Радуга после дождя

  Утренний поющий сад, отдаваясь ласкам ветра, всей своей листвой трепетно ловил его порывистое дыхание. Почти полностью заполненный вишнями да яблоньками, с какой-то таинственной задумчивостью тургеневского образа, он казался неповторимым изваянием природы, если не считать в некоторых местах причудливые искривления его вечно загорелого тела. В густой зелёной шевелюре деревьев с напористым нетерпением всё считала и считала года кукушка. в глубине сада виднелся круглый летний стол, возле которого в плетёных креслах сидели двое. Можно было бы предположить, что кукушкин счёт каким-то образом касался этих двоих, если бы в самом деле прислушивались к птичьей считалке. Но им было не до сентиментальной кукушкиной болтовни: они сами во глубине сада вели меж собой доверительный и тихий разговор.
  - Так вот, представьте себе, дорогой Александр Викторович, жаркое, до дурноты лето, - обращается к своему собеседнику низенький, щупловатый брюнет с родинкой меж густых бровей. - и эту нестерпимую летнюю сушь, которая совсем сморила ветхую деревушку с её запущенными колодцами, с дорогами, рыжими от глины и зноя. И вот, в это, Богом забытое место, я однажды ранним июньским утром и явился.
  Почти весь месяц меня, как отпущенную натянутую резинку, тянуло обратно домой. Моя тётя ( царство ей Небесное) в тот жуткий месяц, как могла, скрашивала мой деревенский быт. Каждый вечер она пекла умопомрачительные мучные штучки, да ещё от соседей приносила для меня духовную пищу - Есенина и Элиота, Достоевского и Набокова. Целыми днями я валялся с книгами на кровати, механически пережёвывая бутерброд. Вскоре мне всё это надоело и я стал совершать непродолжительные вылазки из своей домашней берлоги.
  За околицей деревни беззвучно бежала речушка. Рядом - луг с косарями и пастухами. Для них я стал желанным собеседником, ведь эти люди очень редко бывали в городе, а городской человек вносил в их луговую жизнь какой-то новый оттенок.
  Не знаю, удержался бы я среди этого монотонного деревенского времяпровождения ещё несколько праздных дней, если бы не одна приятная неожиданность судьбы, так ловко заманившая меня в свою золотистую, липкую паутинку. В то давнее утро в мою жизнь навсегда, безо всякого оповещения, вошла Марина. Она была трепетно красива именно той красотой, которая не дурманит душу, не высасывает её - о, Джоконда! - а восхитительно охлаждает жизнеутверждающей силой.
  Перед моими глазами поплыли воспоминания, и я, настолько глубоко погрузился в их сладкий водоворот, что невольно вздрогнул от голоса Александра Викторовича:
  - Несмотря на прошедшие годы, дорогой Сергей, Вы бы узнали её сейчас, прямо в данную минуту?
  - Даю руку на отсечение, узнал бы Маринку из ста, из тысячи, на каком угодно расстоянии различил бы её незабываемые черты.
  - Удивительно! Ведь прошло столько времени! - воскликнул мой собеседники хлопнул в ладоши.
  Нет, Маринка, я не забыл тебя и твою пару неусидчивых косичек, и твои бесконечно голубые озёрца глаз. После печальной разлуки эти глаза почти в каждом сне являлись ко мне, и я просыпался. Так благостно было на душе, и сон куда-то улетал от меня, наполненный Маринкиным дыханием.
  Марина обожала теннис. Её мать, Елена Сергеевна, видя нешуточную страсть шестнадцатилетней дочери, записала её в детский спортивный клуб. Через два месяца заплаканную Марину мать навсегда увела из теннисного клуба: похотливый тренер с волосатыми руками начал приставать к её дочери. Бедная Марина, как она мечтала стать чемпионкой!
  Помнится, Марина рассказывала о своей жизни с той беззаботностью и настойчивостью, которые меня всегда в ней поражали. Вишнёвыми вечерами мы просиживали с ней в саду моей тёти. Вспоминали любимые стихи, которых у Марины были сотни, грызли семечки, а потом расходились по домам, оставляя самое сокровенное на завтра.
  - А Вы, Сергей, по-спартански себя вели - не без иронии заметил Александр Викторович, смахивая со своей руки великана-муравья.
  - Это несколько странное спартанство длилось до одного вулканоподобного вечера, когда всё, что так долго копилось, наполнилось невоображаемым блеском. Мы пребывали с Мариной в том настроении, которое обычно наступает при виде радуги и солнечного света. Вот-вот закончится шелест дождя, от которого мы укрылись под высоким, с лысой верхушкой, тополем. Всё, что произошло под музыку затихающего дождя, было той случайной случайностью, что совсем не случайно, мгновенно врывается в нашу жизнь. белокожая змейка Марининой руки слегка задела моё плечо. И вот уже нетерпеливые, пустынно-сухие губы соприкоснулись с голубыми ветками вен её жаркой руки. Словно ток молнии пронзил нас обоих. Это был поцелуй дождя, и слова, которые шептала мне Марина, были затихающими каплями летнего ливня...
  Помню мой последний с Мариной вечер. Последний потому, что на следующий день приехала её родственница ( в Марининой семье случилось какое-то жуткое несчастье) и забрала мою возлюбленную.
  "Ах, Сергуня, если бы мы жили вечно!"
  " Мы и так среди вечности живём. Разве та последождевая лужа, те, омытые дождём звёзды не светили таким же светом древним предкам нашим?"
  "А вот интересно, Сергуня, есть ли рай на земле?"
  " Не знаю, Маринка, не знаю. Но если он и есть, то благодаря нашей любви."
  .. Через два года мне сообщили, что Маринка с головой ушла в религию. Она приняла католическое крещение. Может быть, Марине оказалось мало иметь частицу нашего рая и ей захотелось его целиком.
Ах, если бы мы все жили вечно...