Последний венок триумфатора

(из ненаписанной поэмы)
Где гор вершины лижет ветер,
Где мраком дышит синева
Небес бездонных, в лунном свете
Печальна и бледна трава.

Там холод поступью незримой
Крадется, душу леденя,
Там водопад неутомимый
Взметнулся гривою коня.

Там волчий вой в ущельях стынет,
Сжимая в страхе весь покой,
Там скалы спинами крутыми
Вонзились в сумрак голубой.

Там робко, тихо, безмятежно,
Крадется в мертвой синеве
Холодный страх волной безбрежной,
Ступает по седой траве.

И в этой тьме, еле заметный,
Покрытый томной синевой,
В бреду холодном и предсмертном
Лежал, рыдая, муж младой.

Лишь иногда войдя в сознанье,
Он поднимался, хмуря бровь,
Он падал вновь, дрожа в рыданьях,
И по камням сочилась кровь.

Не по годам седым и жалким
Казался он в предсмертный миг,
Худые руки, словно палки
Взметнулись в небо, грянул крик.

И эхо злобно подхватило,
Пронзая гневом синеву,
В экстазном вихре замутило
Деревья, горы и траву.

И замерло. Пахнуло светом
И горизонт побагровел,
И разносилось тихо где-то,
Как рог пастуший слезно пел.
Хмельное утро поднималось,
Бросая сонные лучи,
И тьма невольно рассыпалась
И побежали вдаль ручьи.

И заблестели снегом скалы
 От солнца яркого лица,
И собрались на пир шакалы
Вокруг седого мертвеца.

Какой тропой безмерно злою
Его на гибель привело?
Какой истерзанной судьбою
На смерть толкнуть его могло?

О вы! Небесные долины
И скалы, зрившие в тот час,
И вы, бездонные пучины,
Никто не видел кроме вас.

Как в глубину холодной ночи
Вошел тот «старец молодой»,
Чтоб смерть ему закрыла очи
Своей промозглою рукой.

Увы! Холодны и безмолвны
Уста каменьев и травы,
Своим молчанием покорны
Царице вечной синевы.

А в этот час, далеко где-то,
В безумно шумных городах
Людской поток бурлит по свету,
Где буйство, ложь и кавардак.

Где все смешалось воедино:
Любовь, господство, рабство, смерть,
Где льется кровь, и льются вина
В переплетеньи – Бог и смерд!

Где рынок жил, кипели страсти,
Прилавки полнились от див:
Фарфор, ковры, арбузы, сласти
И шелка пламенный отлив.

Там ткани яркостью сияли,
Пестрели дивные цветы,
На солнце жемчуга блистали
В оправе чудной красоты.

Там лучезарный блеск хрустальный
Пленил холодною красой,
Как взгляд младой рабы печальный,
Разил злогрустною чертой.

Ковров персидские узоры
Манили дивностью своей.
Алмазы сковывали взоры,
Взрываясь в тысячи лучей.

Где темноглазая девчонка
Охрипшим голосом поет,
Чтоб своему подать ребенку
Сухарь ржаной, как жизни мед.

Где нищий рьяно торжествует,
Найдя случайно «золотой»,
Где в сытой роскоши танцует
Слуга богов «Отец Святой».

Где смертно бьют и страстно любят,
Учтиво лгут и нагло льстят,
Где безбожие не судят
И за бесчестие не мстят.

Где САМ, как будто бы в угоду
На небе ложе прицепил,
Чтоб зреть с высот, как бьют народы
Друг друга из последних сил.

Как будто для благой забавы
Он создал эту круговерть,
Одним при жизни – честь и славу,
Другим при жизни – только смерть.

Уж коли так велик создатель
Людских мучений, слез и бед,
Так почему ж до сель «воятель»
Не изменил постыдный свет?

Нет, я не против веры в Бога,
Не спорю я, Он есть иль нет,
Я только в жизненной дороге
Хочу найти простой ответ.
За что поэты и поэмы,
Факиры, музы и певцы,
Святые узники Богемы,
Целители и мудрецы,

И все живительные соки
Во древе жизни все века,
Травились дерзко и жестоко,
- Чья этим правила рука???

И кто ведет дикую псарню
На тот песочек у ручья,
Где девочка играет с парнем,
В считалку, Эта «пьеса» чья?!

Вернемся ж на строфу иную,
Где суматошный плещет пир,
Где в лучезарном сне ликует
Торговцев и воров кумир.

И так, казалось, будет вечно,
Галдёж, сумбурность, суета,
От рождества, что длиться вечно
И до могильного креста.