Альманах Жарки Сибирские, проза, 5, август 2012

     Уважаемые авторы и читатели сайтов «Стихи.ру» и «Жарки сибирские»!
Предлагаем вашему вниманию очередной номер нашего альманаха прозы. Его «бумажное» воплощение состоится в ближайшее время, следите за нашими анонсами.
                Редакционная коллегия


Александр Арыков, Бердск, Новосибирская область
Письмо тебе

     Здравствуй, ЧЕЛОВЕК! Ты можешь поступить с моими словами как хочешь.
Ты можешь назвать Меня сумасшедшим. Ты можешь убежать от меня. Можешь, не читая, порвать бумагу. И это твоё право. Ведь ты – человек, такой же, как Я. Но вот что Я скажу тебе: поспешность губит великие планы. Дослушай Меня до конца и поступи как надо…
Когда-то давно, когда всё ещё молчало и ничего не было, когда ответы не открывались своим вопросам, - Я был Один, и Я был Богом. Нет, не каким-то богом с маленькой буквы.
Я был Один, и этот Один был Бог. И когда Я сотворил тебя, человек, Я вошёл в тебя, Я слился с тобой. Я растворился во всём твоём существе. Я растворился в твоём сознании, во всех твоих слабостях и «силах». Я сделался почти неотличимым от тебя самого, оставив всё Своё могущество позади.
     И придя в этот мир неузнанным, Я остался во всех вас для того, чтобы человек стал Человеком, и человек стал Мной. Я могу придти в этот мир в виде царя, в виде святого и нищего. И в образе обыкновенного тебя, человек, для того, чтобы ты познал Меня в себе.
     И поэтому Я пришёл не Один. Но если ты посмотришь внимательно в Моё Лицо, в лицо человека и Меня, ты узришь в нём лик тьмы, лик дьявола, моей тени. Моей, неотступно следующей за Мной, нераздельной противоположности!
     …Знаешь, когда Я смотрю на звёзды, Я говорю Себе: «скольких всех вас Я собрал на Своей груди. О, сколько Моих детей!» Но если бы не было тьмы, то звёзды перестали бы светить тебе, человек. И если бы в человеке не было тьмы…  Я не пришёл бы в него.
Вот почему, когда для мира не хватает слов, Я прихожу войной, вот почему, когда люди сеют и жнут, забыв про Мой хлеб, Я не даю им хлеба. Вот почему счастливый всегда превозмогает боль – потому что боль и счастье – одно. Вот почему свет и тьму Я вложил в тебя, человек. Ибо без этого невозможно познать Любовь!
     Поэтому Я разный. Я разный в тебе, человек! Я разный в каждом из вас! Прими Меня, когда Я несу тебе благословение Жизни, прими Меня, когда Я несу тебе благословение Смерти. Прими Меня, когда Я даю любить и ненавидеть, забывать и прощать! Прими Меня в человеке, если можешь любить Меня Разного, если не убоишься Меня Гневного и Всеблагого, Одаривающего и Отнимающего, Любящего и Ненавидящего, Великого и Малого в тебе – человеке. И когда Я смотрю на Себя в зеркале, то вижу человека, но когда    
     Я вижу людей – вижу Себя.
     Прими Меня в тюрьмах, прими Меня в оставленных и одиноких, прими Меня в гниющих за краем судьбы.
     Ведь это Я всегда смотрю на тебя, человек, глазами Бога и человека.
     Ведь это Я – Твой Бог! Бог твоих отцов, Бог, познающий Себя в человеке.
     Не бойся Меня, не бойся получить раны со Мной.
     Не бойся любить Меня Разного, не бойся получить эту боль, боль Жизни, боль от Меня.
     Ибо Я – твоя Жизнь.


Александр Балбекин, Бишкек, Кыргызстан
Калейдоскоп
ОН
     Он  стоял у открытого окна, смотрел на скрюченные листья яблонь с обрезанными макушками."Осень. Пришла осень.  Вчера было лето," - думал он,  но был безучастен к  взращенному им  саду в собственном имении. Сколько  лет прошло от  восторженного, почти детского увлечения - обустроить мини-парк под окнами двухэтажного особняка?.. Совсем недавно, казалось, а прошло лет пятнадцать, он носился по магазинам, оранжереям, в трепетном самозабвении приобретал саженцы, рассаду под цветочники, кресла-качалки и прочую утварь. Он не терял надежды на то, что дети вырастут, обзаведутся семьями, и заживет   припеваючи процветающий род  под одной крышей... Думал ли он в этот момент об этом? Считал ли ушедшие годы? Жена уехала только вчера нянчиться с внучкой в  столицу. Нет, он сразу согласился.  Дел-то особых не намечалось. Листья убрать, двор подмести,  поджечь мусор пока ведро.  Он сомкнул поседевшие веки, прокашлялся,  по-хозяйски  определил объекты предстоящей работы. Развернулся. Постоял чуть. Сделал шаг.  Нестерпимая боль пронзила грудь, сжало гортань. Попытался вздохнуть. Поднял руки.  Словно птица, крыльями, рассекая пространство, опустил вниз, и снова поднял... Жадно вдохнул, наконец. Осенний ветер свежестью взъерошил раз кудрявившийся затылок. Отлегло. Обернулся. Небо было серовато-голубоватым под цвет его, заблестевших в улыбке, глаз. Словно пацан, кулаком смахнув слезу, обнаружил вдруг целый рой пчел на радужных хризантемах. Красота-то какая!  Жужжат-жужжат! Вот, она  - жизнь!
ОНА
     Она смотрела в окно, мчавшегося поезда. Рельсы в такт биения ее сердца постукивали монотонно. Вечерело. Сквозь туманную дымку обнаженный лес показался ей обожженным. Вспомнились летние  пожары. Суета, страх, тревога. Бог дал уцелеть их дому. « Все в жизни не просто, - так, думала она: -  стихия –  не случайна... Знак свыше...» Нет, она не была набожной. Молитвы знала. И девяностый псалом, что в народе наречен: «Живыми помощами»  - за время летних пожаров выучила назубок. Муж по утрам и на сон грядущий читал «Отче наш»... Как он теперь там один? Справится ли с домашними делами? Не противился. Карие с зеленцой открытые глаза налились слезами.  Бледные   скуластые щеки чуть порозовели. Первый раз в разлуке за сорок лет совместной жизни. Молодой бы не отпустил. Ревнивым был, хотя и вида не подавал. Да и поводов не было. Один он у нее так и запечатлелся в памяти женской. Детей двое. Теперь вот внучка Сонечка. За окном  огни – огни большого города, в котором ей предстоит прозимовать.
ДОЧЬ
     Дочь стояла на перроне в ожидании прибытия поезда. В костюме  мужского покроя, в фетровой шляпе, с золотистыми локонами до самых плеч, в длинном плаще.  Внешним видом она напоминала  западных героинь пятидесятых годов прошлого столетия. Потому, видимо, прохожие откровенно глазели на редкостный на перроне экземпляр. Кто-то даже приостанавливался в удивлении. А девчушка лет тринадцати с короткой стрижкой и хулиганской мальчишеской походкой, вальяжно подошла и напрямую заявила:
    - Вы с телевидения. Я Вас знаю.. Автограф можно?
    - Милая, я не на работе. Прости. Мама выходит из вагона...
     С легкостью, отстранив изящной ладонью любопытного подростка, дочь уверенными шагами устремилась навстречу матери, которая в растерянности осматривалась по сторонам, разглядывая лица встречающих.
    - Мама, я тут, - приветственно махая той же ладонью, очаровательным контральто почти пропела недавняя солистка самого большого театра страны.
ВНУЧКА
     Золотистые кудри она унаследовала от бабушки, выпуклые губки бантиком от мамы, курносый нос от папы, ямочки на щечках и светлую улыбку тоже от него. Правда бабушка утверждала, что от деда. Сонечка не спорила, а лишь поднимала в удивлении рыжие бровки дугой, раскрывала и без того округлые с синевой глазенки, и елейно соглашалась:
    - Все равно, я же ваша.
    - Наша озорница.
    - Нет, я виртуальный ребенок. Пойдем, бабуль, я тебе игру новую про грибы покажу.
     Так проходили их  короткие зимние дни, и долгие вечера. Папа на всю зиму уехал в Каир заканчивать работу по диссертации. Он у них с юности пирамидами увлечен. Мама в театре. Сонечка  очень любит рисовать. Особенно девочке нравятся лесные сюжеты с грибами, и белочками, непременно с орешками в лапках.
    - Вот и накормили всех подряд. Никто из бельчат не промерзнет от голода.
     Бабушка улыбнулась в ответ. И на этот раз Сонечка обнаружила те самые ямочки на щеках бабушки:
    - Бабуль, ямочка ты моя!
СЫН
     Известие о том, что мать на зиму переехала в столицу к сестре, пожалуй, больше всего взволновало за последнее время. Он трудился на севере. Занимал хорошую должность на государственной службе. Руководил крупным предприятием. Рослый, крепкий, спортивного сложения, в последний год стал прибавлять в весе. Жена подшучивала, мол, к штанге надо бы вернуться – стройность уравновесить. Он не обращал внимания на подобные уколы, потому как знал -  со штангистами все наоборот. Но не будешь же спорить из-за пустяков с женщиной, которая все бросила в столице, и покатила с любимым на край света! Так произошло, что с родителями последние годы мало общался. Работы, действительно, было позарез, да и как-то с юности через сестру все больше приветы слал. Нет, он помнил, почитал отца, мать, но глубоко в своем сердце. Ежемесячно на имя отца отправлял приличные суммы. Вроде как сыновний долг достойно выполнял. Мать с отцом служили ярким примером в его семейной жизни. С детства в их доме не бывало ссор, обид. Вспоминая с сестрой дом, всякий раз убеждались, что им крупно повезло с предками. Но, почему-то отцу он в этом никогда не сознавался. Узнав, что на зиму отец остался в деревне один, он впервые затосковал по дому, как тоскует грудной ребенок в период привыкания к  домашней пищи. Где-то в глубинах сознания даже закралась не добрая мысль: мол, карьера – сестрице - дороже всего. И вдруг обнаружил  в самом себе ответный поступок.
    - Вот я профан! –  воскликнул он, сидя в директорском кресле, и стукнул кулаком себя по лбу.
     Секретарша Зиночка, стоящая с папкой приказов около  босса, покраснела от неожиданности.
    - Зиночка, все приказы к заму. Я сегодня же лечу в Москву.


Ксения Быкова, Саратов
Статистическая ошибка

     Вы верите в то, что динозавры вымерли? Статистический опрос среднестатистического жителя Земли утверждает:  – да - ответили 99%;
     Вы верите в существование параллельных миров?  - да - ответили 22%;
     Вы уверены в аксиоме: «Две параллельные прямые никогда не пересекаются?»  - да – ответили 89 %.

     Статистика знает всё и про всех… И все-таки статистика глубоко ошибалась…

     Ясным, солнечным днем на улицах крупных городов и маленьких поселков, да и просто в абсолютном буреломе и бездорожье, стали появляться прозрачные, радужные пятна. Вы когда-нибудь пускали мыльные пузыри? Так вот, эти пятна больше всего походили на тонкую мыльную пленку. Идешь себе, никого не трогаешь - вдруг… бац! В воздухе перед тобой висит тоненькая, разноцветная пленка. Нет ни рамки, ни веревочки какой-нибудь, просто так в воздухе висит и даже от ветра не колышется. Кажется, ткни ее пальцем - и она разлетится на тысячу разноцветных брызг. И находились такие, которые тыкали… Ткнешь ее пальцем, а палец внутрь и провалится, и с другой стороны его не видно. Сначала тыкали пальцем, а потом, кто посмелей, стал туда и руку просовывать. Просунет, пошарит - вроде как и нет ничего особенного. Часа два развлекались.   
     Вытащили кусок травы, парочку камешков, а голову просунуть и посмотреть, что там, все-таки страшно. Народ толпится, версии разные выдвигает.
     Кто-то под шумок позвонил, куда следует. Приехали люди в черных костюмах, стали народ от пленочки отгонять. Проходите, говорят, товарищи, ничего интересного, обыкновенный обман зрения, оптический эффект. Но наш народ так просто не обманешь. Какой такой обман зрения, когда вот она, пленочка та, висит и разными цветами переливается?
     И вдруг из этой пленочки появляется лапа, зеленая такая, вроде бы как чешуей покрыта, когти длинные, черные, блестят, как полированные. И лапа эта начинает воздух щупать, до ближайших граждан дотянуться пытается. Народ как ветром сдуло. Отступила толпа метров на десять, у пленочки только люди в черном остались.
     Вскоре приехали ученые из академии наук. Приборами вокруг щелкают, щупами в пленку тычут. А с другой стороны тоже какие-то приборы наружу лезут, жужжат. В общем, на вторые сутки засунули наши ученые в пленочку видеокамеру и обнаружили, что по ту сторону стоят звероящеры - некрупные такие, немного побольше человека, - и тоже с аппаратурой какой-то неизвестной возятся. Выбрали ученые добровольца, костюм на него защитный, как на космонавта, надели и запихнули внутрь пленочки. Вот так и установили контакт.
     Оказалось, что эта пленочка - окошко между мирами; 65 миллионов лет тому назад наш мир разделился на два параллельных, и динозавры совсем даже и не вымерли, а просто остались в параллельном мире. Эволюционировали. Наиболее крупные и агрессивные особи вымерли или были истреблены, этого история не сохранила, а остальные научились пользоваться палкой, огнем, колесо изобрели. В общем, стали очень даже разумные. Цивилизация у них, как у нас. Города большие, наука далеко нашу обогнала. Первыми в их мир отправились ученые, а потом и народ любопытствующий стал подтягиваться. А как его остановишь, пленочек-то много висит, у всех охрану не выставишь. Осмотрелись наши…
     Хорошо живут ящеры, чистенько. Дома высокие, этажей так в 20, вроде бы как сами из земли вырастают. Цвета зеленого, а на ощупь то ли на твердую резину, то ли на очень толстые листья деревьев похожи.
     Дороги знатные, под ногами пружинят, гладкие, ни одной трещинки или ямочки. Только вот машины у них по дорогам не ездят, все машины по воздуху летают. Невысоко так: метров десять-пятнадцать. Машинки бескрылые, небольшие, ящеров на двух рассчитаны. Летят бесшумно, неспешно так.
     Языкового барьера не возникло: у всех ящеров на шее коробочка висит, вроде как переводчик, даже и не поймешь, сам ящер говорит или коробочка его вещает.
     Детишки у них послушные, тихие такие, не бегают, не прыгают, не шумят, рюкзачки за плечи повесили и так степенно парами за ручки в школу идут. По сторонам не глазеют, иномирных туристов не разглядывают, пальцем в них не тычут.
     Ящеров на улице мало, они все на работе, им шататься некогда. Трудовая дисциплина у них на высоте. По двенадцать часов в день работают, ни выходных, ни проходных, что такое отпуск, вообще не понимают.
     Про экологические проблемы они и слыхом не слыхивали. Каждой травинке, каждой былинке уважение и почет, без нужды ни-ни сорвать. Дикие животные почти по городу бегают, никого не боятся, даже погладить себя позволяют. Вода в реках хрустальной чистоты, черпай и пей.
     Спиртного у них вообще нет. Искусственные стимуляторы нервной системы, говорят, плохо влияют на репродуктивную деятельность. Еду им в пластиковых упаковках привозят, пюре не пюре, каша не каша. Непродуктивно, видите ли, тратить время на приготовление пищи в домашних условиях. За все время ни одной драки, а последняя война семьсот лет тому назад была. Потому как истреблять себе подобных неразумно, негуманно и неэтично. Во как…
     А вот развлекаться ящеры совсем не умеют. По вечерам они в шишкеб играют (ну это типа наших шахмат, только на 625 клеток) или ходят на водопады медитировать. Но ничего у них нет, ни тебе кафешек, ни тебе рюмочных, ни кино, ни дискотек. Из спорта только соревнования все по тому же шишкебу.
     Все-таки скучно живут...
     Зато наши ученые из их мира не вылезали. Все им пощупать, потрогать надо, узнать, а как это работает. Много у ящеров диковинок разных: тут тебе и антигравилеты (машины их) и телетранспортаторы (это когда подальше переместиться надо), аппаратура для регенерации организма (ящеры, оказывается, по 300 лет уже живут и не болеют), даже машина времени есть. Вот с ней-то казус и произошел. Какой-то наш аспирант, пока все обсуждали мировые проблемы этичности путешествия во времени, решил тихонечко по клавишам потыкать. Ну… аспиранта-то нашли и вернули в целости и невредимости, а вот что-то он там в 65000000 году до нашей эры стронул, поэтому-то наши миры и разделились. В общем, после этого случая доступ наших ученых и туристов на их территорию ограничили до минимума.
     Давайте, говорят ящеры, будем на вашей стороне общаться. Вот тут-то все и началось. Вначале все было тихо и мирно. Конференции, презентации, симпозиумы, все чинно и степенно. Но тут нашей встречающей стороне приспичило устроить банкет для братьев наших ящеров. Широко гуляли по-земному, с водкой, шашлыками, закусок одних штук пятьдесят было, цыгане опять-таки песни пели. Ящеры вначале отнекивались: не пьем, мол, вредно это. Но куда они от нашего: «Ты меня уважаешь?» - денутся. Нет бы нашим задуматься, когда ящеры, после принятия 200 грамм сорокоградусной, начали огнем плеваться и цыганочку с выходом плясать, пришлепывая хвостом, - но не тут-то было; видать, к этому времени некому у нас задумываться было, не в состоянии народ был.
В общем, начался у нас туристический бум. Ящеры оккупировали рюмочные, рестораны и кафешки. Особой популярностью пользовался Макдоналдс. Уж очень им котлеты в булке приглянулись и газировка шипучая. Мороженое раскупалось в считанные минуты. Билетов в цирк, кино и на футбол было практически не достать. Потребление алкоголя возросло в 3 раза. В питейных заведениях несколько раз вспыхивали потасовки с пожарами, в связи с тем, что ящеры объявили водку своим старинным национальным напитком, «просто, мол, у них рецептура изготовления случайно утерялась. Ведь недаром же алкоголь называют зеленым змием.» А когда подвыпившие ящеры разгорячатся, огонь из них так и прет, так и прет. Пришлось издать указ - все питейные заведения оснастить противопожарной системой с усиленной подачей воды, у входа поставить ящики с песком и повесить огнетушители.
     Через полгода правительства двух миров провели экстренное совещание с подведением итогов.
     У нас:
1. Участились ДТП с участием нетрезвых иномирцев за рулем. Понравилось им гонки по нашим ухабам устраивать, с криком: «Какой ящер не любит быстрой езды».
2. Скорая помощь целыми днями вереницей возила иномирцев с диагнозом «отравление» к межмировым окнам и сдавала с рук на руки их врачам. Ну не выдерживали изнеженные организмы ящеров нашей культуры еды и пития.
3. Несмотря на все меры предосторожности, в городах вспыхивало до 30 пожаров в день.
     У них:
1. Резко упала трудовая дисциплина, впервые появились прогулы на работе по неуважительным причинам.
2. Организовался профсоюз, который требовал для всех трудящихся двух полноценных выходных и месячного ежегодного отпуска. Выступления профсоюза сопровождались массовыми забастовками и беспорядками.
3. Установки по регенерации организма ящеров грозили выйти из стоя в связи с большим наплывом пациентов.
     В общем, экономике параллельных миров был нанесен чувствительный урон.
     Последней каплей, исчерпавшей терпение правящих кругов, стал финал чемпионата мира по футболу. Толпа разгоряченных, пышущих огнем ящеров, отмечающая победу своих фаворитов, всю ночь гоняла фанатов проигравшей команды, пожарных и представителей правоохранительных органов.
     В общем, их ученые что-то там придумали и объявили, что производится массовая эвакуация иномирцев в связи с тем, что миры разъединяются и в ближайшие две недели произойдет закрытие окон. Следующее пересечение параллельных миров произойдет где-то через шестьдесят пять миллионов лет.
     Проводы были грандиозные. На улицах были выставлены столы с бесплатной выпивкой и закуской, на стенах висели плакаты «Люди и ящеры едины», «Существа всех миров, соединяйтесь», «Ящеры и люди – братья на века». Застолья, песни, танцы и карнавальные шествия продолжались неделю. Эмблемой проводов выбрали Крокодила Гену. Какой ящеры фейерверк устроили! Загляденье. Чуть пол-Москвы не спалили.
Еще неделю всем миром отлавливали подгулявших ящеров и выдворяли на суверенную территорию.
     Вот и вся история о вымерших динозаврах и параллельных мирах, которые не существуют и не пересекаются. Все вернулось на круги своя. Только вот ящеров жалко, скучно ведь им там, бедненьким. Эх, посмотреть бы хоть одним глазом, как они там живут, создали ли свои команды по футболу, открыли ли свои Макдоналдсы и наладили ли выпуск газированной воды, сумели ли собрать самогонный аппарат, чертеж которого им подарили местные умельцы, из чего бражку ставят. Хотя ходят слухи, что то тут, то там по ночам в питейных заведениях встречают зеленых змиев: может быть, какой-нибудь их ученый научился открывать портативные межмировые окна, а может быть, это просто какие-то загулявшие ящеры остались случайно у нас, да просто мало ли что померещится с пьяных глаз. Эх, а жаль все-таки, что встретимся только через шестьдесят пять миллионов лет. Хорошие они ребята, братья по разуму.



Лидия Девушкина-Соммэ, Франция
Талант – это стра-ашно!..

     Дорогой  читатель! На сайте «Жарки сибирские» дебатируется и муссируется вопрос (соответствующий глагол подберите сами, я, честно говоря, затрудняюсь, но хочется русского глагола): талант – от Бога или от Дьявола? Этой повестью  я  частично отвечаю на вопрос. Хотя литература скорее ставит вопросы, чем отвечает на них. И можем ли мы учить читателя?
                Из серии рассказов «В двух шагах от любви».

« Над нами – сумрак неминучий,
Иль ясность Божьего лица.
Но ты, художник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай».
                Александр Блок. Возмездие.

     «Что общего  может быть  между  этой Светой, тем  Захар Иванычем  и даже   моим  Аликом, который затесался в эту компанию скорее по случайности?» - тщательно штудируя  «Технологию рассказа» Михаила Веллера ,  подумала Ольга Васильна. Тщетно пыталась найти в этом тексте место, которое встречала у него ранее: что все творцы имеют тревожный и раздражительный характер.  Куда же оно запропастилось?  Вроде бы все трое совершенно  разные люди.  Мысль о том, что каждый имеет  какой-то  талант, и даже  не один,  и весьма разнообразного свойства талант, - грела ей душу, и в то же время другие мысли, точнее, смутные эмоции холодили сердце. Более того,  прокатывались по нему, как промокашка по штукатурке, эти эмоции просто-таки царапали сердце, оставляя на нем странные зарубки. Самую сильную зарубку, как всегда, оставлял, конечно, Алик.  Душа типа тобой уязвлена... Это Пушкин так писал, хотя она уязвлена, когда любил или любишь. А  в данном случае – о любви нет и речи,  и раньше не шло,  и тем не менее – перманентное  уязвление, со стороны вот этого нелюбимого! Может быть, именно потому и уязвляет, что нелюбим.  Ольга Васильна перебирала карточки, подготовленные на плотной бумаге для выступления в клубе  на тему «Любовь и брак». Особенно ей нравились выписки  из тоненькой книжицы государыни Императрицы Александры Федоровны Романовой «О браке и семейной жизни».  Иногда Ольга вообще считала себя монархисткой, в иные дни — вовсе нет.  Монархии вырождаются, как это и произошло в России.   Хотя все-таки с царем было лучше, надо было его оставить или заменить на Михаила Романова. А вообще-то если хорошенько побегать по интернету (Ольга всегда именовала интернет с маленькой буквы), то выяснится, что бумагу на отречение того же Михаила Александровича готовил некто Набоков, сын того писателя, кстати, крупный масон. И это был чисто по существу масонский ход – ниспровержение монарха.  И все было сделано так хитрО, юридически неправомочно.  Ладно, не будем сейчас по интернету шарить, иначе в голове  поселится полная окрошка.  Лучше подумать о конкретной брошюрке в переплете, написанной конкретным человеком.  Неглупая была Александра Федоровна, про жену  как понятие она писала (хотя это вроде  типа реферат, а не ее собственные мысли): « Ей никогда не следует сомневаться в том, что во всех затруднениях он, муж то есть,  ей посочувствует. Надо, чтобы она никогда не боялась встретить холодность или укор, когда придет к нему искать защиту».  Надо чтобы! Да это самое трудное в отношениях. Каким образом,   не  манипулируя, заставить человека тебя уважать? Это только онегинский дядя лучше выдумать не мог, а у меня вот не получается!   Вообще, как это в душу верно у нее: «Если почитаешь своего супруга, то и другой возвышен, если нет, то и другой унижен».     Алик всегда говорит, что не надо было Николаю Второму идти  на поводу у своей бабы. Бабы, выражается тоже, и как по-плебейски! Бабушка Ольги, кстати, из дворянской семьи,  но очень некстати, что    Ольгина мама запретила детям  копать родословную: вот умру, мол, тогда копайте!  Но даже после уже давней смерти Ольгиной мамы этот запрет как будто действовал, да и не с кем стало  копать…   Воспоминания перенесли Ольгу Васильну к событиям годичной давности.  К вечеринке по случаю дня Победы. Такие встречи среди русских  редки, как наши встречи Виктория Регия. Принять гостей нынче - это вам не в фейсбуке порезвиться.  «Физически ленивые люди обычно имеют весьма тяжелый характер», -  мрачно думала  сначала тогда Ольга  Васильна про своего Алика, восхищаясь в то же время  бойкими хлопотами , выказываемыми хозяином дома Костей,  вокруг самодельного барбекю.  А вообще надо  changer des idees[i], будешь все время ругать супруга, даже мысленно, он и будет плохо себя вести, со свойственной ей последнее время рассудительностью уговорила себя Ольга, а то как бы не докатиться до депрессии… Расселись неподалеку от горящих углей.   На выносном столике крошечные по размеру закуски, Ольга Васильна не одобряла этот западный стиль, разжигающий аппетит, а потом еще надо часа два разговаривать стоя, а потом уже подадут  серьезные салаты и горячее, уже часам к 10 вечера, когда уж лучше думать о сне, ну тут просто глаза слипаются.  Это французский обычай, среди русских он считается изящным и, поди ж ты, прижился.  Хозяин дома Костя, статный 53-летний с проседью шатен, дамский любимец и  красавец, напоминает какого-то российского актера, а то и многих сразу. Ольга Васильна современных актеров плохо знала.  Телевизор только стоит включить, и ты уже махом полный дебил. Стоя прямо, как на собственном памятнике, Костя вдруг энергично замахал руками, словно держащими дирижерские палочки.
    - Я рад, что вы,  наконец,  у меня сегодня собрались. Не встречались ведь два года!  Я долго думал, кого пригласить, - голос у него вдруг стал зловещим: он скрывал, что сегодня у него день рождения, хотя некоторые гости предварительно вручали ему тайком подарки в его кабинете с висящим на стене  портретом Бунина, да, впрочем, он и сам похож на Бунина. А вообще декларировать свой день рождения становится немодным. – Пригласил самых выдающихся людей. Я счастлив, уж поверьте мне, что у меня такие замечательные друзья, не фуфло какое-нибудь.
     Парясь у барбекю, Костя неплохо принял на грудь, что было очевидно, как в аквариуме, но держался еще прямее обычного.
    - Вот видишь, мы не фуфло, - шепнула Ольга Васильна своему Алику, надавив ему каблуком на его туфлю. – Ты вообще выдающийся ученый, автор ряда фундаментальных работ. А так принижаешь себя, будто ты последнее фуфло.
    - Нет, не фуфло какое-нибудь, - слегка качнувшись, снова подтвердил Костя и сел во главе стола, рядом с Ольгой.
    - Давайте выпьем за всех нас! – радостно подняла бокал Лариса, - и чтобы жили дружно и не ссорились.
     А сама с Ольгой Васильевной даже не поздоровалась. Алик, сидящий между ними двумя, стал наливать в бокалы и Ларисе,  и супруге,  Ларисе – красненькое, а Ольге Васильне – минводу.  Она никогда не пила – из принципа, декларируя, что от алкоголя   гибнет все человечество, а особенно русский народ. Кроме того, у нее еще с детства от алкоголя голова раскалывалась и чудились кошмары.  Таких  нежных не менее 30% среди российской молодежи, а  привыкать к этой дряни окружающие заставляют очень деспотично.
    - Низкая самооценка – основа безнравственных поступков, - слегка покосившись на Ларису, прошептала Алику Ольга.- От неуважения себя происходит неуважение близких, грубость, ревность, семейные ссоры,  уродливое воспитание  детей, матерщина.
    - Что еще у тебя по списку? – ехидно вставил Алик. – Сними ногу, мне больно, у тебя ж не слабенькая весовая категория.
    - Извини, ой, - Ольга Васильна мысленно укорила себя за невнимание и быстро убрала ногу. – Я бы еще сказала: гордыня, непонимание близких. Безверие, в смысле отсутствие веры в Бога.
     Если по-честному, в христианстве Ольгу не все устраивало. Например, чудо в Кане Галилейской, или почему «Жена да убоится мужа своего»?
     За десертом все разбились по парочкам, Алик сидел  в углу мрачным бирюком, наливая и смешивая себе все остатки вин.  Ольга Васильна снова пустила в ход свой каблук и свою нехилую весовую категорию, но в этот раз Алик  ни на что не отреагировал.
     Костя был счастливый трехдетный отец.   При каждой встрече, когда все сидели за столом,  а он норовил  всегда почему-то сесть поближе к ней,   он рассказывал Ольге полушепотом, как его старший сын уже здесь, во Франции,  сразу после  рождения близнецов, тогда это  был девятилетний отрок, постоянно вис у него на плече и спрашивал: «Папа, ты меня по-прежнему любишь?»  И так каждый день, включая сегодняшний, когда ему уже 16.   Три Костиных сына, большеглазые породистые парни, то  не на шутку дерущиеся, то неотрывно прижимающиеся   друг к другу около компьютера,   уже говорили между собой на французском.  Иногда запуская в космос   незамысловатые русские фразы: «Ну ты чо, совсем что ли?»
    - А меня дети вообще не слушают, -  слегка вздохнула Ольга Васильна, косвенным взглядом любуясь Костей. Иногда она воображала, что у них с Костей роман — платонический, конечно.  Она даже покаялась в этом однажды о. Василиу из румынской церкви — на французском.  Он немножко знал русский язык, буквально  несколько фраз. Его бабушка была украинка, а сам он был старший сын в  шестидетной семье. «Ну вы что, Ольга, совсем что ли» - рубанул он ей. Почему-то слабо знающие русский язык выуживают из него только самые примитивные, вульгарные фразы.  То ли дело ее личный психолог Олеся... Ну это, впрочем,  громко сказано: личный психолог. Олеся закончила второе высшее по психологии заочное в Москве, а во Франции отучилась год на курсах по эриксоновскому гипнозу. Приличную работу она найти не могла, но хотела работать бесплатно, в порядке благотворительности, тогда, по ее логике,  у нее ее украинский папа от туберкулеза  выздоровеет.  «Вообще благотворительность способствует   здоровью, очень!» - напоминала она. Множество советов и указаний она действительно раздавала бесплатно.  Платно она работала в русском магазине — за процент с продаж. Русский магазин потихоньку разорялся,  Олесе причитались  сущие гроши.  Да и те выдавались с опозданием. Что не мешало Олесе сыпать максимами дальше. Например, такими: «Плотский грех или случайная связь супруга ранит меньше, чем платоническая любовь, о которой пусть даже не знает предмет поклонения» .  Сама Олеся была беззаветно верна своему 70-летнему французскому мужу, будучи на 32 года его младше.  Или играла перед окружающими такую игру?  Ой, не надо мне быть такой циничной...  За столом разговорились о талантах.  Ольга Васильна услышала только окончание разговора. «Талант — это страшно, уж поверьте мне!» - широко раскрыв красивые глаза в поволоке  и сделав действительно   страшный голос, произнесла сидящая напротив Вера, недавно овдовевшая, тоже психолог, но с образованием в объеме психфака МГУ. Здесь она, конечно, тоже не работала. Ее муж был выдающийся ученый-биофизик. Поэтому ее приглашали всегда, а Олесю никогда. Про Олесю Вера говорила, что психологическое образование у нее около нуля.  Жен французов вообще слегка в этом круге презирали.   Вера всегда ревновала своего мужа ко всем  окружающим дамам, но только русского происхождения.  А их было достаточно по обе стороны границы (он работал в  нескольких  странах), и кое в чем он чистосердечно каялся, что ссорило супругов накрепко. Вера любила своего мужа безумно и  немало мучила. Хотя вроде ее можно понять. Перед самой смертью  мужа она раздражительно рассказывала   Ольге Васильне про какую-то Светлану Ковалеву из Питера, которая  появилась для годичной стажировки у него в лаборатории.
    - А кто такая эта Светлана Ковалева? - вдруг осторожно спросила Костина жена  Рита.  Кстати, у нее тоже были всегда основания для ревности, несмотря на ее красоту и молодость. Она была моложе Кости на 15 лет, огромные синие глаза достались сыновьям именно от нее. У Кости были зеленовато-карие. - Я слышала, она и швец, и жнец, и на дуде игрец.
    - Да! Она хорошо поет, снимает фильмы, ставит театральные постановки... Кстати! Она бы для твоего  клуба была полезна. Пригласи ее, не пожалеешь! - вдруг взволнованно промолвил Костя, адресуясь только к Ольге Васильне. У той слегка, впрочем, даже не слегка, кольнуло сердце.
    - Ну, ты дай тогда ей мой телефон. Или я сама позвоню, - ответила Ольга.
    - Да ладно,  Алик  все скажет, он с ней тоже вась-вась.
     У Ольги опять неприятно кольнуло сердце.
    - Ничего Алик  не скажет,  а слова вась-вась нет в русском языке, - с трудом отрываясь от очередной бутылки с бумажным салфеточным воротником,  проворчал Алик.
    - Правильно, Алик,  не признавайся, - тихо гнул свое Костя.   Ольга заметила, что все кругом сильно подшафе, особенно Вера и ее Алик.   Вера, кажется, даже лечилась у психиатров  от алкоголизма. И ее венценосный супруг вроде бы тоже.  Какая,  однако,  печальная , безрадостная жизнь у русских,  особенно в супружестве. Ну положительно не умеем мы быть счастливыми, хоть ты тресни.  А французы? Тоже бабушка надвое сказала.
    - Скажи, Костенька, этой Свете, что следующее заседание клуба у нас 15 мая,  я приглашаю,-  перевела на деловые рельсы разговор Ольга.  Все почему-то вскочили со стульев  и стали прощаться.
    - Ну, вы, ребята, куда это вы!  Мы так не договаривались! - заволновался Костя, с трудом привстав из-за стола. – Убегаете быстро, как какое-то фуфло.
    - Наоборот, уходим, как аристократы! -  смущенно произнес  всегда улыбчивый, хотя немножко побитый жизнью еврей из Молдавии Фима.
     Света Ковалева действительно появилась в клубе  15 мая, внимательно послушала спич Ольги на тему очередной порции книжек  первые  десять  минут, а потом уткнулась в лежащий на столе модный журнал, хотя, судя по одежде, за модой отнюдь не гналась.  Да и не нужна она была ей: зачем мода,  если сразу очевидны яркие, выразительные, пусть даже и не очень правильные черты лица,   пышная, может быть, чересчур пышная фигура. Яркая брюнетка слегка восточного типа, молодая розовая кожа, этакая Шехеразада Иванна. В конце вечера она помахала Ольге запиской, встала во весь свой немалый  рост и великолепно, с выражением, хотя и довольно тихо, прочитала свой стих из уже изданной своей книжки стихов. Кстати, стих касался платонической любви и назывался «Чужая женщина».  Потом она позвонила Ольге на другой день и спросила ее, а когда-де следующее заседание. Разговор начала деловито: «Света вчера вечером...»  И вот на   следующем заседании клуба  Ольга Васильна  елико беспристрастно  рассмотрела Свету, которая вчера вечером. Кстати, неплохое напоминание о себе в телефонном разговоре, ведь никакую визитку не сунешь в телефонную трубку.  На этот раз Светлана показалась ей сумрачно-сдержанной, что все-таки выгодно оттеняло белизну ее красивого лица. Это и есть подзабытая ныне томность. Поразила она в этот раз и своим глубоким грудным голосом, спев вместе со всеми в конце заседания, как это теперь стало принято, когда в клуб пришел профессиональный руководитель хора - приехавшая из Испании Марина.  Пели, приглядываясь друг к другу (хор еще находился в стадии становления),  что-нибудь задушевно-русское  и простое из 19-го века, например, Вайну-Вайну» из «Евгения Онегина»... А потом, когда хор все-таки возник как самостоятельная единица , что удивило Ольгу Васильну, она всерьез уже думала, что с нами,  русскими,  каши не сваришь, Света стала петь альтом, хотя, как замечала Марина, она ошибалась в нотах.  Марина уже стала потихоньку привязываться к Свете, но и не упуская возможности  ее покритиковать.  Особенно она критиковала ее фигуру - косолапую,  слегка неуклюжую.   Ольга пыталась немножко осадить Марину, сбить с нее молодой задор осуждения.  "Не придирайся, пожалуйста,    природа нас учит, что все совершенным быть не может, надо выбирать: или лицо, или фигура".
    - Хорошо, - возражала Марина. - Но если она косолапыми ногами идет все-таки, куда ей самой надо, то в хоре она уводит людей не туда. И люди за ней идут, ведь она по натуре лидер.  Но идут они немножечко не туда.
     Кстати, Марина тоже была лидер по своей природе, иначе бы хор быстро перестал  существовать.  И, как это часто бывает с молодыми русскими за границей, все-таки похожие люди  рано или поздно привязываются друг к другу, однако не перестают замечать недостатки другого.  Марина и Света постепенно  подружились между собой.
     Марина была кандидатом  биологических наук.  Перед Францией она уже хотела уходить из российской науки ввиду своего хронического безденежья,  наметив уходить в искусство, что, правда, тоже "не Перу", как говорят французы, но она начала даже учиться в частной московской школе кинодраматургов.  В России у нее вышло в свет несколько тонких книг любовной лирики и книга-эссе, в духе жестокого романса, как она образно выражалась в своих импровизированных устных биографиях, под названием " Я раздумала разводиться".  А вообще говорила Света очень мало, так мало, словно  любой разговор, тем более не по делу, отвлекал ее от чего-то очень важного, уютно расположившегося внутри нее.  Такая молчаливость  немного раздражала Марину.
    - Да правильно она делает, - защищала  Ольга Свету. Кстати,  Ольга, как и Марина,  проходила по разряду многоречивых говорунов. - Никогда не стоит растрясать свое вдохновение. Оно ведь приходит свыше,  по определению. Это дуновение свыше.
    - Вы это уже много раз на клубе говорили, а сами-то любите пошептаться, - возражала Марина.
    - Вот у меня и нет никаких литературных достижений, - обижаясь, скорее уже на себя и потом на Алика, говорила Ольга Васильна.
     Света приходила на заседания литературного клуба отрешенная, никому не улыбаясь,   и  опять рассеянно листала  залежавшиеся модные журналы. Улыбаться русские научаются только лет через пять от начала эмиграции, да и то не все... Потом все-таки включалась в общую работу, отпуская свои комментарии или читая глубоким грудным альтом  стихи.
    - Вот увидите, скоро к нам  на клуб будет ходить  масса народу, и все из-за одной Светы, - однажды напророчила Марина, когда  Света раньше времени ушла с заседания…
    - Разумеется, вот что значит  молодость, ум и красота! - не преминула добавить Лариса.
    - Это называется драйв! - бросил на ходу один француз, его звали Робер, он  знал много русских слов, но говорил с  жутким акцентом.   Ольга заметила, что Робер со своими угольно-черными огромными глазами смахивает на французского легендарного писателя  Эмиля Ажара, он же Ромен Гари,  отец у которого, возможно, был русский киноактер Иван Мозжухин.
    Вопреки прогнозам, ходить больше народу не стало. Ну, разве что чуть-чуть больше, да и то не всегда.  Только почему-то тот же Робер, увидев Свету      в окружении  всех прежних членов клуба, повадился  радостно повторять:
    - On est nombreux![ii]
    - У них, наверное, роман, у Светы с Робером, - шепнула после очередного заседания Марина и тут же хлопнула себя по губам.
     Видимо, Света принадлежала к породе людей, которые трудолюбивы аки  пчелки и все свои творческие замыслы отважно реализуют. Вот только дома у нее полный раскардаш, как опять же тихонько поведала МАрина , снова ударив себя по губам.  Жуткий беспорядок и  неопрятность, кругом валяются непостиранные одежки и початые бутылочки с валерьянкой из русского магазина. И не жалко ей дочку. Что за дочка? Это было для Ольги неожиданностью. Ребенка вскоре все стали лицезреть  на репетициях.   Света затеяла сразу несколько постановок на двух  языках, и дело шло исключительно успешно. На время забыли про литературный клуб, вернее, устно перевели    заседания литературного клуба   в  разряд репетиций.  Репетиции Света вела очень властно,  вместе с тем весьма корректно, говорила необычно для себя громким, но очень певучим голосом.  Спектакли по сценарию Светы состояли из стихов и отрывков из кинофильмов. Стихи читал Робер, переведя их вместе со Светой на французский.  Света, естественно, читала стихи по-русски, стихи, как ни показалось это странным Ольге Васильне, все были сплошь революционные, даже собственные Светины стихи, на первый взгляд, лирически- скрыто-адюльтерные, тоже содержали какой-то неопределенный, непонятно против кого направленный, но революционный призыв.  "Ну и молодежь нынче пошла! Недаром Света любит поэтов Серебряного века, шпарит их почем зря наизусть. Но у тех-то форма была адекватная..." - только и успела пожать плечами Ольга Васильна, которая на этот раз ограничилась  разливанием чая после спектакля. Ну не читать же ей комментарии к фильму "Броненосец Потемкин!"  Тем более она заикается, когда волнуется.  Она хотела сказать перед спектаклем, пусть и заикаясь, Свете, и обязательно наедине, что революция рано или поздно пожирает своих детей,  отвлечемся от СССР,  посмотри на Францию,  а по итогам революции   народной власти все равно нет как нет, но Света не стала вслушиваться в то, что говорит Ольга, только красивыми светло-карими, почти желтыми, как у некоторых политических деятелей,  глазами показала ей: "Мы с вами вообще не из одного купе, даже не из одного вагона, мы только успели родиться в одной странной стране, которой теперь нет, но это ваше поколение ее прошляпило, мы-то были тогда всего-навсего пионерчиками!" И стала почему-то яростно резать на треугольники  кусок мятой  красной тряпки. На самом спектакле в день 7 ноября всех женщин Света одела в красные косынки.  Успех спектакля среди французов  был очевиден, но при этом носил характер какой-то сдержанно-смущенный.  После спектакля  Ольга стала с растерянным видом подходить к каждому и предлагать налить чай.   Красную косынку сама она отказалась надеть.
    - Да сними ты эту дрянь, -  нервно ткнув пальцем в Светину  грудь с косынкой, потребовал красавчик-моряк (бывший, конечно) по имени Леня, только что познакомившийся с нею. Больше почему-то никто не хотел в этот вечер со Светой общаться,  и она отнюдь не возражала против  общества Лени, который был уже давно подшафе. Он всегда был подшафе,  даже когда приходил  на литературный клуб, после которого жаловался Ольге на свою личную жизнь: он здесь женился на француженке, но она его не устраивала как женщина, хотя была добрейшей души человек: она спасла его из плена (его корабль арестовали во Франции) и при знакомстве с нею их двоих повело друг на друга теплой волной,  как из океана, но она у него с рождения нервнобольная (ее мать во время беременности взяли на испуг алжирские повстанцы в 1961 г.), у нее по жизни постоянные приступы депрессии.  Леню это не устраивает, ему нужна спокойная здоровая женщина, лучше русская, хотя Элен  добрейшей души человек, работает в соцслужбе, помогает старикам и детям и всем его друзьям, которые плюют ей в душу (на этом месте Леня дерзнул употребить  другой, более грубый русский глагол). Кстати, французского он так и не выучил за 10 лет жизни во Франции, с женой он говорил на каком-то самопальном эсперанто.  Она, видимо, все терпела, его мнимые или настоящее измены, во всяком случае его постоянную готовность изменять ей, его по сути бывшей жене, ибо они были официально разведены,   его постоянные выпивки, его какую-то довольно тяжелую болезнь, делающую его смертельно  бледным и нервным (все от выпивки, сам же пояснял он). Вот и сейчас она сидела рядом с ним и Светой и робко пила налитый Ольгой чай. У нее были причудливые, но не лишенные шарма,  миндалевидные, очень косящие, как у контуженого солдата, глаза.   "Посидите с нами», - вдруг попросила она Ольгу. Света настойчиво выпытывала  у Лени,  есть ли здесь русскоязычный зубной врач. Сзади к ней подбежала  девочка лет пяти, хорошенькая, но немного странная,  и встала между ее и Лениным стулом.  Видимо, девочка не хотела, чтобы мама говорила с  мужчинами.  Ольгины дети тоже никогда этого не хотели...
     После  спектакля Светлане некие  авторитетные французы подсказали, что во Франции  в культурных ассоциациях нельзя ставить политические спектакли, у президента ассоциации могут быть неприятности, его просто могут вызвать на ковёр в мэрию.  И, несмотря  на спокойные возражения  Светы,  произнесённые тем же ровным певучим альтом, что спектакль отвечает уставным требованиям ассоциации (Ольга Васильна так бы не смогла, все-таки другая нынче молодежь, богатыри  не мы, а они, вопреки Лермонтову! правда, много ли богатырей в молодежном поколении?), следующий спектакль был посвящен исключительно лирике, без примеси политики… Света стояла посреди даже не сцены, а просто зрительного зала, свободно ходила между рядами зрителей. которые восхищенно снимали ее на камеры.   На ней было очень красивое платье, чуть узковатое ей, она не потратила на него ни одного евро, ибо оно дома свалилось ей буквально на голову с соседнего балкона, но с какого именно, она не могла установить, несмотря на свои  добросовестные расспросы соседей.  «А обычно я все платья подбираю со свалки, во Франции это  со мной происходит более оптимально, чем в России», - признавалась она.   Деньги она копила на продолжение московской киношколы. На этом концерте   ей во всем ассистировал  Робер,   начиная с синхронных переводов на французский и кончая разливанием чая, на который был мобилизован 12-летний его сын.  Особый восторг вызвал Светин стих «Чужая березка».  Это была дань есенинской  березке, которую  обнимал  преждевременно сгинувший поэт, обнимал как жену чужую. Ольга Васильна и любила и не любила этот стих.  Любила, потому что классик  давал ей индульгенцию на то, что какой-нибудь поэт или, на худой конец, простой французский профессор,  вроде  Кости, будет ее обнимать. Не любила, потому что Алик ведь тоже может  подчас обнять чужую жену или вообще ничью.  И неизвестно, что  по своим моральным последствиям будет хуже.    Марина пела современные русские романсы  под собственный аккомпанемент  на фортепьяно. Разумелось, что  романс «Мне нравится, что вы больны не мной» очень сопрягался  с сегодняшним состоянием  личных Светиных дел.  Марина за несколько дней до концерта все-таки выудила у Светы некоторые штришки из ее биографии, или, как теперь говорят, биоматериал.  Слово компромат  употребляется  нынче только по адресу политических деятелей. В Москве у Светы был в наличии муж, совсем молодой, моложе Светы, хотя куда уж моложе. Художник (тут Марина по-детски прибавила «От слова худо») . Про дочку мы уже знаем.  Марина, которая не любила сплетен и все-таки (со ссылкой на Свету) говорила, что сплетни немножечко дают расслабиться, только не надо их распускать против конкретных лиц, в порядке интриги, так вот, Марина шепотом, опять ударяя себя по губам,, поведала, что женаты они с тем художником уже лет шесть, но что он болен алкоголизмом  и готов все пропить, пропил даже Светин полученный по зарубежному гранту компьютер.  Света  писала ему письма от руки (ибо он не мог теперь войти в электронную почту) – искусство,  здесь во Франции уже, казалось бы, всеми утраченное.  До Питера они шли куда как долго… Когда она их  опускала в почтовый ящик,  глаза ее были на мокром месте.  Она не могла его бросить, потому что православие не велит бросать мужа-алкоголика.  «А разве Света ходит в церковь?»- удивилась Ольга Васильна. И на третий день после концерта увидела ее в румынской церкви распластанной перед иконой во время чтения покаянного канона… В воскресенье заметила Ольга ее в потоке причащающихся румын. Это хорошо, подумала она, значит, напрасно все жены, включая ее саму, опасаются, что Света будет искушать чужих мужей.   Иначе она не подошла бы к святой чаше… Или она не знает этого правила? Ведь мы же все новоначальные, и я тоже,  размышляла  Ольга.  Света не могла еще бросить этого своего художника потому, что любовь сначала у них была бешеная, невероятная. Любит же молодежь эти безграничные страсти, в то время как православие не позволяет нам страстей. И чем заканчиваются все эти невероятные вибрации  молодых душ и тел?  Ольга высокомерно бросила взгляд на Марину. Так и есть:  параллельно с молодым художником существовал и еще очень немолодой   кинорежиссер, который вывел Свету  в кинематографические люди. От кого дочка, Света сама толком не знала, девочка была похожа на обоих. Прямо как в «Тихом Доне»! Художник был бедный, злой на мир и непрактичный, он не мог содержать ребенка, не говоря про саму Свету с ее не дешевыми издательскими и кинопроектами.   Режиссер был богатый,  добрый и любвеобильный,   он почти полностью содержал каким-то образом (кажется, через Светину маму)  Светину дочку и еще по ходу несколько маленьких детей уже совсем других и не менее перспективных  мамаш ( в основном киноактрис).
     «Зачем я осуждаю их, таких молодых и неприкаянных, зачем я ханжу, считая свою жизнь более нравственной? - я, легкомысленно выскочившая замуж за человека, которого потом никогда не смогла полюбить и которому пусть и  в воображении, сугубо платонически, но однако  изменяла с каждым встречным-поперечным? И у меня при единственном вроде бы муже ни в чем нет порядка: ни в голове, ни в доме», - вдруг словно уколола себя иголкой  Ольга Васильна, залюбовавшись на стоящую  посреди сцены Свету. По левую руку с микрофоном как переводчик стоял Робер, давно разведенный, явно ищущий  новую подругу жизни, может быть и русскую, раз так бойко говорил по-русски! Правда, тоже безработный, как тот художник, и тоже нищий.  Он хотел хорошую  домашнюю хозяйку. «Я не домашняя хозяйка, я дикая хозяйка», - любила шутить Света.  Она уже затевала фильм с Робером и Мариной про развод неких молодых родителей, написала сценарий, в фильме должен был  играть и  сын Робера.  Одну мизансцену уже отсняли в горах Севенн: Света легла на  капот Роберовой  машины с кинокамерой, фокусируясь на рулящем папе  с весело стрекочущим сыном.
     В конце июля, собираясь в Москву и волнительно подбивая итоги прошедшего учебного года и работы своего литературного клуба, Ольга Васильна не смогла не признать, что знакомство со Светой ее многому научило, например, хотя бы тому, что не надо ждать, когда добрый принц вдруг предложит тебе напечатать  твои  литературные  опусы, а нужно бороться самой за их опубликование.  Света даже дала ей адрес того издательства, в котором публиковалась сама. И Ольга еще с весны вступила с главной редакторшей в длительную и, признаться, совсем неэффективную переписку. Похоже, эта ветвь судьбы не даст плодов. Впрочем, во всем надо убедиться воочию.
     Этому процессу – литературным заботам, как она их называла,  Ольга и посвятила свою последнюю неделю пребывания в Москве.  Сначала она увиделась с той главной редакторшей.
    - Чайку не хотите? - явно замотанная жизнью толстая   София Абрамовна спросила Ольгу уже в коридоре. Издательство было скромноватым, располагающим каким-то зарубежным, непонятно откуда идущим бюджетом.  Ольга Васильна давно послала  этой Софье Абрамовне   свой рассказ-первенец,  а та   работала на дому, ухаживая за больной престарелой матерью.  Ольга с удовольствием согласилась прийти к ней домой, в здание  рядом с Третьяковской галереей, в котором живал еще  Пастернак, но при встрече редакторша вела себя очень уклончиво. Раскланиваясь с ней, Ольга решила напомнить о себе  еще кое-где, «к равнодушной отчизне прижимаясь щекой», но где конкретно? До самолета в Ниццу оставались считанные дни, даже часы. Хоть бы с каким писателем встретиться, завести шапочное знакомство, может, надоумит про какой-нибудь журнал-новодел ...   Ольга решила побродить по самому центру Москвы, не спеша полюбоваться толстовско-тургеневскими местами, авось посетит ее  плодотворная дебютная идея.  Да  на ловца ведь и зверь бежит. Или целый дом. Вот, пожалуйста вам,  слева за углом вывеска «Издательский дом «Русский ковчег».
     На всех парах проносясь мимо  настороженного вахтера, Ольга прокричала ему на ходу свой пункт назначения. «Идите, но в «Ковчеге» никого нет, они только с утра». Работающую после обеда живую душу  искала не только Ольга. По коридору важно расхаживал стройный, прямой мужчина с необычайно твердым, упрямым и вместе полуслепым взглядом.  Еще не очень старый, на вид хорошо  за 60, и словно бы чем-то сильно травмированный.
    - Добрый вечер! Марка Семеновича случайно  не видели? – строго, почти по-военному, спросил  Ольгу старик.
    - Нет, я тут вообще в первый раз.
    - А, ну тогда здесь ловить нечего.  Горбатятся на дачах, самая пора.  А вы сами-то кто будете?
     Ольга доверчиво подала старику руку и коротко изложила суть проблемы.  Тот внимательно, напряженно  ее прослушал.  И ей показалось, что он имеет актерский опыт : он явно неплохо владел и фигурой, и мимикой лица.  Наиболее одобрительный миманс был в кусочке Ольгиного спича  про Францию. Ну, а уж коли пошли такие дела, то Ольга сбросила ему кое-какую информацию о   домашних неурядицах.  Ольга, будучи в Москве, очень хотела навестить  внука Рому, который жил  со своей мамой – фотомоделью, бывшей  Ольгиной невесткой. Но Ольгин   сын Игорь  погрозил ей кулаком и запретил ей вмешиваться в его семейную жизнь.
    - Я не вмешиваюсь, - смиренно промолвила Ольга. - Я только Ромочку хочу увидеть.
    - Короткий анекдот! Не вмешивается она, - вконец обозлился Игорь и даже намекнул ей, что за неподчинение он выставит ее вещички на лестницу.
     Захар Иваныч (так звали нового знакомца) пригласил ее в ресторан «тут совсем рядом », на Пятницкой, но при входе, посмотрев на цены, резко передумал и предложил ей ехать к нему в Коньково, где он подарит ей свои книги. Вроде и правда писатель?  По дороге закупил батарею бутылок и тетрапаков,  огромный арбуз, рассказав продавщице, что в юности служил на охране бахчи, ой, как там красиво утром, просыпаешься, а  арбузы все  отливают розовым -  до горизонта.  «Снедь сама выберешь, - скомандовал он Ольге. - Завтра придут конкретные серьезные мужики, будем пить, а с тобой,  я догадался,  и ни  выпить,  и ни закусить».
     Хотя при входе в дом сразу попросил Ольгу открыть ему тетрапак с каким-то жутковатым ярко-красным составом.   «Не вижу совсем, открой скорее, а я пока тебе книжки свои подпишу», - бодро  побежал  он к огромным книжным полкам во всю ширину единственной  комнаты.   Ольга порезала Захар Иванычу  колбасы, а сама пристроилась  к баклажанной икре и подмосковным малосольным  огурчикам с   укропом, которые пахли так остро, что можно было упасть в обморок (что в первое лето после  Франции с Ольгой и происходило).
    - На вот, возьми. Я все тебе надписал, это про Оптину пустынь. Я там у  монахов жил,  и они мне говорили: Захарушка, ты наш!  Заодно и лапти возьми, там во Франции будешь щеголять. Я тебе могу три  пары подарить, на-ка вот. И учти: я  тебе поспособствую, если ты напишешь не стихи, а пьесу. Стихи,  ну их в баню, не люблю, а вот пьесу…
     У самого Захар Иваныча пьес было шесть штук в заначке, подарю тебе, Ольга, если ты мне хотя бы одну на французский переведешь.  Тут же выяснилось, что он закончил в свое время известный  московский театральный вуз, актерский факультет, а потом еще заочно высшие сценарные курсы. « Это сейчас в литературу идет записная шелупонь,  гопота без образования, всякие там экономистишки да коммерсантики», - сказал старик, скосив обиженные слепые глаза на Ольгу, которая отказала ему в  раскупоривании второго тетрапака, в то время как  у самого у него не получалось.  Тут же зачитал отрывок из своей пьесы про мужчину в трех  ипостасях, это я про себя молодого, ох и удалой был, баб запортил  тьму. Голос у него был чрезвычайно громкий и выразительный, он прекрасно читал наизусть (буквы он уже не мог различать на бумаге), только странно грассировал.
    - Теперь почитай-ка мне, Ольга, что ни- то свое, у тебя же есть пьеса, только все-таки налей мне,  – скомандовал он.
    - Да, у меня есть маленькая. О Горьком для любительского театра. Большую во Франции нельзя поставить, зрители устанут от непрофессионализма. И надо чтобы обязательно танец был посреди спектакля. Но мне еще доделать надо, - объяснялась Ольга, словно не услышав просьбу про второй тетрапак.
    - Прочитай хотя бы отрывок, - озорно блеснул глазами старик.  Потом сделал руки фертом  и стал пристально всматриваться … в тетрапак и в Ольгу.
    - Я Вам, конечно, не всю пьесу буду читать , а только в отрывках. Вот сцена пятая. Автор.  Автор – это Ходасевич, Владислав. Поэт и писатель, во Франции жил, был мужем Нины Берберовой.
    - Знаю. Ну, ты давай читай, не тяни резину.
    - Автор. В феврале 1925 г. в Сорренто приехала Е П.Пешкова. Е.П.Пешкова (Ольга так и произносила:  «е пэ», ее это слегка забавляло),  снисходительно улыбаясь, - тут Ольга попыталась изобразить улыбку и прошлась по комнате, сию же минуту  вспомнив, что театральных академий не кончала, - расхаживая по дому в элегантном дореволюционном платье стиля  покойной  царицы Александры Романовой. Е.П.Пешкова. Ну, ну,  покажите,  как вы тут ютитесь. Честно говоря, это все у Ходасевича списано, из его мемуаров о Горьком, но переведено в форму пьесы.
     Захар Иваныч одобрительно кивнул  и все-таки налил себе из того ядовитого тетрапака (значит, смог открыть, когда Ольга изображала то ли царицу, то ли Е.П.Пешкову).
    - Автор. А как вы процветаете там? - Ольга сделала максимально возможное  ударение на  слове « вы ». – Е.П.Пешкова. Предначертания Советской власти чрезвычайно убедительны.  Я это знаю из первых рук. В Кремле от меня нет тайн.  Сцены 5-7 у меня немые, если не считать, что надо издавать звуки каких-то долгих бесед, менять интерьеры, то есть просто вращать сцену с большой скоростью.  А за окном должно быть море, его надо изображать при помощи синей шелковой ленты, у меня она во Франции припасена давно.  Горький ходит на цыпочках и прикладывает палец ко рту, а у Е.П. вид матери, которая вернулась домой и хочет высечь  с глузды сорвавшегося сынулю. Тем более есть за что.  А теперь входит сын этой пары. Сцена 8. Это Максим. На вид лет 30, по развитию не больше 13 лет. Найдем среди французов,  это легко,  там много подобных,  лишь бы по-русски читал разборчиво.  А.М.Горький. А, вот и наш ослик пришел! Ты в синематографе был  или на мотоцикле катался? Максим.  Алексей, ты же знаешь, я успеваю и то, и другое. А сегодня еще был в цирке. Самое смешное – это большая лошадь, похожая на тебя, да еще с усами. Изображает очень достоверно. Все смеются.
     Ольга Васильна за лицедейством забывает, где находится, и начинает почти вслух восхищаться собой: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Где-то местами очень хорошо написано, особенно там, где Горький показывает кукиш зрителям. Вообще, как всё-таки талантлив русский народ, не могу я вообще понять эту русофобию». Усевшись на диване, Захар Иваныч уже давно поверхностно спит,  дыша с легким свистом. Ольга Васильна обиженно складывает тетрадку в сумку и собирается уходить.  Старик мгновенно просыпается и говорит ей со своим странным грассированием, но очень выразительно и проникновенно:
    - Пьеса твоя дрянь, писать не умеешь. Зато читаешь еще хуже, чем пишешь, во рту у тебя каша.   По сцене ходишь скованно, будто аршин проглотила.  Однако! Слушай меня внимательно. Сама по себе ты очень красивая, хоть завтра в кабаре, но не рекомендую.  Ты же замужем, ха !
     Ольга Васильна уже пожалела, что успела шепнуть старику в метро некоторые горькие  подробности  из своей приватной  жизни.  Какая я инфантильная, однако, не хуже того Максима-сына.
    - Ответь-ка мне, - властно выпрямляется вдруг полностью проснувшийся старик, - у тебя мужик есть?
    - У меня есть муж, вы же сами это только что сказали.
    - Муж – не мужик. Вот я, например, мужик. Но я никому не муж.
    - Не пейте, дорогой Захар Иваныч, умоляю вас. Тогда будете кому-нибудь хороший муж.  С мужьями-то напряжёнка, дефицит. Но только в основном в России. На Западе, напротив, невест не хватает, там женщины уже раскуси…
    - Во-первых, я и не пью совсем. А мужем не всякий может быть, это в моей книге прописано, в метро потом почитаешь. Там еще прописано, что муж и жена - не одна сатана, а две, вот-с, получите-ка вы, бабоньки!- и  мастерски показывает Ольге двойной кукиш.
    - Откройте мне, я ухожу. – Ольга вспоминает, что такие эпизоды уже случались в ее жизни и ничему не научили, сама хороша гусыня !
    - Ох, вот не люблю я баб! Подожди, я тебе еще не все сказал. Не вздумай уходить.
    - Извините, мне пора, ехать еще два часа. И если  вы не любите баб, то бишь, не уважаете, вам личного счастья не видать. Унижающий другого…
    - Да ладно тебе, училка нашлась. Подожди минуту, я ключи  найду.
     Старик в полумраке вообще ничего не видит и безуспешно шарит в поисках ключей. Ольга смотрит на развешанные в прихожей иконы и истово крестится.  Старик медленно бредет   из прихожей в комнату,  смотрит на кровать   и бьет себя по лбу.
    - Иди сюда, - властно приказывает он Ольге, - просунь руку под кровать, там они, вот те крест.
     Ольга покорно становится на коленки, шарит под кроватью рукой и неожиданно нащупывает ключи. Экое неожиданное место. Под кроватью очень чисто. Ни пылинки. Словно угадывая ее мысли, Захар Иваныч  говорит: «У меня вчера была одна знакомая литераторша. Недоделанная, вроде тебя. Но от постели не отказывается. Потому что мужик я бесподобный, она меня высоко ценит.  Правда, я ей все равно деньги плачу,  и большие, жалко ее, непутевая и одна внука  ростит. Заодно  за отдельную плату она мне и все полы перемыла. А внук компьютер мне ладит, если тот сломается».
     Пока Ольга, снова слегка оторопев,  пытается вслепую ухватить ключи, Захар Иваныч кладет ей два пальца на талию, словно пытаясь ее измерить.
    - Руки! – не свойственным ей металлическим голосом   приказывает Ольга и резко отскакивает от него.  Надо было таким голосом и пьесу свою читать.
    - Подожди, я еще не все тебе сказал, - переходя на драматические  выкрики,  ковыляет за Ольгой старик. – Это все от  одиночества, Оля.
    - Во-первых, человек в принципе одинок. Особенно пишущий, например. Вы книжки пишете, и вам от этого хорошо. Зачем еще вот это все… постель,  секс. Одиночество после секса еще сильней, разве нет?
    – Это кому как, Оля. Давай с тобой в церковь сходим. Ты поди во Франции-то редко в церкви бываешь, а твоя личная ситуация требует совета русского батюшки. Ситуация твоя, если по правде, хреновая - Тут Захар переходит вообще на чистый мат. – Ладно, заткни уши.   Сейчас позвоним моему другу Капустину, он часто в церкви бывает,   все завтра встречаемся  на метро « Динамо »  у среднего поезда, а там от этой церкви рукой подать. Ну-ка, набери мне его номер.
     Старик, снова ругаясь и чуть не плача, сует в руки Ольге картонку с номером мобильного.
    - Брат Капустин! – кричит он в трубку и толково, видимо, уже  слегка протрезвев, излагает свой проект невидимому брату.
    - Брат и по фамилии - это масонское обращение, - меланхолически замечает Ольга. – В русской православной церкви так не принято.
    - Много ты понимаешь, драматургиня, подожди, я тебя до автобуса провожу, а то не найдешь.  И лапти, лапти не забудь!
     До остановки  действительно идти  темными закоулками и не ближний свет. Попадая в лужи, Захар Иваныч непрерывно матерится.  И вот уже Ольга вспархивает в дверь  ночного автобуса.
    – Шеф, ты мне девушку благополучно довези, не приставай в пути,  - отдает  последние указания водителю  властный старик.  Последние ли? Ольга уже было зареклась повторно встречаться с Захаром, но внутри неё побеждает  соблазн увидеть русского мудрого батюшку. Может быть, поплакать у него на плече, послушать его соображения о ее нескладной  семейной жизни, о  переносимых ею оскорблениях и от мужа, и от детей, с цитатами из Евангелий, да хоть и просто так, ведь батюшка сам наверняка имеет кучу-малу своих детушек и суровую, строгую,  воспитанную в советских традициях супругу. Может быть, она его тоже осуждает и критикует, как меня Алик, только, поди, все-таки  не день и ночь.  Да и не соблазн это, а  вовсе  напротив: я же не в квартиру теперь пойду, а в церковь.
     Послезавтра самолётом  во Францию вместе с Катюшкой, и не будет там никаких русских церквей, а то,  как в Ницце, - сплошные раздоры.  Ольга после бессонной ночи, сказав детям, что едет в редакцию, оказывается ровно в 10-00 под разрисованным мозаичным куполом метро « Динамо ». Где же Захар Иваныч, благодетель ты мой? Чем-то похожий на него мужчинка с седыми густыми бровями  грозно посматривает на Ольгу, но каждый раз резко отворачивается, тоже нервно глядя  на часы.   Ольга демонстративно открывает книгу Захар Иваныча (он же велел ее читать в метро), где пропечатано, что необязательный человек крадет время и у себя и у других, она специально даже трясет обложкой книги перед носом этого мужичка, но тот вдруг резко отворачивается и уходит совсем.  Известное дело: если писатель  что-нибудь пропишет, какую-нибудь моральную ижицу читателю, то знайте, что сам он по жизни  поступит ровно наоборот.  Захар Иваныч, чуть тепленький,  появляется перед Ольгой, уже вконец угоревшей от подземной духоты, ровно через 4 часа. «Точность – вежливость королей», -  вместо приветствия говорит он ей и падает отдохнуть на скамью, потом бежит к эскалатору.
    - Ну, вот вы и есть король души моей, - обрадованно парирует ему Ольга. - А то я уже хотела подойти к одному мужчине, думала, это ваш тот брат Капустин.
    - Не сметь! – строго прикрикивает на нее, глядя  сверху вниз  и раскачиваясь на эскалаторе, Захар Иваныч. – «Хотела подойти, хотела подойти». Вечно у вас, у старух, фантазии про любовь.
    - Какая я вам старуха! Да вы еще вчера вечером водителю сказали про меня, что я девушка.
     Захар ничуть не смягчился  сердцем, властно схватил ее за локоть и заставил переходить площадь строго по диагонали.
    - Мы в неположенном месте переходим! – сопротивляется ему Ольга. Надо бы вообще дать от него деру, и с концом. Но перед пьяным стариком дружно расступаются и мерседесы, и вольвики, и мотоциклы, точнее, вдруг вмиг исчезают, как под землю. Есть такая французская пословица: Бог помогает пьяным,  сумасшедшим и влюбленным, вдруг вспоминает Ольга.
    - Послушай, любезный, где тут церковь, такая,  с тремя маковками? – резко пристает Захар Иваныч к прохожему с инвалидной палочкой.
    - А название?
    - А сам дак не знаешь? – Захар Иваныч начинает закипать. – Ведь одной ногой в могиле! Давно пора бы и знать.
     Кое-кто из прохожих все-таки знал, но только известную на всю округу большую церковную книжную лавку.  В нее и вошли. Захар Иваныч почти насильно всовывает Ольге несколько тысяч рублей. «На, возьми и закупи себе на весь год, там у вас во франциях ничего подобного  нет. Закупи, все что надо, только не волокить. Я скоро к тебе приду, поняла?»  В книжной лавке Ольга бродила 2 часа, отоварив все щедро подаренные ею тысячи. Кроме тонких книжек, купила несколько томов Михаила Дунаева, очень популярного даже среди тех русских эмигрантов, которые никогда не ходят в церковь. У Дунаева не только литературоведение, серьезные критические разборы классиков, но и, оказывается,  своя толстая книга беллетристики – « На пороге ».  Какое везение!  Однако уже пора искать благодетеля-то нашего. К счастью, бедовый старик оказался неплохо виден с улицы  через стекло: он восседал в магазине  «У Танюшки», закусывая прямо из коробки , в чем-то мрачно и настойчиво убеждая   продавщицу.  Очень миловидная,  интеллигентная, явно  принадлежащая  к так называемой кавказской национальности, она чувствовала себя неловко  перед напористым стариком.
    - Вот мой телефон, записывай быстро, - кричал он ей, как на сцене. – Я гигант, говорю тебе, не пожалеешь.  Ты же русский язык знаешь, чего ты молчишь.  – Женщина покраснела при виде входящей Ольги.  Быть женщиной  по вызову,  очевидно,   никогда не входило в ее жизненные планы. – Тебе же деньги нужны? Ну?  Ты же дочку одна ростишь? Только не волокить мне.
    - Захар Иваныч, сейчас Успенский пост, зачем вы сыр кушаете, это особо строгий пост - Успенский,  - пытаясь хоть как-то отвлечь старика, вклинилась в разговор Ольга.
    - Ты в мою личную жизнь не впутывайся! - проскандировал старик. – Ты вообще вся кривая, а я прямой. Ишь, сколько книг накупила, все по книгам живешь.
     Продавщица смущенно  потупила глаза и тихо произнесла с четким кавказским акцентом: « Магазин закрывается. Уведите его. Пожалуйста ».  Ольга  с большим трудом вывела старика под руки. Но не бросать же его посреди Москвы, эдакого греховодника, да еще слепого, ведь прямиком угодит  под машину!  Хотя опять же та французская пословица…  И  как держать  его, если в пакете 6 толстых томов Дунаева?
    - Где тут церковь, служивый? - вдруг бодро ринулся к молодому офицерику  Захар Иваныч, снова как будто бы протрезвевший.  Офицер на всех парах несется по своим делам и игнорирует деда.
    - Военный, а туда же. И на что же наша армия теперь способна, - громко  ворчит старик и пристает к другому, уже штатскому молодому человеку.
    - Не знаю и знать не хочу, - резко останавливается парень . – Чем ближе к церкви, тем дальше от Бога.
     Алик такую фразу всегда говорит, когда Ольга идет в свою румынскую церковь. Наверное, этот парень тоже из математиков.
    - Дорогой Захар Иваныч! Извините, мне до самолета меньше суток.
    - Ну иди-иди на все три буквы, ступай, читай свои книги, пиши свои пьесы, книжная ты барышня. Вся кривая. А я прямой и никогда никому не вру!
    - А у вас талант, Захар Иваныч. Я  с вашими книгами ознакомилась, так и получилось, что в метро, как вы мне  велели. У меня больше времени не было, и вот все-таки  скажу: писательский талант у вас, это от Бога. Не губите его.
    - От Бога? Да не может талант быть от Бога. Он ведь всегда только от дьявола,  мать твою растудыть в качель.
     Через полгода в  городке N успешно шла Ольгина пьеса « Горький в Сорренто ».  Играли, конечно, самодеятельные французские  артисты, влюбленные во все русское, такие же чудаки, как сама Ольга и Света, которая эту пьесу умело срежиссировала, властно поставив « всех этих заевшихся ребят под ружжо ». Робер играл самого Горького. Его усы были великолепны, несмотря на то, что он все-таки больше оставался похож на Ивана Мозжухина.  Но Горького он изобразил с нескрываемой симпатией, ему очень  импонировало, что Горький вернулся в СССР, пусть даже и на службу Сталину. Но ведь это твоя родина, сынок (так Робер  трактовал свою роль, когда счастливые артисты собрались на ночной, поздний, уже после окончания спектакля, непременный аперитив с водочкой и селедочкой),  и  Света тогда же  и  сообщила Ольге, что в Париже выпускается журнал драматургии только для театров, куда можно воткнуться с этой пьесой. Вроде бы там есть русский эксперт, который решает, переводить ту или иную пьесу   или нет.  Тогда она будет опубликована  - на французском, конечно!  В среднем они отвергают половину пьес, вероятность попадания « фифти-фифти ».  А я напишу киносценарий на тему блоковских "Двенадцати",  добавила она. Но толкать его буду в Москву, не французам же его предлагать, это нация заевшаяся, им лишь бы экономические требования  выдвигать, в то время как давно пора устроить антикапиталистическую революцию.... Во всем мире.   "Руками исламских фундаменталистов? Или при помощи лимоновской НБП? " - только и успела растерянно, себе под нос,  пробормотать Ольга.  Да, она еще хотела бросить вослед Свете, что французские социалисты – это по сути  уже   управляющие по делам  капитализма.
     Света,  конечно, безразмерно талантливая девушка, правильно ее аттестуют .  Ольга восхищалась ею и в то же время в ее красивом,  белосахарном,  молодом лице  виделось Ольге что-то до боли знакомое, некое дежа-вю.  Вроде как на лице старого Захара Иваныча. Ольга вспомнила его именно в этот миг, хотя вроде бы давно забыла его и даже не хотела и вспоминать, однако он внезапно встал перед ней посреди шумной московской улицы и стал показывать ей вот того самого беса.  И почему-то – уж совсем нелогично, скорее бессознательно, собираясь в местное представительство этого парижского журнала, Ольга зашвырнула в саквояжик не только свою пьесу, но и Захариванычеву.   Называлась пьеса « Их было трое ».  На самом деле Захар Иваныч, вероятно,  изобразил только одного  себя.  Это тридцатипятилетний мужчина  в трех ипостасях, активный писатель и драматург,  то слушая, то не слушая голоса совести, предает любимую женщину, которая ждет от него ребенка.   Женщина сама сводит счеты с жизнью (правда, не совсем понятно, в мыслях или в реале).   Две этих пьесы галантно пообещали переправить в Париж, и через три месяца  с неожиданным французским политесом, уже давно подзабытым,  Ольге по электронной  почте паче чаяния  сообщили, что одна пьеса принята и будет в ближайшее время переведена  на французский. Только вместо Ольгиного Горького стояли эти трое, и была обозначена  (с ошибкой) фамилия Захар Иваныча.
     Света, закончив свой пост-док,  уехала в  родной Питер, предварительно не особо упорно добиваясь продления своей стажировки. Но там все-таки любимый муж, фотографию которого вообще никто никогда не видел, даже в Интернете, где теперь в основном и общаются. Робер неожиданно засобирался тоже в Питер. Со своими тремя высшими образованиями он так и не смог найти работу, а в Питере ему обещали временное место  преподавателя французского, немного часов, но жить он будет у Светы. А Света с мужем и дитем жили в каких-то огромных чужих апартаментах, их им оставили какие-то новые русские друзья, которым желательно  несколько лет позагорать под испанским солнцем.   Заодно Робер  намечал активно поработать над своей диссертацией, которая была посвящена русскому языку в странах СНГ. Просто русский язык в России — это недиссертабельно, утверждал он.
     А Захар Иванычу надо позвонить, наверное, только когда  его пьеса будет  действительно опубликована. Франция - Россия , 2011.

     Повесть ( в первой редакции и под другим названием) публиковалась в журнале «Автограф»  и на сайте «Белый мамонт»


Жорж Декосье, Москва
Кое-что о психологии литературного творчества
http://www.proza.ru/2012/04/25/1072

Как я провалил защиту докторской диссертации по использованию игровой
концепции Станиславского в литературном творчестве.

          Признаюсь сразу – я не поэт и не писатель. Моя профессия – психология. Но для раскрытия психологических механизмов литературного творчества мне пришлось на время (так мне тогда казалось) стать как бы литератором. Года 3 или 4 я писал всяческую галиматью, прикидываясь поэтом и прозаиком. Вначале получалось совсем плохо, особенно в лирике. Никак не мог уловить, что же в ней такого особенного? И, главное, - чем рифмование отличается от настоящего творчества.
          А тут еще, поднаторев в теории стихосложения, выяснил, что существует некая ипостась – чувство слова. Понятие, которое окончательно загнало в тупик начинающего автора. Нигде не смог найти расшифровки этой абракадабры. Чувство знаю, слово тоже знаю, а как их вместе склеить – так и не нашёл внятного и научно обоснованного ответа. От современных корифеев литературы, с которыми в процессе моего исследования пришлось пообщаться, слышал только нотации: либо у вас есть чувство слова, либо нет. Интересно, у меня, написавшего множество статей, брошюр, да кандидатскую диссертацию, в конце концов, нет и быть не может этого мифологического чувства слова?! И тут я разозлился. Просто озверел. Как же так? Стал думать, в результате чего пришёл к выводу о необходимости… заполучить это ЧС в свой мыслительный багаж. А вот каким именно способом – это стало уже темой моей докторской диссертации, чтоб ей неладно было.
          Конечно, я изучил всю (или почти всю) философскую и психологическую литературу по проблемам творческой деятельности. Перечислять труды, которые прочёл, смысла нет. Там было всё, начиная от Платона и Гегеля до Рубинштейна, Выготского и Ананьева. Естественно, не забыл поучения Манна, Моэма, Маяковского, Паустовского и проч., проч. И что бы вы думали? А ничего. Вроде всё понятно и о личности пишущего, и о самом процессе написания, а ответа на вопрос: КАК, КАКИМ ОБРАЗОМ это делается –  не нашёл. Сплошные рассуждения о гениях или, на худой конец, талантах. Тогда я рассердился не на шутку.
          Давно известно, что многие открытия совершаются на стыке наук. Если от состыковки философии, психологии и теории литературы ничего путного не получилось, надо искать что-то ещё. Когда-то давно мне довелось прочесть прелюбопытную книжицу Станиславского «Работа актёра над собой». Ну, прочел и прочёл, не актёр же я, в самом деле. В подсознании содержание осталось.  И однажды вытеснилось наружу в четкую и нетривиальную мысль: не использовать ли театральные формулы в деятельности писателя? Сказано – сделано. Хотя основная мысль умещалась на листке тетради (прямо как теория относительности Эйнштейна), пришлось писать введение, главы, заключение, гигантский список литературы. Хуже всего дело обстояло с утверждением темы. Моя «родная» кафедра была не профильной по этой проблематике, пришлось искать на стороне необходимый учёный совет. Как относятся к чужакам всем, конечно, известно. Но тему утвердили и назначили дату защиты. Естественно, что монография была подготовлена и напечатана в какой-то шарашкиной конторе, сейчас с этим проблем нет, не то, что во времена любимого СССР.
          День защиты выдался ненастным. Нехорошие предчувствия вкупе с противным моросящим дождиком дополняли общую картину произошедшего от 12 до 15 часов по местному времени осенним днём …надцатого года. Пятнадцать минут четкого доклада, который по понятным причинам никто не слушал (учёных мало волнуют проблемы, не касающиеся их лично), пролетели незаметно. Выступили официальные оппоненты, зачитали заранее подготовленные им (мною, разумеется) тексты. Задали дежурные вопросы, получили не менее дежурные ответы. Вдруг совершенно неожиданно поднимается с места невзрачного вида, в засаленном пиджачке старикашка с гигантскими линзами вместо глаз, и просит слова.
        - Так-так, батенька! На какую же методологию вы опираетесь в вашей концепции? – Ехидно спрашивает профессор.
        - Основной упор делается на взаимодействие писателя с образом его литературного героя. – Выпаливаю я. 
         Старичок не успокаивается.
        - А что уважаемый соискатель имеет в виду под предметом исследования?
        - Естественно, результат взаимодействия субъекта и объекта посредством вживания в роль, т.е. образ и поступки литературного героя.
        - Очень забавно, сударь! Так вы полагаете, что, применяя теорию Станиславского, можно научиться творить настоящую литературу? Да вы с ума сошли! Творить способны лишь гении! А вы подсовываете ученому совету какое-то пособие для графоманов. Неужели вы и вправду думаете, что творчеству можно научиться?
          У меня внутри всё похолодело. Вот противный старикан! Видимо, он здесь в авторитете, ибо аудитория зашумела, послышались одобрительные выкрики: «Правильно, Сергей Сергеевич! Нечего плодить графоманов, их и так много развелось! А тут ещё и псевдоучёные!»
          Защита была провалена вчистую. После подсчёта «шариков» выяснилось, что в мою поддержку не было ни одного голоса!  Пропали деньги, время,  огромный труд. Чувство полной опустошённости охватило меня. Я ушёл с твёрдой уверенностью забросить навсегда психологию и стать, наконец, настоящим писателем…

          Уважаемый читатель! Прости грешника. Ничего из описанного мною в действительности не происходило. Выдумал – от начала до конца. Но над применением теории К.С. Станиславского к работе в области литературы всё-таки не мешает призадуматься.


Татьяна Дюльгер, Тусон, США
Лапа гориллы

     «Профессор очень наглый»,- думала Лилия, усаживаясь в уютное кожаное кресло в её любимом французском кафе. Ей было не по себе. Сегодня она провалила первый экзамен в своей короткой студенческой жизни. Так хотелось повернуть время вспять и всё исправить, но в то же время она понимала, что ничего уже не исправить. Второе её желание было не думать о неприятностях, о приставаниях профессора, но это было просто невозможно.
     Она вспомнила, как осталась один на один с профессором, когда он закурил, достав из шкафа необычную пепельницу – лапу гориллы.
    - Ну, что, Малышева, Вы сегодня собираетесь отвечать на мои вопросы? – надменно роняя слова, заговорил профессор.
    - Да, Всеволод Юрьевич, я отвечу на все ваши вопросы.
    - Ты понимаешь, что можешь получить «отлично» лишь в том случае, если пойдёшь на все мои условия.
     Впервые в жизни Лилия пожалела о том, что она очень красивая. Она не могла ответить. Ком сдавил горло. Она оцепенела, растерялась. Никогда не думала, что может попасть в подобную ситуацию.
    - И каковы Ваши условия?
    - Мы с тобой поужинаем в ресторане и затем пойдём ко мне. Ты же не ребёнок, что тебе объяснять? Ты нуждаешься в хорошей отметке, а мне нужна твоя ласка. Какой пустяк! Мы можем очень легко обо всём договориться. – Сделав паузу, профессор стряхнул пепел в ту самую лапу гориллы, которая стояла на письменном столе. Лилии стало плохо. Захотелось выбежать на улицу и дышать свежим воздухом, навсегда забыв профессора и его грязные намёки. Лилии хотелось закричать: «Как Вы смеете!» или: «Да Вы негодяй, извращенец!» Но она не могла даже прошептать что-либо, какое-то ужасное оцепенение сковало её и лишило дара речи. Ей захотелось схватить пепельницу и швырнуть ею в профессора, но она понимала, что после этого её исключат из университета.
     «Что же делать? Что делать?» - мелькал вопрос.
     Неожиданно для себя Лилия заговорила. Она попросила воды. Профессор подал ей воды, и его рука показалась ей отвратительной. Девушка представила вдруг, что его ладонь похожа на лапу гориллы. Словно спасительный порыв, возникло решение уйти тихо, без скандала. Лилия спокойно спросила:
    - Можно, я подумаю пару дней над Вашим предложением?
     Профессор кивнул головой в знак согласия.
     С радостным чувством свободы Лилия направилась в уютное кафе, которое находилось недалеко от здания университета.
     Здесь ей нравилось всё: вкусный кофе с ароматным запахом, выпечка, сигареты, дизайн, тихая музыка, симпатичные официанты и официантки. Хотелось расслабиться, забыться, ни о чем не думать в данный момент.
     Хотелось раствориться в медленной, тихой музыке с сигаретой и чешечкой кофе. «Достал!»- как вспышка молнии опять сверкнуло слово с досадной ассоциацией имиджа пожилого профессора. Лилия закурила. Курила она редко, понимая всю вредность курения для организма, но как досадно, что сам процесс ей очень нравился.
     Не успела она затянуться сигаретой, как к ней подошёл очень симпатичный парень с белоснежной улыбкой.
    - Скучаем, - спросил он заинтересованно.
     Лилия окинула его взглядом с ног до головы, но промолчала. «А он ничего, очень даже привлекательный. Не то, что профессор, седой и хмурый, вечно чем-то недовольный и с большими претензиями»
     Парень снова улыбнулся:
    - Можно присесть за Ваш столик?
     Лилии совсем не хотелось его прогонять, она кивнула головой в знак согласия.
    - Миша! – уверенно представился парень.
    - Лилия, - спокойно ответила девушка.
    - Почему грустная, позвольте спросить?
    - Видно, что я грущу?
    - Да, у Вас на лице написано: «Я печальная и грустна и сегодня я одна.»
     Лилия улыбнулась:
    - Да, у меня неприятности.
    - Расскажете?
    - Не хочется.
     Миша заказал кофе и сигареты.
    - Тогда давайте о чём-нибудь приятном поговорим. Не возражаете, Лилия?
    - Не возражаю. А вы умеете говорить о чём-то приятном?
    - Конечно! С красивой девушкой хочется говорить о приятных вещах.
    - Начинайте,- Лилия улыбнулась.
    - В одном тихом уютном кафе я сегодня встретил девушку восхитительной красоты, -   
     Миша сделал паузу и улыбнулся. Его улыбка удивительно засверкала, заворожила Лилию и она широко улыбнулась. Лицо Лилии стало ещё привлекательнее. Её тревоги стали рассеиваться, отступать и она на миг забыла об отвратительном профессоре, который нагло намекал ей во время экзамена на близость.
    - Продолжайте, - попросила Лилия.
    - Мы понравились друг другу, и я решил пригласить её к себе в гости.
    - Это выдумка или реальное предложение? – рассмеялась Лилия.
    - Реальное предложение! Я покажу Вам свою удивительную коллекцию пепельниц, например, или сувениры из Непала, откуда я совсем недавно приехал. Картины современных деревенских художников – моя любимая коллекция. Решайтесь!
    - ОК! – согласилась Лилия.
     Через полчаса Лилия и Миша оказались в загородном доме. Дом напоминал своей архитектурой западноевропейский замок, и только белоствольные берёзки напоминали о том, что это вовсе не запад. На берёзках уже распустились нежные почки, от чего берёзки стали сказочно прекрасными.
    - Ну, как тебе мой дом?
    - Впечатляет!
     Молодые люди зашли в дом. Лилию всё восхищало в необычно красивом доме. Стресс как рукой сняло.
     Лилия вдруг почувствовала себя защищённой от всех неудач, которые внезапно свалились на неё. Захотелось расслабиться, почувствовать себя лёгкой, беззаботной, как бабочка. Её мысли отразились на очаровательном лице юной девушки, заиграли улыбкой, заискрились в её глазах.
     Миша залюбовался.
     Молодые люди не заметили, как внезапное желание охватило их в один и тот же момент.
Горячий поцелуй. Лилия почувствовала себя на седьмом небе от счастья. Всё было, как во сне и в то же время реальность присутствовала во всём: запахи, касания, объятия…
     «Что со мной? Где я? Как это случилось? Миша. Он так мил! Интересно, что будет дальше? Как будут развиваться наши отношения?» - мысли мелькали одна за другой.
Появился Миша с красивым подносом в руках, на котором были две чашечки кофе, маленькие булочки и фрукты. Лилия подумала: « А не в сказке ли я?» Почему-то внезапно возник вопрос: «Как Миша зарабатывает? Для молодого человека здесь роскошно: дом, шикарная мебель, люстры, коллекции…» Хотелось спросить, но она не решалась.
     Миша уловил её замешательство и сам пошёл на откровенный разговор с Лилией.
    - Хочешь спросить меня, Лилия, как мне удалось устроиться так красиво в нашей нелёгкой жизни?
    - Да, Миша, мне очень интересно.
    - Ты мне нравишься, Лилия, я никогда не чувствовал себя так легко ни с одной девушкой,   
    - Миша улыбнулся. – Я расскажу тебе о своих доходах, но не всё сразу. Закурим?
    - Закурим.
     Миша вышел и через несколько минут вернулся с пепельницей, сделанной из лапы гориллы.
     Лилия не могла поверить, что в этой прекрасной сказке, в которую она так внезапно попала, может быть эта уродливая, жестокая пепельница. Мир доброты, красоты, радости, любви и счастья вдруг пошатнулся, исказился.
    - Видишь эту пепельницу? Это моя работа. Я выезжаю за границу и охочусь за редкими животными. Меня часто приглашают очень богатые люди из разных стран. Я провожу с ними время на охоте, или охочусь сам, доставляя им, по их прихоти, части редких животных. Рога, шкуры, лапы, черепа – всё, что они пожелают.
     «Как жесток этот мир, - думала юная, прекрасная девушка, слушая рассказ своего рыцаря. – Убийство, насилие – стали привычными вещами. Как же жить в этом мире? Принять его таким, какой он есть или бороться против этих жестокостей? Но как? Как же мне защититься от профессора? И смогу ли я любить Мишу так же, как в тот момент, когда я думала о нём, как о прекрасном принце, а он оказался охотником-браконьером…»
    - Лилия, ты меня слышишь?
    - Да, милый.
     Девушка приняла этот мир таким, какой он есть. Теперь она знала, что мир жесток.
И только капельку ей было жаль тех горилл, которых незаконно убивают ради забавы. Но Лилия промолчала и ничего не сказала Мише, ей так не хотелось его терять.


Ольга Клионская, Минск, Беларусь
Врачебная ошибка
http://www.proza.ru/2011/07/05/1244

     В январе к Антоновне пришел климакс. Поначалу никаких особых проблем это событие не принесло. Не было пресловутых приливов и отливов, потливости, учащенного сердцебиения, головных болей. Просто прекратились месячные и все: здравствуй, старость, я твоя!
      К врачу Антоновна не пошла, и так много читала и знала, что к чему. Да, и подруги о себе часто рассказывали, делились ощущениями. Тебе, говорили, Антоновна, крупно повезло. Это же надо, так легко климакс переносишь!
     Как сглазили подруги. Стали вскоре происходить с Антоновной странные вещи. Понимала она, что это гормональные изменения в организме, которые бесследно не проходят. Отсюда, наверное, и беспричинная смена настроения, и головокружение, и слабость.
     Все труднее стало Антоновне наклоняться к внучке Лизоньке, аппетит пропал, спина болеть стала как-то по-новому. По утрам часто отекало лицо, а по вечерам -- ноги. Какое-то время на свои недомогания Антоновна особого внимания не обращала. Первыми забили тревогу невестки: какая вы, мама, квелая стали, бледная. Сходите к врачу, сделайте УЗИ, не тяните, с такими делами не шутят!
     Антоновна молчала. Сомнения, что с ней что-то неладно, и так уже давно поселились в ее душе. А тут еще стала сильно болеть грудь, ну просто огнем горит, не дотронуться. Низ живота тянет, спать не дает. Часто бессонными ночами под мерное похрапывание мужа, лежала Антоновна на спине, уставившись в потолок, и тихо плакала, думая о будущем и вспоминая прошлое.
     Ну как же не хотелось ей умирать! Ведь только пятьдесят два еще, до пенсии даже не дотянула. С мужем дачу начали подыскивать, решили на природе побольше побыть. Сыновья такие замечательные, на хороших работах. Невестки уважительные, не дерзят, помогают седину закрашивать, советуют, что из одежды купить, чтоб полноту скрыть.
     Внучка единственная, Лизонька, просто золотая девочка, не нарадоваться. Фигурным катанием занимается, в первый класс осенью пойдет. Рисует хорошо, уже вязать умеет – бабушка научила.
     Как же быстро жизнь пролетела! Кажется Антоновне, что и не жила еще совсем. Вот младшего сына только что женила, еще детей от него не дождалась, а тут болезнь, будь она неладна! Утирала Антоновна горячие слезы краем пододеяльника, а они лились и лились по ее щекам. По утрам под глазами образовывались синие круги, лицо потемнело, осунулось.

***
     Кое-как пережила Антоновна весну и лето, а к осени совсем ей плохо стало. Одышка, боль в спине страшная почти не отпускает, живот болит нестерпимо. Решилась, наконец, Антоновна записаться на прием к врачу и рассказать о своих страданиях  мужу.
     В женскую консультацию Антоновну сопровождала почти вся семья. Муж, Андрей Ильич со старшим сыном остался в машине, а обе невестки ожидали ее в коридоре.
     С трудом взобравшись на смотровое кресло и краснея от неловкости, Антоновна отвечала на вопросы докторши: когда прекратились месячные, когда почувствовала недомогание, когда в последний раз обследовалась. Отвечала Антоновна долго, успела даже замерзнуть на кресле, пока докторша заполняла карточку, мыла руки, натягивала резиновые перчатки.
     Докторша осматривала Антоновну основательно, все больше хмурясь и нервничая. Потом бросила короткое «одевайтесь» и подсела к телефону. Антоновна трясущимися руками натягивала непослушную юбку и с ужасом слушала разговор докторши.
    -- Онкодиспансер? – кричала та в трубку. – Это из пятой. У меня тяжелая больная, нужна срочная консультация. Срочная! Да, да… Видимо, последняя стадия. Я матки не нахожу. Пятьдесят два… Первичное обращение. Да, не говорите… Как в лесу живут. Учишь их, учишь, информация на каждом столбе, а лишний раз к врачу сходить у них времени нет. Да, да, хорошо, отправляю.
     Закончив разговор, докторша перешла к столу и стала оформлять какие-то бумаги.
    -- Вы сюда одна приехали, женщина?
    -- Нет, с мужем, с детьми, на машине мы, -- тихо ответила Антоновна онемевшими губами. Только сейчас почувствовала она сильнейшую боль во всем теле. От этой боли  перехватывало дыхание, отнимались ноги, хотелось кричать. Антоновна прислонилась к дверному косяку и заплакала. Акушерка выскочила в коридор и крикнула:
    -- Кто здесь с Пашковой? Зайдите!
     Невестки вскочили и заторопились в кабинет. Увидев свекровь, все поняли сразу. Антоновна плакала и корчилась от боли, словно издалека доносились до нее обрывки указаний докторши: немедленно, срочно, первая больница, онкология, второй этаж, дежурный врач ждет… Вот направление, вот карточка… Очень поздно, сожалею… Почему тянули, ведь образованные люди…
     В машине ехали молча. Андрей Ильич не стесняясь шмыгал носом, время от времени утирая слезы тыльной стороной ладони. Сын напряженно всматривался на дорогу, до боли в пальцах, сжимая в руках руль.
     На заднем сидении невестки с двух сторон поддерживали свекровь, которую покидали уже последние силы. Антоновна стонала, а когда боль становилась совсем уже нестерпимой, кричала в голос, вызывая тем самым у Андрея Ильича новые приступы рыданий.
     Иногда боль на несколько мгновений утихала, и тогда Антоновна успевала увидеть проплывающие за окнами машины пожелтевшие кроны деревьев. Прощаясь с ними, Антоновна мысленно прощалась и с детьми, и с мужем, и с внучкой Лизонькой. Уж не придется ее больше побаловать вкусными пирожками. А кто теперь поведет ее в первый класс, кто встретит родимую после уроков? Кто обнимет ее крепко-крепко, кто поцелует ее, кто восхитится ее первыми успехами?..

***
     В диспансере долго ждать не пришлось. Антоновну приняли сразу. Семья в ужасе, не смея присесть, кучкой стояла у окна. Андрей Ильич уже не плакал, а как-то потерянно и беспомощно смотрел в одну точку. Невестки комкали в руках платочки, сын молча раскачивался всем телом из стороны в сторону.
     В кабинете, куда отвели Антоновну, видимо, происходило что-то страшное. Сначала оттуда выскочила медсестра с пунцовым лицом и бросилась в конец коридора. Потом быстрым шагом в кабинет зашел пожилой врач в хирургическом халате и в бахилах. Затем почти бегом туда же заскочило еще несколько докторов.
     Когда в конце коридора раздался грохот, семья машинально, как по команде, повернула головы к источнику шума: пунцовая медсестра с двумя санитарами быстро везли дребезжащую каталку для перевозки лежачих больных. Как только каталка скрылась за широкой дверью кабинета, семья поняла, что это конец. Андрей Ильич обхватил голову руками и застонал, невестки бросились искать в своих сумочках сердечные капли, у сына на щеке предательски задергался нерв.
     Внезапно дверь кабинета снова распахнулась. Каталку с Антоновной, покрытой белой простыней, толкало одновременно человек шесть-семь. Все возбужденные, красные, с капельками пота на лбах. Бледное лицо Антоновны было открыто. Ужас и боль застыли в ее опухших глазах. Оттолкнув невесток, Андрей Ильич бросился к жене. Пожилой врач преградил ему дорогу.
    -- Я муж, муж, -- кричал Андрей Ильич в след удаляющейся каталке. -- Дайте хоть проститься. Любонька, милая моя, как же так, мы же хотели в один день…
    -- Дохотелись уже, -- медсестра закрывала на задвижку широкую дверь кабинета. – Не мешайте, дедушка, и не кричите. Рожает она. Головка вот-вот появится...

***
     В родильном зале было две роженицы: Антоновна и еще одна, совсем молоденькая, наверно, студентка. Обе кричали одновременно и так же одновременно, как по приказу, успокаивались между схватками. Вокруг каждой суетились акушерки и врачи. Пожилой профессор спокойно и вальяжно ходил от одного стола к другому и давал указания.
    -- И за что страдаем? – спросил профессор у рожениц во время очередного затишья.
    -- За водку проклятую, она во всем виновата, проклятая, -- простонала студентка.
    -- Ну, а ты, мать? -- обратился профессор к Антоновне и похлопал ее по оголенной толстой ляжке.
     Антоновна помолчала немного, подумала, а потом тихо, ибо сил уже не было совсем, прошептала:
    -- Да за любовь, наверное. За что ж еще? Вот день рождения мой так с мужем отметили. Пятьдесят второй годок. Побаловались немножко…
    -- Не слабо, нужно сказать, побаловались, -- усмехнулся профессор. -- Так неужели, и правда, не замечала ничего или хитришь?
    -- Да, что вы доктор! Если б я знала, если б только подумать могла!.. Стыд-то какой! Ведь я уже бабушка давно. Уверена была, что у меня климакс и онкология впридачу. Вот и в консультации матки не нашли, сказали, что рассосалась, рак, последняя стадия...
    -- Срак у тебя, а не рак, -- профессор раздраженно махнул рукой. – Все мы живые люди, и, к сожалению, врачебные ошибки еще иногда имеют место быть. Но, хватит разговаривать, тужься, мать, давай. Твоя ошибка хочет увидеть свет!

***
     Акушерка вышла из родильного зала довольная и исполненная важности. Будет что подружкам рассказать – не каждый день в наше время бабушки рожают.
    -- Пашкова Любовь Антоновна. Есть родные?
    -- Есть, -- хором ответила вся семья, делая шаг вперед.
    -- Поздравляю вас, -- с нескрываемым любопытством разглядывая мужскую часть семьи, сказала акушерка. А кто отец-то будет?
    -- Я, -- хрипло, не веря еще всему происходящему, сказал Андрей Ильич.
    -- Он, –  одновременно ответили невестки, указывая на свекра.
    – Обалдеть, -- не удержалась от эмоций  акушерка и добавила уже с явным уважением. -- Мальчик у вас. Три пятьсот. Рост пятьдесят один сантиметр. Накрывайте поляну, папаша. Еще бы часик и неизвестно, что было бы… К самым родам поспели. Вот чудеса так чудеса. Зачем только в онкологию везли, не понимаю?


Лариса Коваль-Сухорукова, Кливленд, США
Женщина от и до

     Лада медленно катила по белой дороге: аккуратно, не торопясь, а то может сильно занести. Да и видимость совсем не ахти. Зима в этом году снежная как никогда, уборочные машины не успевают расчищать дороги, как уже новый снег выпал. Сыплет каждый день! С утра до вечера! А потом ещё всю ночь. Так как им убирать-то?
     Она остановилась на жёлтый. Ничего: спешить, вроде, некуда. Вон ещё и прохожий обрадовался, что ему можно перейти, торопится, семенит ногами по укатанному шинами кусочку, чтоб не подскользнуться. “Оп-па! Полете-ел... Что теперь? Надо бы подъехать ближе, может, помощь нужна, может, сломал что-нибудь”. Но прохожий уже вставал, бодро отряхиваясь и семеня дальше. Видать, пронесло: упал удачно.
     Зажёгся зелёный. Лада отпустила тормоз, поддала газу и двинулась потихоньку дальше. Вдоль дороги горели фонари, а между встречными полосами росли деревья. Их стволы на фоне снегопада казались чёрными, а ветки напоминали растопыренные руки индийского божка. Лада однажды видела такого в припарковавшейся рядом машине: он покачивался на цепочке, подвешенный к зеркалу заднего вида.
     Задумавшись, чуть не прозевала крутой поворот: никогда его не любила! Здесь деревья уже не росли, полосы разделялись лишь жёлтой двойной линией, и именно в этом месте вечно кто-то норовил выскочить прямо под колёса. Приходилось вилять по своей же полосе, прижимаясь к поребрику. А то был ещё случай, что кого-то со встречной занесло на её сторону, так пришлось резко объехать его по его же полосе. Хорошо, что в этот момент больше никого рядом не было ни там, ни сям. В общем, пока Ладе удавалось все эти жизненные невзгоды обойти стороной. И вот опять этот поворот.
     Лучи света от фар встречной ослепили внезапно, застали врасплох. Едва успела вильнуть, а то бы поцеловались. И всё равно - прошёл впритирку и лизнул зеркало. Оно, конечно, приткнулось к окну, словно ухом прижалось, но это не спасло: всё равно треснуло у основания и подвисло на проводах настройки. Ну и скорость у него была! И, конечно, так спешил, что не остановился. Лада растерялась: что теперь делать? Рассчитывать на то, что обидчик оплатит ремонт, не приходилось: она не то что номер запомнить не успела, а за снегом даже не поняла, какого цвета была машина. Ладно, решила она, как-нибудь доеду, там подремонтируют.
     А вот и площадь: Лада поехала вокруг огромной, украшенной большими цветными лампочками ёлки. “Краси-и-иво...” - подумала восхищённо. Там, куда она ехала, тоже обязательно будет ёлочка, хоть и маленькая, но тоже очень красивая, не хуже этой. А лампочки на ней будут воткнуты в цветные фонарики-абажурчики, отчего покажется, что лампочки надели юбочки. Эти юбочки-абажурчики всегда создавали некий особый уют, от которого у Лады просто дух захватывало! И ради этого она вот уже четвёртый год едет чёрт знает как далеко, проводит в пути почти час, чтобы наконец увидеть свою любимую ёлочку с огоньками.
     Всякий раз, когда она на неё смотрела, наплывало ощущение нереальности, сказки. Лада старалась запомнить как можно больше деталей, которые оказывались на ёлке помимо фонариков. А там были такие красивые игрушки! Маленькие яркие шарики, цилиндры и звёздочки! Огромные блестящие шары разных цветов, с рисунком и без него! Были и шары с вороночкой, куда вставляли маленькую лампочку, что подсвечивала игрушку как бы изнутри. Ещё на ёлке висели сосульки: длинные, тонкие и прозрачные, сквозь них можно было что-нибудь увидеть, но что именно - понять не удавалось. На нижние ветки обычно вешали картонные игрушки - плотные, обклеенные серебряной бумагой. Они были вырезаны в форме зверюшек: зайцев, мишек, белочек, волков, лисичек. Или в форме машинок и корабликов. И над ними висели все эти шары, и ромбы с цилиндрами, и сосульки, и даже один год на ветке, поближе к стволу, посадили мишку с гармошкой. Позже, когда игрушки с ёлки снимали, мишку уронили, и на следующий год Лада его уже не видела. Зато появились бусы: длинные, из крупных кругляшков и палочек цветного стекла, нанизанных на нитку.
     Дорогу перекрыл шлагбаум. Лада стояла на перекрёстке и пыталась сосчитать вагоны товарного состава: один, второй, третий, четвёртый... Ещё через несколько вагонов она сбилась и просто смотрела, как они мелькают мимо неё. В прошлом году было так же: перед самым носом опустился шлагбаум и пришлось ждать, пока проедет длинный хвост поезда. Только тогда это была последняя электричка на город, в которой сидели немногочисленные ночные пассажиры. Лада на поездах не ездила. Как-то не было такой нужды.
     Товарняк громыхнул последним вагоном, и шлагбаум поднялся, освобождая путь. Лада отпустила тормоз, слегка газанула и двинулась по знакомому маршруту. Ещё несколько километров, всего пять минут, и надо будет свернуть направо. А потом налево и ещё раз налево. Там, на опушке леса, находится маленькая метеорологическая станция, где работает её муж. Он специально берёт дежурства на этот день, чтобы не нарушать семейную традицию - встречать Новый Год в деревянной избе, над которой вьётся дым от печки. Там такая романтичная обстановка!
     Лада подъехала к бревенчатому дому с седоватыми колечками дыма над крышей и остановилась напротив освещённого окна: вот она, та ёлочка, о которой она думала всю дорогу! Пушистая красавица!
     Из дома выглянул молодой мужчина и поспешил к ней. Лада всегда замирала, когда он подходил к ней близко: он так старательно ухаживал за ней! И у него были такие нежные руки, он так ласково прикасался к ней, когда мыл тёплой мыльной водой от дорожной пыли или счищал снег, проверял масла, протирал стёкла мягкой замшевой тряпочкой... О! Этот мужчина умел обращаться с женщинами любой модели! Вот и сейчас он бережно открыл её дверь и так же бережно обнял жену - хозяйку Лады. Теперь они пойдут в дом, а Лада будет отдыхать, глядя на ёлочку в окне, наряженную игрушками, бусами и фонариками. И, как обычно в такой день, будет мечтать. Только никому не расскажет, о чём: у женщин всегда находятся какие-то свои секреты.


Николай Маркин,
Чувственность
http://www.stihi.ru/2012/05/11/5285

     Играя мелкими волнами с солнечными лучами, у моих ног ,чуть слышно, шелестело море… Солнце, приятно, ласкало мои бока и спину, а рядом Она…-  стройная фигурка, с красивым лицом… нежно, с очаровательной улыбкой смотрела на меня… Я ей нравлюсь!!! Я счастлив!
     Вдруг, кто-то больно колотит меня по плечу… Всё исчезает…
    - Вставай! Хватит дрыхнуть! – Жена!?
    - Опять, небось, женщины снились? Причмокивал во сне… У всех у Вас одно только на уме!
     Пробуждение, кстати сказать, было необычным. Какая муха её укусила? Это о жене…
     И так начался выходной день… Слышен плачь младшенького, крики жены на старшего, претензии в мой адрес – принеси это, унеси то , сделай то-то… Замаялся… Включил телевизор, чтобы как-то снять нервное напряжение – забыться и успокоиться…
Цирк… Приятного телосложения девушка крутит вокруг округлых форм множество колец, словно хочет этим сказать – Смотрите… на всех хватит…, имея в виду - колец.
Окрик жены – Засмотрелся! Делать нечего!?
     Снова завертелся в делах, как белка в колесе… Принёс… отнёс… подкинул… постирал… сполоснул… подержал… развесил… поиграл…   заполнил и сказал – Да!!!
По телевидению – фильм… Присел взглянуть… Прелестная девушка мечтательно смотрит в голубую даль…
     Тебе бы только на женщин смотреть! – опять жена…
     Тут же выяснилось, что-то я ещё не сделал, что-то не так… Побежал… от греха подальше…
     Во дворе встретил соседку… (милое создание), задержался…, но вовремя опомнился…, поспешил в дом, а в голове – голос супруги – «Одни женщины на уме…»
     Наконец-то ночь! Лежу и думаю, что это с моей сегодня…, за что произвол такой надо мной вершила… Так и уснул с вопросом – роль женщины в нашей мужской нелёгкой жизни…
     Прошла неделя…
     Играя мелкими волнами с солнечными лучами, у моих ног, чуть слышно, шелестело море… Солнце, приятно, ласкало мои бока и спину, а рядом Она – стройная фигурка, с красивым лицом…, нежно, с очаровательной улыбкой смотрела на меня…  Я ей нравлюсь!!! Я счастлив!
     Я закрыл от удовольствия глаза… и почувствовал, как маленькая тёплая ладонь нежно легла мне на грудь…
    - Милый мой… - прошептал нежный, ласковый, журчащий словно ручеёк, голосок. Я открыл глаза. На меня с любовью и преданностью смотрели чистые, голубые, точно озёрца, глаза… жены…
     Потом было подан кофе… в постель…, горячие блинчики в масле, со сметанкой, солёными грибами, мёдом и …
     В голове повис вопрос… - Что случилось?
     Затем смотрел телевизор…,  ел пельмени, пил чай с тортом «Негритёнок», выпеченный женой по случаю моего выходного дня…
     Не плакал младшенький, не капризничал старший, ничего не надо было уносить и приносить… Она справлялась со всем сама… Я отдыхал!
Вечером пили «Мускат Красного Камня» с конфетами «Белочка» и решали кроссворд… под музыку…
     Вот тут-то мой взгляд нечаянно упал на журнальный столик. На нём лежала книга, обыкновенная книга...которыми забивают книжные шкафы, стенки, полки, чемоданы и чердаки…
     Подсознательно, почуяв разгадку…, я схватил её – Флобер «Испытание чувств». Вот, она, где собака зарыта! А что же было в тот раз, когда меня так…? Вспомнил! Мопассан «Монт Ориоль»! Ага!!! Я торжествовал! Успокоившись, стал с интересом рассматривать книги, расположенные на передних полках – что же ждёт меня впереди…?
     С тех пор, прежде чем подарить или принести прочесть книгу жене, я сначала сам её прочитывал, чтобы не попасть впросак и незавидное положение, заранее подготавливался к ожидаемым событиям, или вовсе не давал, опасаясь за свою жизнь.
     Совет мужчинам. Дарите женщинам книги, но… и Вы поймёте, что значит литература в Вашей жизни…!
     Почти... реальная история, происшедшая со мной в прошлом...



Борис Поздняков, Новосибирск
Замок
    
     Праздновали День изобретателя и рационализатора.
     Изобретатель и рационализатор Пунькин явился  за наградой в Дом культуры вовремя. Через пять минут начиналось торжественное заседание. А ему ещё требовалось срочно кое-куда сбегать, поскольку по дороге выпил с другом пару кружек пива.
     Туалет разочаровал его. Был он не по нынешним временам мал, мужики толпились перед ним в очереди, а терпежу уже не оставалось. И тут Пунькин вспомнил, что на третьем этаже есть ещё один, о котором мало кто знает. И он помчался наверх. Как здорово! Нуждающихся в нужнике – никого. Крутанул ручку вправо, дверь открылась. Горел свет, журчала вода, и ни единого человечка.
     Облегчившись, он, довольный, застёгивая молнию, подошёл к двери, крутанул ручку вправо… и не тут-то было! Дверь не открывалась. В остервенении он крутанул ручку вторично – тот же результат. Ещё и ещё, потом ногой – никакого толку. Замок заело!
     Тут только Пунькин понял, что не ко времени сам себя изолировал от общества. Но что- же делать? Через окно? Высоковато. Огляделся. Помимо «производственного» помещения за маленькой дверкой маячило ещё одно – подсобное. В нём кучей свалены были мётлы, швабры, веники. В углу чуланчика хозяйка, наверняка уборщица, устроила топчан, застеленный байковым одеялом, где вероятно отдыхала от трудов праведных в окружении своих орудий труда. Схватив швабру, сделал попытку отжать дверь с помощью рычага – хрясь! Палка с треском сломалась. Но и на звук никто не среагировал. Тогда он заорал, застучал по двери, затопал – всё без толку. Пусто здесь на третьем этаже, вечер! А торжественное – на первом, и в зале, где вручают награды,  ни фига не слышно.
     Бросился в слезах на топчан. И так он в роли графа Монте-Кристо! Сам себя посадил! А жена наверняка думает, что  на радостях нализался, до дому не дойдёт! Или опять к Соньке на ночь сбежал. Ну, изобретай, изобретатель, а то ведь все до смерти засмеют, узнав, что ночь просидел в сортире, выбраться не мог!
     Вот так, вся жизнь его состоит из таких дурацких казусов: родился не у тех родителей, учился не в том институте, занимался чёрт знает чем! А хотелось стать артистом, записочки от поклонниц получать! Женился тоже… и дети…
     Тут он уснул. Проснулся под утро, когда в оконце забрезжил рассвет. Встал, подошёл к двери, крутанул ручку влево. Дверь открылась.


Елена Серженко, р.п.Линёво, Новосибирская область
Обречённая

     Минуты длились так долго, казалось, вот-вот и время остановится. Нависнет ночная
мгла, и Она снова останется одна. Тревога сковывала все Её хрупкое тело.
     Сердце колотилось в груди и заглушало размеренный ход часов с боем. Вот сейчас
они пробьют, и Он уйдёт от Неё к своему привычному быту, без которого Он не может
жить. Она останется одна в этой тягостной тишине, в этом мерзком покое.
     Но почему все это происходит с Ней?..
     Неужели Она обречена на непонимание...


Анна Старикович, Беларусь
Срыв
 
     Елена Поварова ехала в троллейбусе. Не смотря на то, что было всего девять часов утра, термометр над дорогой показывал двадцать семь градусов выше нуля. Пассажиры потели, толкались и злились. Елена нервничала, краснела, но молчала. Она вообще привыкла молчать. В то утро она ехала на ненавистную работу и вспоминала свою невесёлую жизнь. Первый поцелуй в двадцать два года, замуж в двадцать шесть, сын, развод. И всюду мама неотступной тенью. Елена даже уезжала с мужем в Нижневартовск. Мама явилась и туда. Сказала: «Я помогу тебе с Сашенькой». А помогла с Вовкой. Довела человека своими криками, и тот нашёл себе тихую покладистую женщину в пригороде. Она была безумно рада мужчине, готовому на всё, лишь бы жена молчала, и пригрела его на груди шестого размера. А Лена с мамочкой и Сашенькой вернулась восвояси. Теперь, в тридцать девять лет, она работала целыми днями без выходных менеджером по продаже канцелярских товаров, а мамочка, эта неутомимая мамочка, растила Сашу. Каждый год она выискивала в ребёнке новый талант и отправляла его в соответствующую секцию. К двенадцати годам мальчик успел позаниматься рисованием, танцами, хоккеем, футболом и пением. Сейчас бабушка самоотверженно возила его на плаванье. Она мечтала увидеть его Олимпийским чемпионом. А Елена работала и работала.
     Людей набилось в троллейбусе до предела. Двери на некоторых остановках даже не открывались. За Еленой стоял мужчина. От него приятно пахло туалетной водой, его грудь прижималась к её спине, а рука спустилась на бедро. Елена молчала. Ей хотелось, чтобы люди никуда не выходили, троллейбус не останавливался, а незнакомец действовал смелее. Но водитель объявил: «Станция метро Пушкинская». Троллейбус остановился. Большая часть людей вырвалась на свободу, незнакомец слился с толпой. Очередная порция разочарования опустилась в сердце Елены. Ей нужно было проехать ещё три остановки в этом рогатом транспорте.
     В офисе ждал раздражённый начальник. С порога он начал упрекать женщину в низких продажах и опоздании на десять минут.
    – Простите, пожалуйста! У меня болеет мама! – сказала Елена в своё оправдание.
     Начальнику было плевать на проблемы и беды сотрудников. Дела его мелкой фирмы шли туго. Даже работая без выходных, не удавалось получать желаемый доход.
    – Это второе опоздание за месяц! Я лишаю вас премии!
     Через час позвонила тренер Сашки по плаванию.
    – Вы задолжали за два месяца. И Саши не было на последних трёх занятиях.
    – У меня болеет мама. Она не может возить Сашу. А я только зарабатываю деньги. У меня нет выходных. Я только зарабатываю деньги. Мы заплатим.
     Её голос стал ниже, сошёл почти на хрипоту. Это было верным признаком приближающейся истерики.
    – Хорошо, до свидания, – сказала тренер.
     Елена вышла на балкон покурить. Сигарета танцевала в её дрожащих пальцах.
    – Вы снова не на рабочем месте. В следующем месяце вы будете лишены премии, – сказал шеф.
     Сигарета выпала, Елена растёрла её туфлёй и посмотрела на начальника.
    – Прекрасно! Просто отлично! Я буду лишена денег, ради которых таскаюсь сюда, из-за которых лишена личной жизни!
    Елена кричала, а шеф пятился назад.
    – Знали бы вы, как я хочу секса! С тех пор, как мой муж бросил меня, я сплю одна и вижу эротические сны! Но у меня есть мамочка, у меня есть Саша, есть работа! И всех их я ненавижу! Я хочу лежать в постели с огромным волосатым мужиком, чтобы он лапал меня! Чтобы он делал со мной всё, что захочет!
     На крики сбежались сотрудники и, потупив взгляды, слушали откровения сорвавшейся женщины. Шеф отходил всё дальше, надеясь скрыться за дверью. А Елена кричала всё громче:
    – Я хочу замуж! Хочу готовить мужчине его любимую еду, покупать ради него красивое нижнее бельё, смотреть с ним кино и ездить на дачу! Я хочу состариться рядом с мужем! Я не хочу, чтобы жизнь моего сына зависела от здоровья моей матери! Господи! Как же я от всего устала! Как же я всех ненавижу!
     Она стояла спиной к улице и с каждым словом двигалась всё ближе к краю балкона.
    – Остановите её! Она же сейчас спрыгнет! – в истерике закричали женщины, и Елена сделала ещё несколько уверенных шагов.
    – Меня никто не любит, кроме сына! Я никому не нужна, кроме него! Но моя мамочка сделала всё, чтобы заменить меня собой! Она справится, я знаю!
     Елена резко развернулась и успела ухватиться за край ограждения. В этот момент из толпы сотрудников выскочил мужчина, в два прыжка оказался возле неё, схватил за плечи и силой развернул к себе.
    – Тихо, тихо, не делайте глупостей! – сказал он, прижимая её голову к своей груди.
     Тут подоспела одна из сотрудниц с рюмкой коньяку.
    – Выпей, тебе станет легче.
     Опустошённая истерикой и абсолютно послушная Елена выпила алкоголь и снова прижалась к своему спасителю. Мужчина продолжал гладить её по волосам и шептать слова успокоения.
     Инцидент был исчерпан, и вскоре все разошлись по своим рабочим местам. Шеф закрылся в личном кабинете и ушёл только после того, как убедился, что в здании остались только уборщицы.
     На следующий день он подошёл к Елене и сказал, разглядывая рисунок на линолеуме:
    – Я вчера погорячился немного! Премия ваша на месте, и в следующем месяце тоже.
Из его уст это звучало как извинение. Елена улыбнулась и вышла на балкон покурить. Там её ожидал вчерашний спаситель: высокий полноватый мужчина со светлыми волосами и голубыми глазами. Он курил, щурясь на солнце, а когда на балконе появилась Елена, обнял её крепкой волосатой рукой и притянул к себе:
    – Сегодня ты будешь моей, – прошептал он ей прямо в ухо.
     Елена от удовольствия закатила глаза. Жизнь налаживается!


Василий Терёхин, Липецк
За кислятками

     Договаривались с вечера. Утром, позавтракав, собирались в оговорённом месте. Никогда не ходили по двое-по трое. Группа была пять-семь человек. У каждого за спиной висела котомка,сделанная из обыкновенного мешка (на дне мешка в его углы ввязывалось по небольшой картофелине, чтобы не соскакивала верёвка и, собственно , котомка готова).
     Шли за Невольку, далеко за Невольку, в ногайские степи. Бурунами у нас их называли. МестА, где полно кисляток, знали. Дойдя до места, рассыпались так, чтобы видеть и слышать друг друга. Копали кислятки с помощью ножей. Переговариваясь и делая дело, не забывали любоваться и высоченным синим небом, и разноцветьем полевых цветов.   
     Иногда, если в этот день дул ветер, мимо нас быстро проносилась прошлогодняя колючка – перекати-поле. И хотя это зрелище мы видели уже множество раз, никогда не пропускали возможность ещё раз проводить взглядом уносящийся в неизвестную даль клубок – шар диаметром от футбольного мяча до полуметра. Когда каждый набирал достаточно кисляток, сходились вместе, чтобы ПОИСТЫ.
     Еда была разная, но хлеб и сало было у всех. Разводили костёр, устраивали импровизированный мангал, на самодельные шампура нанизывали куски сала и жарили его. Дождавшись, когда сало прожаривалось до такого состояния, что из него начинал капать жир, подставлялся под эти капли хлеб, испечённый нашими мамами и... Это было пиршество! Даже вот сейчас, спустя много лет, у меня слюнки текут!
     А как любили фантазировать! Ну, например, кто-то сообщал, что из грозненского цирка уползла змея-питон и что её НЕДАВНО видели где-то здесь, в бурунах! А что делать, если этот самый питон появится тут, рядом с нами, знали все: надо бежать на солнце, строго на солнце! Тогда эта змеюка будет ослеплена солнцем и отстанет...
     А однажды, достаточно часто дующий в здешних местах ветер астрахан, сделал всем нам очень хороший сюрприз: на поверхности песка мы нашли с полдесятка прекрасно сохранившихся наконечников на стрелы. Из какого материала они были сделаны, мы не знали, но вид их привёл нас в полное изумление. Мы, совсем ещё дети, сразу почувствовали, что перед нами глубокая, седая старина, древность. Длиной эти наконечники были приблизительно миллиметров пятьдесят-шестьдесят, имели острый-преострый конец, чёткие грани, и, что нас особенно удивило, прекрасно сохранившийся, загнутый у основания хвостик!..
     Мы сразу догадались, что хвостик этот предназначен был для того, чтобы поражённый этой стрелой враг не смог вырвать из своего тела стрелу. Древко-то вырывалось, а наконечник оставался! Страшновато становилось, когда наше детское воображение рисовало нам картины давным-давно ушедших столетий, и сражений, проходивших здесь.   
     Потом взрослые нам объяснили, что мы нашли сохранившееся оружие древних скифов, орды которых пребывали в этих степях, совершая разрушительные набеги на народы, ведшие оседлый образ жизни.
     Чуть уставшие, но довольные, мы возвращались домой и с кислятками, и с массой впечатлений. Боже, какое же это было счастливое время!
                Примечание: кислятки – дикий щавель.


Гульнара Миранова, Татарстан
Оленёнок

     Давным-давно в одном лесу жила Олениха со своим маленьким Оленёнком. Он не был похожим на других оленят, потому что у него был большой нос. И поэтому мама, любя, называла его Носиком. Когда они вдвоём прогуливались по лесу, все звери посмеивались над большим носом оленёнка. Многие говорили: «Фу, какое уродство! Какой некрасивый малыш!» А для мамы он все равно был самым красивым на свете.
     Как-то, в одно утро, когда мама-олениха ушла на охоту, оленёнок проснулся от крика двух медведей. Они искали своего малыша. Мама-медведица сказала: «Вот маленький проказник! Съел весь мёд и убежал! А теперь ищи его!»
     Оленёнок решил помочь медведям и пошёл искать медвежонка. Он искал маленького бродяжку до обеда. В это время Олениха уже вернулась с охоты домой и очень удивилась и даже испугалась, не найдя своего малыша дома. Но переживать ей пришлось недолго. На пороге появился оленёнок со своим новым другом, медвежонком. И они, взахлёб перебивая друг друга, начали рассказывать о своих похождениях. Родители медвежонка удивились тому, что их малыша привели олени. Папа-медведь похвалил Носика за его помощь, но недоумевал, как такому маленькому оленёнку удалось найти их сынишку. А Носик ответил: «Это всё мой нюх. Я почуял аромат мёда и пошёл по запаху. Вот так и нашёл вашего малыша – моего нового друга». Все были счастливы. С тех пор все звери полюбили Оленёнка и чуть что обращались к нему за помощью.
     Если вы считаете, что у вас что-то некрасивое во внешности, то помните: самое главное – это душевная красота и доброта.



Содержание:

Александр Арыков. Письмо тебе
Александр Балбекин. Калейдоскоп
Ксения Быкова. Статистическая ошибка
Лидия Девушкина-Соммэ. Талант – это стра-ашно!..
Жорж Декосье. Кое-что о психологии литературного творчества
Татьяна Дюльгер. Лапа гориллы
Ольга Клионская. Врачебная ошибка
Лариса Коваль-Сухорукова. Женщина от и до
Николай Маркин. Чувственность
Борис Поздняков. Замок
Елена Серженко. Обречённая
Анна Старикович. Срыв
Василий Терёхин. За кислятками
Гульнара Миранова. Оленёнок