Пора догорания

(Поэтически–фантастическая зарисовка)

Год полз к перелому.
Всё очищалось и устаивалось. И оттого таинственнее становились тени в заветных, непосещаемых местах.
Посещать их, правда, давно уже было некому. И Люсс отметил, что тени принимались играть, в явной надежде привлечь к себе внимание. Но он только усмехался и шёл мимо. Таинственного хватало и так.

Мир томился в последней неге, прежде чем вспыхнуть и раствориться в невообразимом. И, будто зная о предстоящем, выдавал то, на что никогда не был способен. Взрывами вскипали невиданные цветы, а плоды заставляли вспоминать о рае, так никем и не обретённом в этой жизни.
И эта жизнь тут словно бы обрела иное содержание.

Люсс это заметил абсолютно случайно, когда забыл перезарядить собственное природообеспечение комфорта. Эта гадость перестала кусаться! Хотя и роилась по–прежнему. Но рыба её хватала только так. И птицы.

А знакомый рыжий полосатик выискивал и жрал, урча от удовольствия, каких–то невообразимых прыгающих тварей, явно безмозглых, при всей своей шустрости. И просто уже игнорировал всё хрюкающее, визжащее и мычащее.
И перестал играть в кошки–мышки.

Люсс проснулся однажды от явной аклиматизации. И эта проказная хищная дрянь только слегка приподняла тяжёлую лапищу, когда он стал активно из-под неё выбираться. Сел, потряс баками, что–то непотребное изобразил змеящимся хвостом и фыркнул в собственные роскошные усы–вибриссы, довольно–таки издеваючись.
Люсс молча залез в палатку и вытащил демонстративно БИЧ.
Но эта бестия только помотала башкой укоризненно и грохнулась опять дрыхнуть.

Обнаглели! — подумал Люсс.

Люсс просто не знал, что делать.
Всё шло по плану, заведённому самой Природой. И сама Природа тут словно сходила с ума.
А вмешаться — значило бы обрести невообразимые последствия. И, соответственно, — грандиозный втык от Вышестоящих. И это ещё не самое страшное. Просто последствия оказались бы воистину неисповедимы в самых случайных областях будущего — не так своего, как чужого.
А чужое — неизмеримо важнее своего. К этому шли так долго...

А в том–то и дело, что этот столь мило догорающий Мир стал для него своим и больше того. Он в него влюбился.

Нет, любить у него было что и так. Те миры были совершенны и прекрасны своей осмысленностью. Зесь же была только неизвестно откуда явившаяся неожиданность, какую видишь у подростка, вдруг забросившего все свои продвинутые сверхсовременные игры и увлёкшегося старинными, ничем особо не примечательными книжками на восстановленной бумаге.

Мир явно не собирался сгорать, а наоборот, срочно совершенствовался, обретая разум.

Тени разноцветной Осени становились всё разнообразней. И наглее.

Люсс направил на золотое светило ординарный датчик...
— Нет, — с сожалением вздохнулось, — чудес по–прежнему не бывает. Всё идёт, как тому и должно быть. Звезда неизбежно должна взорваться. А все эти штуки... Да ведь и у Человека перед смертью бывает так — мобилизация последних сил. Даже и в неведении.

И вот уж женщины тут не могло быть ни в коем разе!
Хотя, то, что он увидел, явно было девушкой. Это состояние понятно и кошкам, а не то...

— Привет, парень! — сказала она. — Не бери на душу того, что не сможешь унести. Всё намного проще. Тебя покорила эта Осень? Ну, так и успокойся. Осень — всего лишь начало иного пути. Даже и для Солнца.
И, когда чужое становится своим, это стоит сохранить. Пользуйся!
И прощай, парень.
И ищи...

Люсс взглянул на забытый датчик.
Схватил его, выхолостил и возродил.

Показания не изменились. Осени предстояло стать Зимой...
И так далее.

Он по–новому вгляделся в окружающее...
И пошёл искать нахального полосатика, чтоб сказать ему:
— Кис–кис, братец!