Софья Перовская, часть 2-я

   Казнь «первомартовцев», ставшая последней публичной казнью в государстве, не остановила развитие террора в стране, ставшего черной страницей в истории России. Поступок Перовской, несомненно, не подлежит одобрению, но мужество, с которым она отстаивала свои, пусть и ошибочные, идеалы и приняла за них смерть, достойно уважения. Пожалуй, в чем-то прав был Лев Толстой, когда назвал Софью Перовскую «идейной Жанной д'Арк».
   Утром следующего дня в Петербурге было опубликовано правительственное сообщение: «Сегодня, 3 апреля в 9 часов утра будут подвергнуты смертной казни через повешение государственные преступники: дворянка Софья Перовская, сын священника Николай Кибальчич, мещанин Николай Рысаков, крестьяне Андрей Желябов и Тимофей Михайлов. Что касается преступницы Гельфман, то казнь ее, ввиду ее беременности, по закону отлагается до выздоровления».

Её ты заклинаешь,
          как благая дочь,
Как можно меньше
          мнить о предстоящем.
Собрать все силы,
          чтобы превозмочь
Утрату, обретаясь
          в жизни дальше.
Наивная! Она б
          постигла суть,
Коль материнское
          узнало сердце,
Как дочь себе
          заблудшую вернуть,
Характерную,
          сведущую с детства.
Она хотела видеть
          в новизне
Тебя высокопарной
          и блестящей.
Чтоб было  всё
          параметром извне,
Французской марки,
          выспренно кричащей.
Чтоб кликали:
          «Мадумазель Софи!»,
А ты им томно в нос:
          «Мерси!».- Вальяжно!
Всё было:
          парки, шляпы, соловьи,
Какой ценой и промыслом -
          неважно.
И кровь родную
          слепо возлюбя,
Отец представил
          бы царю дитяти.
Но ожидали
          в бытности тебя
Мужи иные,
          вышние некстати.
И среди них ты
          вытянулась в верх,
Такою став,
          что изумлялись люди:
Оценят как
          цареубийцы грех
Высокородные
          седые судьи?
Ты ж как пловец
          между гранитных скал,
Отвергнув
          колдовство и заговоры,               
Легко 
          зубодробительный оскал
Перенесла            
          с печатью приговора.
Горшее ж
          материнская слеза,
Как тайный грех,
          угаданный подспудно,
Как провиденье
          в ясных небесах,
Карающее
          душу безрассудно.
Она поколебала
          разум твой,
Любовью ясной
          сотрясая совесть.
Вдруг заслонила
          явственно собой
Твердь убеждений
          и бунтарский поиск.
И знала ты:
          увещеванье – бред!
Мать до конца терзаться
          сердцем станет. 
Её
          душеспасительный обет,
Как ураган
          в обыденном стакане.
Но жребий пал.
          Ты умереть должна.
Какая же
          чудовищная тягость,
Добившись в жизни
          смертного рожна,
При том испытывать
          благую радость.
Ни слов, ни клятв,
          ни пламенных речей…
Одна лишь вера
          в рок крутых событий.
Когда победа
          станется ничьей,
То нет
          все отвергающих открытий.
И мать лишь,
          как несчастный человек
В остатке дней
          терзаться горько будет.
И тем запомнится
          минувший век,
Что  слез её
          не посчитали судьи