые своей дьявольской чувственностью покоряют сердце любого мужчины.
Именно ради подобных женщин мужчины продают души дьяволу и покупают взамен блага мира. И, ничто, включая огонь преисподних, не сможет устрашить их и заставить отказаться от обладания такой женщиной. Вследствие того что в глазах мужчины именно она выглядит идеалом настоящей Женщины. И, следо-вательно, будут дети, а значит потомство, будет любовь, а значит все новые и новые рождения, и значит, он будет жить, жить и жить...
Оставить потомство! Вот цель всех живущих под солнцем. Оставить! Во что бы то ни стало, даже ценой собственной жизни.
Неосознанно мужчина понимает, что именно эта представительница рода чело-веческого способна зачать, выносить и вырастить жизнестойкое потомство. Потому как она, до мозга костей - Женщина.
Самка, прежде всего самка во все времена влекла, и до сего дня влечет к себе настоящего мужчину. Не ум, не красота, не доброе сердце, а способность страстно любить, вот что покоряет мужской пол.
И, возможно, чем либо иным обделенная природой, Татьяна с лихвой была ода-рена желанным для любой женщины даром - чувственностью.
Польщенная вниманием сестренки и матери Татьяна притворно проговорила:
- Ну, хватит глазеть-то, я вам не картина, чтобы меня рассматривать, сглазите еще. Лучше скажите, что у нас сегодня на обед?
- Картошка и два яйца! - с поддельным пафосом объявила Нина меню.
- Картошка? - нарочито разочарованно протянула Татьяна, - а я рассчитывала как минимум на пару котлеток с мясом.
- Скажи спасибо что это осталось, а то бы совсем нечего кушать не было, - фи-лософски заметила Нина.
- Спасибо, сестренка, но я предпочла бы цыпленка табака, - мечтательно произ-несла Татьяна.
 - Мечтать не вредно, - с легкой иронией ответила девочка.
Галина, чувствуя угрызения совести и зная горячий нрав старшей дочери, по-малкивала и лишь чутко прислушивалась к шутливому разговору. Побаиваясь, что дочь может в любой момент сменить милость на гнев, из-за ее недельного запоя, она все же надеялась, что сегодня «гроза» пройдет стороной.


                *                *                *

Татьяна стояла в ванной комнате и с упоением чистила и без того уже жемчуж-ные зубки. Фортуна. Как ей казалось, наконец-то обратила и на нее свой благо-склонный взгляд, и поэтому она пребывала сейчас в самом прекрасном распо-ложении духа. Ей казалось, что у нее появилась реальная возможность раз и навсегда покончить с унизительным нищенским финансовым положением, ко-торое в последнее время доводило ее до полного отчаяния. Материальные за-труднения семьи ее волновали мало, так как она считала, что каждый в первую очередь должен думать и заботиться о себе, а потом уже об остальных.
Молодость в основном всегда эгоистична, и я надеюсь, что вдумчивый читатель простит ей поклонение Нарциссу. Ведь желание выглядеть привлекательной вполне естественно для молодой девушки.
Общеизвестно, что денег за красивые глазки, обычно не дают, ибо к концу два-дцатого столетия джентльмены почти перевелись и сегодня уже мужчины стро-ят планы пожить за счет прекрасного пола, тем более что слабой половине че-ловечества в условиях рынка легче заработать на хлеб насущный. И Татьяна ясно в этом плане отдавала себе отчет, и была полностью свободна, от каких бы то ни было иллюзий. Понимала, что во времена только что зарождающегося капитализма надеяться и рассчитывать можно только на себя.
В свои семнадцать лет она успела окончить обыкновенную, без каких-либо уклонов среднюю школу, да и то далеко не блестяще. В результате техникум, а тем более институт оказались недосягаемыми, пребывание в техническом учи-лище казалось ей верхом безумия, приличной работы никто не предлагал, да и не мог предложить, ибо у нее не было никакой профессии, обеспеченное заму-жество оставалось туманной мечтой.
Некоторые ее подруги по школьной скамье, не столь щепетильные в вопросах: как, чем и с кем, с пользой для себя проводили время на вечеринках или пикни-ках. Девушки решительнее, на различных, резко участившихся в последнее вре-мя, презентациях и юбилейных вечерах. Татьяна, опасаясь продешевить, упорно ждала своего звездного часа, который, словно испытывая ее терпение, с еще большим упрямством задерживался. И девушка уже начала сомневаться в воз-можном успехе, тем более что в последнее  время   отчаяние овладевало ею с такой неимоверной силой, что она готова была сдаться и продать себя за ту це-ну, что предлагала ей судьба, занижающая, по мнению Татьяны, ее истинную цену.
Трудность девушки заключалась в том, что покупатель был один единственный - судьба, а товара, людей - много. И далеко не каждый человек в состоянии вы-нести все испытания и лишения, многие берут то, что дают. Некоторые согла-шаются  и берут то, что предлагает им судьба во второй или третий раз. Но настоящее счастье достается тому, кто отвергает предложения судьбы сотни и даже тысячи раз.
Таки людей мало, и тот, кому в конце концов, достается подарок судьбы, дей-ствительно его достоин. И потому, в эту решающую минуту Татьяна в тысяч-ный раз спрашивала себя: не поторопилась ли она? Может, стоило еще подо-ждать? Истинную ли цену предложила ей судьба?
Да, человек ошибается лишь раз в своей жизни и все, судьба отправляет его в лабиринт исканий, туда, откуда редко кто возвращается. За единственно невер-ный шаг, мы платим жесточайшей ценой - исканиями.
Бесспорно, право выбора есть у всех и у каждого, и мы выбираем, но впослед-ствии почти всегда раскаиваемся и считаем, что выбор был сделан неудачно.







              Глава третья


Татьяна Туманова шла по центральной улице города так, как идут люди которым или некуда торопиться, то есть идут прогулочным шагом, или те, которым есть о чем подумать. В данном случае ее можно было безошибочно отнести как к первой, так и ко второй категории пешеходов. У нее действительно было энное количество свободного времени, и ей было о чем подумать.
Время было обеденное и люди стекались на главную улицу, которая в любом городе России все еще носила имя Ленина, так, как стекаются в реку весенние ручьи - торопливо и сумбурно. Но людей можно было понять, ведь у них в запасе был всего лишь один час свободного времени. А что такое шестьдесят минут отпущенных на то, чтобы пообедать? Сплошное недоразумение: ни покушать, ни расслабиться, в общем одна головная боль.
В этом отношении к счастливцам можно было отнести лишь тех, кто жил в относительной близости от места работы, но таковых было мало. Удачливых обладателей личного автомобиля, для того чтобы можно было съездить на обед домой и обратно, было еще меньше. А потому большая часть людей, отталкивая друг друга, лезла в автобусы, и троллейбусы, которые и без того были в это время уже переполнены. И как следствие этого, и без того уже во многом обездоленная и лишенная львиной доли социальных благ, незащищенные слои населения успевали побыть дома всего лишь несколько минут.
Татьяне всегда легче думалось в то время, когда она где-нибудь бродила, будь то парк отдыха, улицы города, лес или поле. Вот и сейчас она размышляла о превратностях судьбы, а при этом могла спокойно обозревать людей, витрины магазинов, киоски и ларьки.
Из людей она в основном обращала внимание на молодых девушек, а точнее на то, во что они были одеты. Сравнивала свой наряд с их, и с огорчением была вынуждена признавать, что в этом плане она явно проигрывала. Девушки шли в основном по двое или трое, весело щебетали и, казалось, не ведали проблем.
« Да, вот бы мне такую юбочку», - мечтательно подумала Татьяна, обозревая одну из девушек. «К моей фигурке и ножкам она была бы в самый раз. А то у этой блондинистой вертихвостки ноги тонкие, как колышки от помидор, да и собой напоминает веник после пропарки, а туда же, мини-юбку натянула на костлявые бёдра. Глиста в скафандре» - окрестила обозленная Таня ни в чем не повинную девушку.
На тротуарах возле магазинов, сидели “новые нищие” в то время как “новые богатые” на престижных автомобилях раскатывались по всему городу. Уравновешивается все: или средняя жизнь, где нет ни слишком богатых, ни слишком бедных; это канувший в прошлое социализм, или ужасающая нищета, соседствующая с блистательной роскошью; это нарождающийся капитализм. Или миллион разделить на всех понемногу, или: кому-то все, а кому-то ничего. Или то, или другое, третьего нет, и не будет - к счастью, и, к сожалению.
Пресловутый закон джунглей - выживает сильнейший, был в действии, и применил его на себе, как это ни парадоксально - гомосапиенс. Но он забыл о том, что в джунглях есть еще один закон, который превыше выше названного - живи сам, и дай жить другим. А от себя можно добавить - не дашь жить другим, они не дадут тебе. Ибо, что случилось бы с волком,  перегрызи он всех обитателей «своего» леса? Несомненно, что непредусмотрительный хищник  умер бы от голода. И что сталось бы с тигром, рискнувшим поохотится во владениях льва? Ответ однозначен - гибель алчного зверя.
Но люди есть люди, и у них у всех  есть определенные общечеловеческие слабости. К тому же мудростью их, в плане дальновидности,  Господь, по всей видимости, все ж таки не слишком наделил, вот и живут они: каждый в отдельности и в то же время все вместе. И при этом многие, очень многие остаются нечестными людьми, как в душе так и на самом деле;  гребут под себя и на себя, жаждая пролития золотого дождя, а при этом еще и строят общество, равноправное, справедливое и даже правовое, и совершенно не представляя при этом его сущность, а по-другому - слепой ведет слепого. Такое впечатление, что они копошатся, упершись в землю и не мысля во время своего, Сизифова труда, даже посмотреть на небо, а не то, что взлететь в него. Как хочется воскликнуть: «Человек! Да остановись ты хотя бы на миг от нелепой повседневной суеты, подними голову и оглядись по сторонам! Ведь даже Бог на седьмой день своих праведных трудов присел отдохнуть и полюбоваться на творение рук своих. Остановись, Человек, и осмысли то, что сотворил, и продолжаешь творить, переосмысли деяния свои, воспари над земной суетностью и осмотри землю и дела свои. Может тогда найдешь правильный путь для себя и своих потомков. Может тогда захочешь заглянуть в себя, а заодно и познать!»
Но где там, ибо скорее всего несмышленых детей, строящих тленный замок на песочнице, и при этом фанатично верящих, что они воздвигают нечто колоссальное и непреходящее, вот что представляет собой человечество к концу двадцатого столетия от Рождества Христова.
А Татьяна  была обозлена: на себя и на весь мир, а причина была та же что и у большинства людей стремящихся чего-нибудь достичь. И как следствие этого несчастье состояло в огромном разрыве между стремлением и возможностью осуществить свои потребности.
 Красиво жить, не запретишь, это так, но что значить жить красиво? К сожалению, на это нелегко ответить, так же как и невозможно, ответить на вопросы: что такое жизнь или что такое любовь? За ту, красивую жизнь, которой жаждут многие, возможно и не стоит платить цену, требуемую жизнью. За истинно-прекрасную жизнь можно отдать всё, что имеешь, но, к сожалению, многие просто не могут, а еще больше, не хотят, ибо это неимоверно трудно - вести праведную жизнь.
А девушка хотела многого из того, что вообще может дать человеку бытие, но поскольку её желания так и оставались вожделенной мечтой, то она, естественно, была в двух шагах от грани  отчаяния. И потому она глазами полными мольбы торопливо вглядывалась в лица людей, витрины магазинов, дорогие автомобили и как бы вопрошала: «Дайте, дайте мне то, что я хочу. Ну, дайте, пожалуйста, мне это надо, очень, очень. Я не могу больше жить в таких условиях, я сломаюсь, ограблю, убью, я пойду на панель! Я не могу долее ждать!»      
 Татьяне Тумановой было лишь семнадцать лет, всего-навсего, и она только что вступала в пору своего расцвета, но ей отчего-то казалось что её жизнь проходит в докучливом однообразии, что впереди нет никакого солнечного просвета, и что она прожила в унизительной нищете целое столетие. Сейчас она была молода, красива, и это она хорошо понимала. Но тем более для неё удивительным было то, как ей представлялось - она по-прежнему оставалась никому не нужной. Что у неё, как это ни странно, даже не было парня, никогда, на всём протяжении её, впрочем, не слишком то и продолжительной жизни. Более того, девушка абсолютно не знала опьяняющего вкуса любовного поцелуя, но этому доверительному сообщению обязательно  должно сопутствовать пояснение, что Татьяна не сталкивалась с ним лишь на практике, а вот теоретически, в этом вопросе, она была, как говорится, подкована на все четыре.