Новый сборник Киммерии - продолжение 2

ГРЯДА НИНА

Памяти Цветаевой

Виток столетия вобрал
Твой век: и скорбный, и недолгий.
Всё так же здесь бушуют волны,
И чайки носятся у скал.
А на окне герань цветёт,
И у ворот собака лает…
Марина здесь не проживает,
Но, может, в гости к нам придёт
На мир Волошина взглянуть,
Его картинам поклониться,
Морскою пеной насладиться
И воздух юности глотнуть.
Счастливый миг не позабудь.
А, чтобы нам не разминуться
И в мир иной тебе вернуться,
Пусть ярче светит млечный путь.


Южная ночь

Здесь звёзды гроздьями висят
На потемневшем небосклоне.
Деревья замерли в поклоне,
И ветры веять не хотят.

Здесь тишиной наполнен сад,
А воздух – морем и цветами.
Лишь песня нежная цикад
Слегка проносится над нами.
Здесь море, галькою шурша,
Вздыхает томно, будто хочет
Сказать: «Как ночка хороша!»,
Сверкая в красках южной ночи.


Январская непогода

Расскажу, как заснеженный город
Под крылом ненасытной метели
В тот январский неистовый холод
Окунался в морозной купели;
Как тоскливо вечерняя вьюга
Завывала над белым порогом,
В быстром танце кружила по кругу,
Заметая дома и дорогу;
Как ревело штормящее море,
Угрожая солёной волною,
Будто с ветром порывистым споря,
Кораблям не давала покоя;
Как кружил лебединую стаю
Так нежданно нагрянувший холод,
И, под саваном снежным скрывая,
Что-то прятал таинственный город.


Апрель

Очарованием весны
Сражён шальной апрельский полдень.
Как ловко он собой заполнил
Пространство сонной тишины!
Как оглушительно запел,
Раскрасил зимние седины
И растопил безмолвья льдины,
Чтоб жизнь вошла в любой предел;
Лукавым солнечным лучом
Блеснул в распахнутом оконце.
Когда забила жизнь ключом,
Земля вздохнула: «Здравствуй, солнце!».


ИЩЕНКО НАТАЛЬЯ

Осень на Тепе-Оба

Отшумело суетное лето,
Не дурманит запахом медвяным.
В синих тучах спрятались рассветы,
Склоны гор опутаны туманом.

Прячет лес меж сосен молчаливых
Трав пожухлых грустное качанье,
И в холодных северных порывах
Чудится седой зимы дыханье.

Луч закатный слабо золотится,
Пробуждая смутные тревоги,
И, озябнув, льнет ночная птица
К мягкому теплу лесной дороги.


Дом-музей Александра Грина

Не для книжек в тихих залах
и вещей из сундука
дом писателя рождала
чья-то добрая рука.

Пронеслось столетье мимо,
но в теченье быстрых дней
сохранились дети Грина –
души творческих идей.

Пусть убога жизнь до срока:
дом, аптека и трактир,
но навел писатель фокус,
и сверкнул волшебный мир,

где явился смелый Санди
с нежной Молли и Ассоль,
Фрези, Друд и Грэй-романтик,
где любовь – на вход пароль.

И с семьей младой, кипучей,
разомкнув кольцо потерь,
став известным и могучим,
Грина дух заходит в дверь.


Море

Парус вьется на просторе,
светом утренним горя.
Я люблю тебя, о море,
в замиранье сентября!

Вод твоих живую хладность,
что к ногам волнами льнет,
и закатов тихих радость,
и звезды немой полет.

Пусть твои стихии в руки
примут сердце навсегда
и спасут от душной скуки
солнце, воздух и вода.

Словно звук в волшебном хоре,
все сольется в дне одном,
где так дивно пахнет морем,
солью, рыбой и вином.

Где, спустив запретов стяги,
мы сбежим от лишних глаз,
чтоб в ночи на Кара-Даге
тень скалы укрыла нас.


Ода Феодосии

Древний город... Памятью столетий
сбережён предания исток,
как сметал здесь греков из Милета
диких гуннов яростный поток.

Но восстал из пепла град желанный –
он рукой Божественной храним.
Здесь Андрей крестил нас Первозванный,
и бывал Никитин-пилигрим.

Здесь лихой Василий Долгорукий
деспота турецкого разбил
и во славу Господа Владыки
Имя «Богом данной» возвратил.

Сила духа и в трудах раденье –
нам чужая слава не нужна!
Айвазовского расцвёл тут гений,
и звучала Пушкина струна.

С синих гор струится дух могучий –
по плечу любые чудеса.
Тут Волошин Макс творил кипучий
и Гриневский красил паруса.

Здесь Икаров новых поколенья
в небеса взмывали от Земли.
Здесь, жестоких войн познав лишенья,
злую силу одолеть смогли.

Вижу улиц переплёт старинный,
пляжей золотую полосу,
танкера в заливе корпус длинный,
Чауды песчаную косу.

Весь в грядущем синеокий город,
нипочём ему ни дождь, ни зной.
Он, как Птица-Феникс, вечно молод,–
город с удивительной судьбой!


КАТЫХИН СЕРГЕЙ

*  *  *
Могучий ветер, отъевшийся в лесах,
спустился к морю, чтоб напиться.
В его густых зелёных волосах
запутались лесные птицы.

За ним тянулся крепкий, смоляной,
слоистый запах мускуса и хвои.
Он пах грибами, прелою листвой
и перемазан был черничной кровью.

Он был голубоглаз и крутолоб,
и, пот смахнув огромною ручищей,
вдруг улыбнулся молодо и хищно,
словно языческий зелёный бог.

Он скинул с плеч своих одежды,
изодранные в клочья, вдрызг,
и ринулся с крутого побережья,
подняв до неба миллионы брызг:

Он в голубые воды глыбы,
Играючи, со скал бросал.
И так дурачился, плескался, хохотал,
что обмирали перепуганные рыбы.

А после успокоился и лёг
в горячий, йодом пахнущий песок.
И всё б лежал, смотрел бы в синь небес,
да надо снова возвращаться в лес.


*  *  *

Иду, улыбаясь, сквозь дивное лето
по лёгким дорогам планеты покатой.
По левую руку алеют рассветы.
По правую руку пылают закаты.

И вижу: на небе – фокусник в белом
ловко жонглирует солнечным шаром,
из руки в руку бросая умело
слева направо, справа налево.

Снова и снова. И вроде пустяк бы…
Да в рукаве его солнца не сякнут!


Сирень. Интервенция

Ночь пахла звёздами, и, видно, не напрасно.
Поскольку, только лишь забрезжил день,
безудержно и страстно
по всей Вселенной зацвела сирень.

Она точила горький аромат
сиреневыми гроздьями созвездий,
острее безопасных лезвий,
опаснее осколочных гранат.

А я, дурак, вдыхал пары блаженства,
не ведая, что я вдыхаю яд.
О, я не знал, что это интервенция,
и ввергнут был в сиреневый распад.

Феодосия

Над городом марево. Воздух пропитан
густым, золотистым светом.
Что-то там варится, что-то кипит там
на дне раскалённого лета.

Как будто готовится новый напиток.
Едва различимы страницы
старинной, как город, поваренной книги:
имбирь…кориандр…корица…

Но только под вечер готовый настой
в закат опрокинут, пролит.
А там уж могильной плитой
надвинут ночной монолит.

И все ароматы и запахи,
приправы, настойки, коренья
за пазуху городом запхнуты
на клад драгоценных каменьев,
завёрнутый в душные бархаты.


*  *  *

Только, что ни говори ты,
я отсюда – никуда.
Ведь вокруг меня разлиты
медоносные луга.

Ведь кругом такая воля,
что лежишь, а небо пьёт
золотистое раздолье,
растворённый в травах мёд.

И по склонам гор высоких
медоносные леса
источают в небеса
восходящие потоки.

И от этого слегка
пахнут мёдом облака.
А немного подождёшь,
так медовый хлынет дождь…

Шелохнуться не посмею,
всё лежу, всё медовею.
И не сходит с губ улыбка,
Золотистая и липкая.