Исповедь

Я выходил на свет не как все остальные, а вперед ногами.
И вверх тормашками назло врачам висел в утробе.
Скрипя зубами, что есть мочи упирался слабыми руками.
Я не хотел в мир выходить, что бы потом валятся в гробе.

Меня настырно за ноги тянул помощник вместе с акушером,
А я как мог сопротивлялся, но они сильней увы.
Отец мне даже не помог, стоял в коридоре торшером,
Да черт возьми, тяните, но не сносить вам головы.

И вот он я из чрева матери, но против воли вырванный насильно,
Не трожьте пуповину, головой клянусь сотру всех в порошок.
В свинцовых лапах акушера я дергался птенцом бессильно,
Но я не плакал, нет я диким ором повергал всех в шок.

И от греха подальше унесли меня скорей в опочивальню,
К собратьям моим, которые на день иль два меня постарше.
Но здесь я так же мучил нянек, возненавидев эту усыпальню,
И не давал пеленками себя связать, суча ногами как на марше.

От материнской груди с молоком я очень рано отказался.
И розовыми деснами превозмогая боль, грыз пищу твердую.
Поэтому и вскоре мой первый коренной зуб показался.
Я не молчал и своим ором тишину драл в клочья мертвую.

Я рос наперекор судьбе бесстрашно, попирая все законы.
Пока мои друзья топтали своим мягким брюхом землю.
Я уже делал твердый шаг туда, где паутиной заросли иконы.
Они пищат, развесив уши, а я словам блаженных внемлю.

Я драться начал рано, едва кисть заплелась в кулак тугой.
И врезал первый раз отцу, когда он обозвал меня малютой.
Не верил никому, и в жизни я не собирался быть слугой,
И на ножах был с теми, кто болен корыстью и валютой.

Но нет с дворовой, мелкою шпаною сроду не якшался,
Уперт, напорист своим идеалам до безрассудства верен.
Греб против быстрого течения и с мнением общим не соглашался
И даже когда был не прав, настырно в себе был уверен.

Ох, натерпелись и намучались со мною за годы мать с отцом,
Я не подарок был, секли и чем ни попадя меня лупили.
Спасибо Вам родители, за то что вырос я не подлецом.
А мои жадные мозги из всех источников познанье пили.

Я дрался с упоеньем сладко и только с теми, кто сильнее.
Размах руки мне как для птицы вольной взмах крыла.
Я рыбой плавал среди кулаков и синяков, мне так вольнее.
И драка не просто напрасным мордобоем для меня была.

Но на рожон, за просто так закрыв глаза, ни в коем веке.
Хотя всегда не прочь в толпу и кулаки на разгуляй душа.
Но бил не рожу, а выбивал ничтожную душонку в человеке.
Враги боялись, трепещали и уважали разовые кореша.

Я жизнью шел не просто так, я справедливость славил,
Толпа баранов завсегда праведный взрывала во мне гнев.
И в каждой заварушке я кулаками в людях души правил.
И ненавидел подлость, ложь – всей нашей жизни хлев.

Таким я рос и каждый мой поступок смысл взрытый,
Размеренность я жутко ненавидел до мигрени люто.
Страшнейшей пыткой для меня покой холеный, сытый.
 Месть на обед заказывал жестокое – холодное  блюдо.

Месть! Не приготовить человеку блюда слаще,
Да месть! Потеха обывателю и утешенья сладкая пилюля.
И лишь не многим месть – тяжкий труд работа чаще
Чем око за око и подлость за подлость, предательства пуля.

Я мстил себе за то, что я несовершенен и обезображен.
За то что слаб, горяч,  а временами просто трус.
Месть дело тонкое, серьезное и здесь рассудок важен,
Но если плюнут мне в лицо нет не обижусь я утрус.

Я попусту не мстил. Зачем и надо ли оно того не стоит.
Не тратил по – напрасну сил на склоки, передряги.
Но и не ждал, когда меня мой враг вниманьем удостоит.
Я в омут лез в упрятанные под водой в тиши коряги.

Борьба безжалостная на износ, действий военных театр,
На карте моей жизни битвы, схватки, бойни, марш броски.
Равной, жестокой и честной борьбы я певец, агитатор.
Кисть сложишь в кулак и в пламя от жуткой тоски.

Тоска. Подальше от нее подруги киснущего паникера,
Туда на бал, где Смерти пляс завертит в танце диком.
Где объявляют белый танец, и выбирает Смерть партнера.
Туда где каждый человек из стали, а не шитый лыком.

Да Смерть достойна чопорного уваженья, воин опытный.
Горда, надменна, справедлива, никому не друг не враг.
Ей чужд удел стенаний наших, мир жалкий наш и хлопотный,
Она брезгливо отворачивается от наших ежедневных драк.

У Смерти миссия не забирать, а только чистить души,
Срывать с лица те маски, что люди на себя напялили.
Она в нас безобразное, все исковерканное давит, душит
Сводит на нет, то пагубное, чем мы себя веками вялили.

Сушили совесть, доброту, подаренную нам  человечность.
И оставляли лишь скелет в меха одетый постным мясом.
Глумились над блаженными, смеясь плевали в вечность.
И баловали тело негой, разгульным пряным переплясом.

И если ты один под плащ – палаткой, ел в тихоря тушенку.
Смерть точно знает, почему ты весел был, когда был сытый.
И будь уверен она выстирает, выполощет твою душонку,
От  ее взора не уйдет безвольный твой поступок скрытый.

Ты выслушала мой рассказ, не утаил, как на ладони.
Я не юлил, не врал, не украшал, использовал живые краски.
Я сам в себе намешан в винегрет, что в красочном флаконе.
Я здесь лицом к лицу с тобой, я сбросил свои маски.

И вот теперь я, не боясь, смотрю в глаза Ей прямо, дерзко.
Я чист был совестью всю жизнь, мне нечего боятся,
Не стыдно за поступки мне свои тем более не мерзко.
И помыслы в мозгах хоть и тяжелые, но светлые роятся.

И вот я пред тобой я гол и беззащитен, но не сломлен.
Тебе решать и взвешивать к чему пришел и праведно ли жил,
И я измотан, я заболел, но уж поверь ни чуть не болен.
И знай, я всем существом своим лишь справедливости служил.